Писатель, военный журналист, автор фоторепортажей из зоны боевых действий на Донбассе Сергей Лойко в интервью «Апострофу» рассказал об успехе своих книг «Аэропорт» и «Рейс», распаде России, возвращении Крыма и о черно-белой войне на Востоке Украины. — Сколько вы уже живете в Киеве? — Я in and out, наездами. Я люблю Киев, нормально мне здесь живется. Как-то в Киеве теплее. Потом еще люди разговаривают на украинском языке. А на украинском языке даже матом не хочется ругаться, потому что это такой язык певучий, поэтический. Такое ощущение, что ты все время разговариваешь с Лесей Украинкой или по крайней мере с Линой Костенко. Особенно когда разговариваешь с девушками. А я почему-то все время с ними разговариваю. Я себя ощущаю, как Игорь Северянин писал: «Среди девушек нервных, в остром обществе дамском я мгновение жизни превращу в грезофарс… Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском. Из Москвы — в Нагасаки, из Нью-Йорка — на Марс». Приятно в Киеве. — А вы не планируете осесть в Киеве? — Да нет, вряд ли. Все-таки это не мой город. За четыре года, что я здесь нахожусь, я все равно себя чувствую проездом. — А какой тогда ваш город? — У меня есть город… Хотя это городом назвать нельзя. Финляндию вообще нельзя назвать страной, где живут люди, потому что, когда вы туда попадаете, то такое ощущение, что туда сбросили нейтронную бомбу. Все люди погибли, а все остальное осталось intact (нетронутым — прим. ред.). Даже качели качаются где-то там, на детской площадке возле какого-то домика. Вот я люблю такую страну. Такую хуторную, когда все спокойно, никого нет, ничто не меняется никогда. Никто не интересуется политикой. Каким-нибудь новостным сообщением является то, что перевернулся трактор и упал в озеро. — Но вы же родились в Финляндии? — Это было случайно. Просто мои родители проезжали через это место и вдруг начали рожать. — А где вы жили потом? — Я живу в Москве всю жизнь. Я очень много путешествую. Я очень долго служил в армии на Дальнем Востоке, на китайской границе. — Расскажите, как вы из наладчика на часовом заводе сделались преподавателем английского языка? — Об этом можно рассказывать целый день. Я был лучшим студентом Института иностранных языков имени Мориса Тореза. Это был 1978 год. Я тогда был молодой, красивый и очень талантливый. И учил два языка: английский и испанский. И меня послали на стажировку в Англию в один из лучших университетов. Тогда были стажировки у студентов, особенно таких элитных вузов. Мне платили 10 фунтов в неделю стипендии, это были огромные деньги, но мне на эти огромные деньги хотелось купить джинсы, жвачку, в кино сходить, еще в какое-то более злачное место. И я так устроился. Я себе так объяснил, что так я лучше выучу язык. Потому что в Англии, в Лондоне особенно, есть два языка: английский язык и язык кокни, это язык низов, рабочего класса. Если вы считаете, что знаете английский, выучили в КИМО, например, приехали в Лондон и попали в район, где живут кокни, или зашли в любой бар, потому что кокни все время находятся там, то вы там вообще ничего не поймете, это как будто какой-то другой язык. И я устроился работать в пивной бар барменом. Поскольку я устроился туда работать барменом, а девушки нечасто приходят в бар, но этот бар стал самым популярным среди женщин. И я там играл в игру, которая называется «дартс», выступал за команду этого бара на соревновании. И наша команда заняла четвертое место, я за это получил 400 фунтов. Это вообще было просто богатство в те времена. В общем, я вел такую разгульную жизнь, своих сокурсников свозил на концерт Boney M., так себя вел. В конце концов меня вызвали в посольство, сказали, что мне срочно нужно ехать на войну в Афганистан переводчиком. Я говорю: «Каким переводчиком? Я фарси не знаю». Они говорят: «Там будут американские пленные, нам нужно будет их допрашивать». Я полетел назад. Я летел один в самолете. В аэропорту меня задержали, долго очень допрашивали. — Это был какой-то частный рейс, что вы оказались один в самолете? — Просто рейсы «Аэрофлота» тогда не были полны пассажиров. Я не знаю, может, это специально для меня выделили. До этой командировки меня уже практически распределили на курсы переводчиков ООН. И меня стали обвинять в том, что я был завербован английской разведкой, что я нарушил правила поведения российских граждан за рубежом, много чего. В конце концов меня отпустили. — Просто взяли и отпустили? — Я же никого не убил, ничего не сделал. Я рассказал, как было. Это же были не сталинские времена, когда сажали за анекдот. Но как меня отпустили — меня выгнали из института с 4-го курса, меня выгнали из комсомола. И я пошел работать на завод. На заводе я организовал кружок английского языка, бесплатно учил всех. Потом мне разрешили поступить в другой институт на вечерний факультет. Было смешно — я одновременно преподавал английский язык и продолжал быть студентом. Я пошел работать на Второй часовой завод, работал там наладчиком. Просто это было рядом с домом. А зарплаты были везде одинаковыми. Какая разница, где работать? Труд везде в почете. Я не боюсь труда. Я в армии служил: «Здесь вам не тут, здесь вам быстро отвыкнут», «Эй, вы трое, ну-ка оба ко мне», «Что морды такие красные, как огурцы? Вы водку пьянствуете, беспорядок нарушаете», «Молчать, я вас спрашиваю, я вам кто или нет?» У меня была такая трудовая школа. А потом, через год после того, как я закончил институт и получил диплом учителя английского языка, я поступил в элитную московскую школу по блату, у меня там была знакомая директриса. Ей, правда, пришлось выдержать какую-то дикую осаду чиновников из Министерства просвещения, которые говорили, что нельзя брать этого человека. Но у нее было такое положение в Москве, она меня приняла. И девять лет я учил детей английскому языку. А потом, когда началась «перестройка», я написал письмо Михаилу Горбачеву, что я ни за что пострадал, я — такой хороший, настоящий патриот. Меня вызвали в международный отдел ЦК, сказали, что все обвинения против меня сняты, «работайте, где хотите». И я тут же устроился переводчиком Associated Press, там буквально через неделю стал репортером. Язык у меня был приличный. Потом я стал продюсером британской телекомпании TV-am на программе Good morning, Britain. В 1991 году меня взяли переводчиком в московское бюро Los Angeles Times. Тогда это было огромное бюро в самом центре Москвы. У нас было 25 человек: два повара, три водителя, четыре корреспондента. Там все было шикарно. Но в конце концов к 2010 году оно сузилось до одного человека. Этот человек был водителем, поваром, переводчиком, корреспондентом, фотографом и директором бюро. Это был я. И вот я там так работал. Потом Los Angeles Times пошло на дно, обанкротилось. Практически все европейские бюро закрылись, по-моему, одно сейчас в Брюсселе есть. Мне пришлось уйти на очень хороших условиях. Но я счастлив, что это произошло, потому что это позволило мне написать две книги, которые потребовали всего моего времени. — В вашей книге «Рейс» главный герой тоже очень хорошо владеет английским языком. Вы его с себя списывали? — Это мой творческий метод. Он называется «казус шахматного коня». Вот муж приходит домой в два часа ночи пьяный, от него духами пахнет. Жена видит его в дверях и спрашивает: «Саша, ты где был?» Он говорит: «Мы с Мишей в шахматы играли». «Тогда почему от тебя водкой пахнет?» «А что, от меня должно шахматами пахнуть?» И начинает снимать штаны, раздеваться. А как мужики снимают штаны? Они и трезвые снимают смешно — опускают одну штанину, наступают другой ногой, чтобы не нагибаться, стягивают одну, потом другую. И вот наш герой, пьяный, снимает эти штаны, а его жена хватает эти штаны и начинает его лупить по морде штанами. И в этот момент из штанов выпадает деревянный шахматный конь. И она бросается ему на шею, целует и говорит: «Саша, прости, играй в шахматы хоть до утра, все нормально». И вот это та деталь, которая делает ложь правдой и которая делает книгу книгой. Мой метод такой: если я могу не придумывать что-то, то лучше я не буду придумывать, потому что life is stranger than fiction (жизнь более странная, чем выдумка — прим. ред.). — А как вообще успех книги? Я слышала, что ее нет на полках в книжных магазинах в России. — Ее никогда не было на полках в книжных магазинах, эта книга запрещена в России, как и «Аэропорт». Вообще моя фамилия запрещена в России. Я из Финляндии раз в месяц получаю партию «Рейсов», 100 — 200 экземпляров. И у меня есть менеджер, который в мое отсутствие рассылает эти книги по всей России. То есть «Рейс» официально не запрещен, а издателям запрещено его издавать. Так это делается. — А вообще «Рейс» лучше расходится, чем «Аэропорт»? — В России «Рейс» в тысячу раз более популярен, чем «Аэропорт», потому что в России «Аэропорт» все-таки считают пропагандой. Вот у них там есть какая-то своя туфта, которую они считают пропагандой, а это, мол, контрпропаганда, поэтому читать они ее не будут. Может быть, потом, когда «Аэропорт» напечатают официально в России, тогда его будут читать. Но «Рейс» — сейчас самая популярная книга в России, потому что 100 книг расходятся за одну неделю. «Рейс» — это книга для всех, она уже вышла в Латвии, выходит в Литве, скоро выйдет во Франции, ее переводят в Польше и в Чехии. Это только начало. И на Украине — это самая популярная книга, и я этому безумно рад. «Рейс» уже и на украинском языке вышел. Хотя я, хоть убейте меня, не понимаю, зачем с русского переводить на украинский. Я думаю, это больше политическое решение какое-то. Я не о своей книге говорю, а вообще. Все-таки, несмотря на всю эту войну, на Украине живет очень много русских, и они говорят по-украински, а украинцы говорят по-русски. И я считаю, если есть возможность книгу читать в оригинале, то нужно читать в оригинале. Я и английский-то в школе сначала учил для того, чтобы читать книги в оригинале. И я прочел всю великую английскую литературу в оригинале. Когда ты читаешь, например, моего любимого писателя Ивлина Во на английском языке, а потом читаешь на русском — это две разные книги, юмор весь потерян, этот subtle humour (тонкий юмор — прим. ред.) английский. Поэтому я считаю, что «Рейс» можно было и не переводить на украинский язык, все на Украине читают по-русски. Но можно, конечно, поставить себе такую позицию, вот русские — оккупанты, поэтому я не буду по-русски читать. Но это глупо. — Но это позиция человека. А вообще Украина и Россия помирятся когда-нибудь? — Я вообще не хочу говорить, что Украина с Россией помирятся. Что это такое — помирились две страны? Что это значит? На Украине погибло огромное количество людей, развален целый регион, уничтожена инфраструктура. Как помириться? Это что значит? Нельзя же человека оживить. Страны могут что угодно делать, жать руки друг другу, но вот эти кровоточащие раны будут заживать очень долго, эти личные раны. Я считаю, что Украина с Россией помирятся только тогда, когда Россия не будет Россией. — А что для этого должно произойти? — Распад России. — Возможен ли «дворцовый переворот» в России? — Вы «Рейс» дочитайте до конца. Конечно, возможен. В России возможно все самое невозможное. Вы знаете, есть такая книга замечательная «Дети Арбата» [Анатолия] Рыбакова, про сталинское время. И там мама одного из парней, которого посадили в тюрьму ни за что, за стенгазету, говорит своему брату, партийному чиновнику: «Если бы царь судил вас по вашим законам, он бы еще правил тысячу лет». Вот Путин это очень хорошо понимает, поэтому он ужесточил законы до предела, до того предела, который допустим в наше время. Если Сталин ввел смертную казнь, 25 лет, пытки, то Путин этого сделать не может. Но все плохое, что он мог бы сделать, он сделал. Чем больше давление, тем больше будет сопротивление. — А какая, на ваш взгляд, судьба Путина? — Путин умрет своей смертью. — И тогда начнется новая эра для России или нет? — Тогда начнется распад России. Путин — это Россия. То есть Путин — это главный продукт России. Россия ни хрена не производит, кроме Путина. Путин — наша слава, сила и оружие, как говорили про Брежнева. И в России нет ничего скрепного, кроме Путина. Вот Путин уйдет — и все начнет сыпаться. Он сам, мягко говоря, не Ганди, но окружил себя такими придурками, идиотами и безвольными людьми, которые вообще даже колхозом управлять не имеют права. Посмотрите, как развивалась Россия. После каждой тирании начиналось потепление. Это естественно. По синусоиде развивается страна. Николай І проиграл Крымскую войну, поехал на парад и находился на этом параде, пока не заболел воспалением легких и не помер. Это было самоубийство. Но он держал Россию по тем временам в ежовых рукавицах. После него Александр ІІ — потепление, отмена рабства и так далее. Вниз-вверх, вниз-вверх. После Сталина пришел Хрущев — «оттепель», замечательные фильмы, замечательные книги. После Путина будет колоссальная оттепель, выйдут из тюрьмы все политические заключенные, абсолютно все. Но эти путинские приемыши во всех республиках и во всех областях этим воспользуются, как воспользовались все эти Назарбаевы, Кравчуки и так далее в Советском Союзе. Я не говорю, что это было плохо. Очень хорошо, что это случилось. Но они-то это делали для себя, а не для народа. Россия развалится на части. Чтобы воскреснуть от тысячелетнего сна, от тысячелетнего кошмара, от тысячелетнего рабства, чтобы выжить, Россия должна умереть. — Что будет с Крымом, на ваш взгляд? Мы его получим когда-нибудь обратно или не получим? — Крым был там, там жили люди, были какие-то дороги, море какое-то, туда ездили из России и из Украины, вроде все было нормально. Я вообще не понимаю, зачем нужно было воровать Крым. [Алексей] Навальный сказал, что Крым — не бутерброд, и в этих словах есть рациональное зерно, потому что Крым нельзя положить в карман и унести. Россия его украла. Это как будто вор залезает ночью к тебе в квартиру, чтобы своровать телевизор, подходит к телевизору, упаковал его, а унести не может. Думает, раз я его упаковал, то он мой. Так и здесь. — Но у них же давно были планы по поводу Крыма. Вы же спрашивали на пресс-конференции у Путина про Крым и то, возможен ли ввод российских войск туда. — Да, и все сказали, что я — дурак, задал идиотский вопрос, типа есть ли жизнь на Марсе. — А потом это произошло. — Да, и потом мне позвонили какие-то журналисты и сказали: «Сережа, это ты же ему идею подал». Нет, Крым, конечно, вернется на Украину. Он может вернуться на Украину по тому сценарию, что Россия развалится — и тогда он просто отойдет Украине, если не отойдет Турции или еще кому-то. Это будет совсем другая история. Но я считаю так. Например, я прихожу после Путина к власти. Первым моим декретом как президента России было бы вывести войска, чтобы как можно быстрее перестали гибнуть люди. Второй декрет — вернуть Крым. — Это должен быть какой-то гуманист, а в России есть гуманисты? — Нужен Вацлав Гавел. В России таких нет, кроме меня. Даже Навальный — не Вацлав Гавел. Он будет делать то, что нужно народу. Что будет с Крымом? Вот приходит к власти, условно, Навальный или, более реалистично, Медведев. И что ему нужно? Чтобы отменили санкции, которые становятся все жестче. Краеугольным камнем санкционирования является вопрос Крыма. Даже если они выведут войска с Донбасса, будут себя хорошо вести, ходить в пионерских галстуках, все равно санкции не отменят, пока Крым не вернут. Поэтому Медведев, условно, говорит: «Дорогие товарищи, я должен вам сказать, и, конечно, все вы это понимаете, что были допущены перегибы. Действительно, наши танки, наши „зеленые человечки“ были в Крыму. А это недопустимо, потому что основным критерием того, чтобы принять Крым в состав России, было голосование крымчан. Оно проходило под дулами автоматов. И мы не можем этого отрицать. Поэтому я предлагаю Федеральному собранию объявить настоящий, честный, открытый референдум». Это не я, а Медведев говорит. Все хлопают. Там же что начальник скажет — то и правда. Какой-то дурак покричал, но все приняли. Проводится референдум в Крыму. Я не знаю, как они проголосуют, я не уверен, что, если провести честный референдум в Крыму, они по-другому проголосуют. Может, процентное соотношение будет другое, но все эти военные пенсионеры все равно проголосуют за то, за что они уже типа проголосовали. Но тогда вступает в действие главное оружие России. Это — ложь. Это — тот бульон, в котором Россия последние тысячу лет живет, во лжи. Особенно при Путине стал такой густой, наваристый этот бульон, что кроме лжи вообще ничего нет. И тогда считают голоса в Кремле. В принципе, ни на каких выборах при Путине никто никогда голоса не считает. Зачем считать? Это же напряженно и вообще трудно. Россия технологически это не очень способна делать. И вообще с математикой не дружит никто в этой стране. Зачем считать, если можно просто написать? И напишут, что, оказывается, крымчане проголосовали за возвращение на Украину. «Это, — скажет Медведев, — воля народа. Нравится нам это или нет. Мы теперь будем жить не по лжи». И Крым возвращается на Украину. Вот это реальный сценарий. Таким образом, ворвались в квартиру грабители, это как было с Крымом, украли у вас телевизор. Как они его вернут? Как вернут Крым? Эти грабители ночью взломают новые замки и тихонечко поставят вам телевизор на место, как будто он там и был. Такого в жизни не бывает, но именно так возвратят Крым. Они его украдкой украли, украдкой и вернут. — А война, что с ней будет? — Я вам вот что скажу: пока Путин жив, ничего хорошего в России не будет. И со всем остальным, что касается России, тоже будет очень плохо. Это роль личности в истории. Я вообще считаю, что западные санкции против банков, против еще чего-то — это ерунда. Санкции должны быть только против одного человека — против Путина. Вот пусть они объявят, скажут, что Путин — это вор, убийца. Все же это понимают, но жмут ему руки, встречаются, о чем-то беседуют. Зачем эта дипломатия нужна? Объявите, что Путин — вне закона. И пускай он в Конго ездит или еще куда-то. Вот это заставит людей в России начать шевелить мозгами. Ну, не может весь мир считать нашего лидера вне закона. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, как сказал Антон Павлович Чехов. Вот это было бы самой действенной санкцией. — В одном из интервью вы рассказывали о том, что война на Донбассе стала для вас черно-белой. Когда наступил этот момент? — Практически сразу наступил, когда началась война. Потому что я был в Славянске и видел, как все это происходило. Я видел, что совершенно чужие люди приехали в город, захватили административные здания. Я видел, что происходило в донецком аэропорту. Понимаете, когда ты всю жизнь проводишь на войне — на одной, на второй, третьей, восемнадцатой — то ты, в общем-то, привыкаешь к тому, что в каждой войне у обеих сторон есть своя правда. Например, Нагорный Карабах. На верху горы находится Степанакерт, где преимущественно жили армяне, а чуть пониже, по серпантинной дороге, находится Шуша, где преимущественно жили азербайджанцы. И, разговаривая и с теми, и с теми, ты понимаешь, что и у тех, и у других есть какие-то причины ненавидеть, быть озлобленными. Когда ты находишься на войне в Абхазии в 1993 году, ты разговариваешь с абхазами, потом ты разговариваешь с грузинами. Например, абхазскую деревню захватывают грузины. Они грабят и сжигают все абхазские дома. Потом приходят абхазы, выбивают их оттуда, сжигают и грабят все грузинские дома. И потом что это такое? Хиросима. Ребята, а для чего все это было нужно? Там была у каждого какая-то своя правда, и те, и другие совершали преступления. И так было везде, куда ни пойдешь, одна сторона расскажет про какие-то зверства, другая сторона тоже расскажет про военные преступления. А здесь, на Украине, я увидел, что эта война черно-белая, потому что с одной стороны — это зло, с другой стороны — это добро. Добро защищает свои земли, вынуждено защищать. Я считаю, что единственный плюс этой войны, если так его можно назвать, в том, что она превращает Украину из обломка Советского Союза в сплоченную нацию украинцев, вне зависимости от их национальности. Это единственный плюс этой войны. А минус — все остальное, человеческие жизни. — А вы планируете еще ехать на Донбасс? — Я сейчас снимаю фильм, я уже две командировки на Донбасс совершил. Конечно, мне интересно, что там происходит. Я очень хочу поехать на ту сторону и сделать документальное исследование о том, как они там живут, что там происходит. Я понимаю, что та часть Украины превратилась в такой «город Зеро», застрявший между прошлым и будущим. И мне интересно посмотреть, что там происходит, и рассказать об этом.
