Экономист Николай Кульбака: Диаспоры в России - это одновременно ресурс и вызов

В Госдуме спорят о статусе этнических объединений на территории России. Самой жесткой позиции последовательно придерживаются депутаты одной из фракций. Они призывают пока ограничиться юридической легализацией диаспор, которые находятся "в тени правового поля", и усилением контроля за деятельностью национально-культурных автономий.

Сохраняя свою идентичность, рискуют ли диаспоры создать параллельные миры внутри принимающего общества? Где та грань, за которой поддержка соотечественников превращается в создание закрытых анклавов? Обсудим тему с экономистом Николаем Кульбака.

Диаспора всегда связана с миграцией

Как бы вы определили понятие "этническая диаспора" в современном российском контексте? Чем оно отличается, скажем, от просто "этнической группы" или "землячества"?

Николай Кульбака: В российской действительности "этническая диаспора" - это не просто группа людей одной национальности. В отличие от этнической группы, которая может жить на своей исторической территории и быть частью большинства (как татары в Татарстане или якуты в Якутии), диаспора всегда связана с миграцией: она существует вне родной земли, но сохраняет культуру, язык и память о происхождении. От землячества ее тоже стоит отличать: землячество чаще временно и прагматично - объединение соседей по региону ради взаимопомощи в новом городе. Диаспора же долговременна, институционализирована и играет заметную роль в общественной жизни, именно поэтому в России говорят об армянской или азербайджанской диаспоре, а не просто о "землячестве" или "этнической группе".

Какие основные этапы формирования этнических диаспор в России можно выделить в новейшей истории (после распада СССР)?

Николай Кульбака: После распада СССР в Россию устремились сотни тысяч мигрантов из новых независимых республик - одни спасались от войн и нестабильности, другие искали работу и перспективы. Первые диаспоры рождались стихийно, вокруг землячеств и неформальных сетей взаимопомощи. Со временем эти общины укоренились, и в начале 2000-х они стали обретать устойчивые формы - национально-культурные центры, религиозные организации, СМИ, которые уже воспринимались и обществом, и государством как институциональные игроки. Экономический подъем тех лет лишь усилил миграционные потоки, и диаспоры закрепились в городах, заняв заметное место в торговле, услугах, строительстве. В 2010-е годы обострились вопросы интеграции: второе поколение выходцев из Средней Азии, Кавказа или Закавказья все чаще оказывалось на границе двух миров - сохраняя язык и традиции семьи, но одновременно становясь частью российской повседневности. А в 2020-е на первый план вышла цифровая инфраструктура: сообщества создают собственные медиа и онлайн-сервисы, координируют помощь и поддерживают связь с исторической родиной, оставаясь при этом важным посредником между государством и новыми миграционными потоками.

Диаспоры в России - это одновременно ресурс и вызов

В чем вы видите основные вызовы и возможности существования диаспор для российского общества?

Николай Кульбака: Диаспоры в России сегодня - это одновременно ресурс и вызов. С одной стороны, они становятся важным каналом адаптации мигрантов: помогают вновь прибывшим найти работу, жилье, встать на ноги, а значит, снижают социальное напряжение. Они вносят заметный вклад в экономику - от строительства и торговли до сферы услуг, а культурное многообразие, которое несут с собой диаспоры, обогащает жизнь больших городов, делает ее более открытой и динамичной. Кроме того, развитые диаспоры могут быть мостом для внешнеэкономических и культурных связей России с государствами исхода миграции. С другой стороны, именно концентрация и замкнутость диаспор нередко вызывают проблемы: слабая интеграция, языковые и культурные барьеры, рост "параллельных миров" внутри городов. Это может усиливать ксенофобию, порождать бытовые конфликты и мешать формированию общей гражданской идентичности. Поэтому ключевой вызов для российского общества - как превратить их из замкнутых сообществ в полноценную часть общей социальной ткани.

Как меняется идентичность у второго и третьего поколения мигрантов? Можно ли говорить о формировании гибридной идентичности (например, "русский армянин")?

Николай Кульбака: У детей мигрантов, выросших в России, идентичность заметно отличается от первой волны. Они учатся в российских школах и вузах, свободно говорят по-русски, дружат и со своими, и с местными сверстниками. Исследования показывают: по уровню образования и доходов второе поколение в целом не уступает российской молодежи, а иногда даже опережает. При этом в личной жизни сохраняются более консервативные установки: браки чаще заключаются внутри своей общины, особенно у девушек. Можно ли говорить о "гибридной идентичности" вроде "русский армянин"? В прямых самоопределениях это встречается редко, но, по сути, именно так и происходит. Молодые люди остаются армянами или азербайджанцами и в то же время чувствуют себя "дома" в России, называют себя "из Сочи" или "с Кубани". Отсутствие замкнутых "этнических гетто" и общее советское наследие способствуют такому сочетанию. Для следующего поколения это еще сильнее: русский язык и российская повседневность становятся нормой, а этничность превращается в часть более широкой, двойной идентичности.

В каких секторах экономики наиболее заметно присутствие тех или иных диаспор? Существует ли профессиональная или бизнес-нишевая специализация (как, например, в сфере такси, строительства, ретейла)?

Николай Кульбака: Основные отрасли, где массово присутствуют мигранты, это строительство (до 80% всех работников) и коммунальное хозяйство (до 70% всех работников). По секторам диаспоры распределяются неравномерно, и у каждой из крупных групп есть своя "нишевая специализация".

Узбекская диаспора сегодня наиболее массово представлена в строительстве, транспорте, торговле и сфере услуг. Узбекские мигранты работают на стройках крупных городов, в такси и доставке, в ретейле и ресторанах, а также в жилищно-коммунальном хозяйстве и клининге. По данным исследований Всемирного банка и Международной организации по миграции, именно эта группа стала основным источником рабочей силы в низкопороговых сегментах, включая курьерскую доставку, которая за последние годы превратилась в новую массовую нишу.

Таджикская диаспора традиционно концентрируется в строительстве. По данным опросов Международной организации по миграции, почти половина мигрантов из Таджикистана работают именно в этом секторе. Значительные доли заняты в коммунальных услугах, торговле и погрузочно-разгрузочных работах, а также в переработке сельхозпродукции.

Кыргызская диаспора более заметна в торговле и сфере услуг. Особенно это касается женщин, для которых мелкая торговля и сервис - основная ниша занятости. При этом мужчины из Кыргызстана часто работают в строительстве, ЖКХ и клининге. Исследования отмечают и высокую долю неформальной занятости, что делает положение кыргызских мигрантов уязвимым.

Азербайджанская диаспора имеет особую специализацию: она исторически контролирует значительную часть оптово-розничной торговли овощами и фруктами. Аналитики рынка оценивают долю компаний, аффилированных с азербайджанскими общинами, в импорте плодоовощной продукции в России как доминирующую. Это касается и крупных оптовых баз, и розничных рынков, и связанной логистики.

Армянская диаспора более "распылена" по секторам, но свежие эмпирические данные показывают, что около четверти армянских мигрантов работают в строительстве, еще порядка 20% - в торговле, около 11% - в промышленности, 8% - в транспорте. Кроме того, значительная часть армянских общин вовлечена в сферу услуг и предпринимательство малого и среднего бизнеса. Таким образом, если для Центральной Азии ключевой нишей остаются строительство и сервисы, то для Азербайджана - торговля и логистика, а для армян характерна более диверсифицированная занятость с заметным уклоном в малый бизнес.

Интеграция идет скорее "снизу" - через усилия самих мигрантов и их детей

Что является главным препятствием для успешной социально-экономической и культурной интеграции мигрантов и членов их семей? Языковой барьер, правовая неграмотность, ксенофобия принимающего общества?

Николай Кульбака: Главные барьеры для интеграции мигрантов и их семей в России действительно складываются из нескольких факторов, и они переплетаются между собой.

Во-первых, языковой барьер остается ключевой проблемой, особенно для выходцев из Центральной Азии. У значительной части взрослых мигрантов слабое знание русского языка, что ограничивает их доступ к квалифицированной работе, мешает общению с работодателями, школой, медучреждениями. Дети языковой барьер преодолевают быстрее (через школу), но первое поколение остается в зоне риска.

Во-вторых, правовая неграмотность и уязвимость. Сложные миграционные правила, бюрократия, высокая стоимость разрешительных документов, страх потерять статус или работу делают мигрантов зависимыми от посредников и работодателей. Это ведет к распространенной практике неформальной занятости и снижает шансы на полноценную интеграцию.

В-третьих, социальная дистанция и ксенофобия. По опросам ВЦИОМ, уровень настороженности к мигрантам в России остается высоким: значительная часть населения поддерживает ограничения в занятости, негативно воспринимает культурные различия. Это выражается и в повседневной дискриминации, и в политике отдельных регионов (например, запреты мигрантам работать в такси или торговле).

Культурный фактор менее однозначен. С одной стороны, общее советское наследие (русский язык, схожие образовательные стандарты, знакомость с бытовыми нормами) облегчает адаптацию, что отличает Россию от Западной Европы. С другой - именно консервативные установки в семейной и гендерной сфере часто "тормозят" интеграцию второго поколения: молодежь быстро осваивает язык и рынок труда, но сталкивается с конфликтом ценностей внутри семьи и общины.

Насколько эффективны, на ваш взгляд, существующие государственные программы по адаптации и интеграции?

Николай Кульбака: В России практически не существует реальных программ по адаптации и интеграции мигрантов. Наоборот, в последнее время начинают действовать все более сильные ограничения на их социализацию и вовлечение во внутрироссийскую жизнь. В частности, с 1 апреля 2025 года вступил в силу закон, запрещающий зачислять в школы детей мигрантов, которые не владеют русским языком. И если родители этих детей еще могут постепенно выучить язык во время своей производственной деятельности, то их дети вынуждены будут либо оставаться без образования, либо не приезжать в Россию. Но без детей приезжающие мигранты потеряют смысл к адаптации и интеграции в российское общество, замыкаясь в своих собственных диаспорах.

В каких ситуациях чаще всего возникают конфликты на межэтнической почве? Это бытовая ксенофобия, конкуренция на рынке труда, действия правоохранительных органов?

Николай Кульбака: Чаще всего конфликты возникают из-за бытовой ксенофобии. На рынке труда мигранты мало конкурируют с россиянами, поскольку в большинстве своем они берутся за работу, которая местным уроженцам неинтересна из-за низкой заработной платы. Особенно это заметно сейчас, когда безработица в России упала до самих низких в истории величин, что свидетельствует о нехватке рабочей силы. Что касается правоохранительных органов, то обычному сотруднику МВД трудно перестать быть обычным человеком, поэтому все бытовые предрассудки, связанные с мигрантами, ему тоже свойственны в полной мере.

Какую роль в смягчении или, наоборот, обострении этих конфликтов играют СМИ и интернет? Можно ли говорить об ответственности медиа за формирование образа диаспор?

Николай Кульбака: Безусловно медийная повестка весьма часто приводит к формированию негативных оценок различных диаспор. К сожалению, мигранты - удобная мишень для эмоционально заряженного контента, который так любят многие издания. Тиражируя распространенные мифы, неподтвержденные или вольно трактуемые данные, журналисты подчас провоцируют негативное отношение к мигрантам.

Как диаспоры реагируют на проявления ксенофобии и дискриминации? Какие стратегии они выбирают - публичные протесты, диалог с властями, уход в себя?

Николай Кульбака: Естественно, где это можно, диаспоры стараются идти на диалог с властями, иногда вполне успешный. Однако в тех случаях, когда диалога не получается, диаспоры вынужденно замыкаются внутри себя. Но поскольку многие проблемы так не решить, полное замыкание невозможно.

Насколько диаспоры вовлечены в политику стран исхода? Можете ли вы привести примеры, когда события на исторической родине (войны, выборы, кризисы) резко активизировали диаспору в России?

Николай Кульбака: Мигранты в большинстве своем по уровню политической вовлеченности мало отличаются от среднестатистического россиянина. Большинство из них живут своей собственной жизнью, не слишком интересуясь политическими событиями. Исключение составляют сравнительно небольшие группы мигрантов, покинувшие свои страны в результате политических репрессий. Для России это прежде всего Сирия, Афганистан и Иран. Но все эти диаспоры относительно малочисленны и потому малозаметны на фоне огромного числа приезжающих из стран Центральной Азии.

Будет ли происходить дальнейшая интеграция диаспор в российское общество или, напротив, усилится их обособление? Появятся ли новые крупные диаспоры в ближайшие 10-15 лет?

Николай Кульбака: Дальнейшая динамика диаспор в России будет зависеть от внутренней политики нашей страны, насколько она сможет и захочет интегрировать диаспоры внутри себя. Хочется верить, что у российских чиновников хватит мудрости проводить взвешенную политику со всеми диаспорами, существующими в стране. Что касается новых диаспор, то вероятность их появления близка к нулю. Возникновение серьезных по численности африканских или азиатских диаспор России точно не грозит. Во-первых, все эти страны очень далеко расположены, а во-вторых, для всех них есть много более интересных стран для миграции, где их диаспоры уже давно созданы.

Визитная карточка

Николай Кульбака - кандидат экономических наук, член International Society for Ecological Economics. Автор книг и статей по региональной экономике, экономической истории, транспортной логистике и истории транспорта.