«Это насилие направлено против всех» Терроризм остается большой проблемой для всего мира. Что мешает с ним бороться?

Борьба с терроризмом — не главный приоритет глобальной политики в последние годы: она уступила место более привычному геополитическому противостоянию великих держав. При этом, несмотря на взаимное недоверие, многие страны продолжают сотрудничать друг с другом против общего врага. Международный терроризм как феномен никуда не ушел и до сих пор остается одной из основных проблем в сфере общей безопасности. В рамках цикла, посвященного прошлому и будущему терроризма, «Лента.ру» поговорила с кандидатом политических наук, советником президента Российской академии наук Антоном Варфоломеевым и узнала, почему угроза терроризма по прежнему актуальна во всем мире, какими идеями вдохновляются современные террористы и почему так тяжело бороться с этим злом.

Международный терроризм все еще остается общей угрозой для мира?

Антон Варфоломеев: Конечно, терроризм был, есть и, к сожалению, при нашей жизни останется одной из главных угроз безопасности. Чудовищно признавать, но применение насилия в отношении гражданского населения, причем насилия неизбирательного — это очень эффективный инструмент политической борьбы. При относительно небольших вложениях можно добиться грандиозного резонанса и, как следствие, серьезно повлиять на общественные настроения.

Что вы имеете в виду?

Допустим, «политический рынок» внутри государства монополизирован. Или насыщен и поделен между игроками с давно устоявшимися связями. При таком раскладе экстремизм и терроризм как его крайнее выражение — это радикальное, но очень действенное средство, чтобы выбить себе место под солнцем.

Это суть политики. Я говорю сейчас о внутриполитической борьбе.

Но то же самое — просто в гораздо более серьезных масштабах — происходит и на мировой арене. Поэтому обойдемся без иллюзий: к сожалению, угроза терроризма никуда не денется.

Как терроризм при этом сопоставляют с другими угрозами и вызовами для безопасности?

12 сентября 2001 года после нападений «Аль-Каиды» (запрещенная в России террористическая организация) на США Совет Безопасности ООН принял резолюцию 1368, в которой объявил терроризм «угрозой международному миру и безопасности». Это не просто слова, это обозначение высшего уровня угрозы, какое только возможно в практике ООН.

И эта квалификация действует до сих пор, она подтверждена в нескольких десятках решений Совета Безопасности, принятых за последние несколько десятилетий. По Уставу ООН Совет Безопасности — главный орган, ответственный за мир и безопасность на планете. Так что и с формальной точки зрения терроризм имеет официальный статус одной из главных угроз глобальной безопасности.

Насколько такая оценка адекватна сегодняшнему дню? Последние несколько лет на своих занятиях в Дипломатической академии я стандартно прошу слушателей, среди которых много практиков, составлять своеобразный рейтинг угроз глобальной безопасности. Как они его видят.

В 2000-е годы, будучи на дипломатической службе, я регулярно привлекался для подготовки материалов к международным встречам руководства страны и МИД России. «На шлейфе» событий 11 сентября 2001 года, учитывая обстановку в Ираке, Ливии, Сирии, терроризм был не просто обязательным пунктом в повестке любых переговоров, но заглавным вопросом по тематике безопасности. Сейчас не нужно иметь допуска к переговорным материалам, чтобы сказать, какая тема в сфере безопасности является номером один.

В прошлые десятилетия мы слышали о такой террористической организации, как «Аль-Каида» и об Усаме бен Ладене. Кого сейчас можно назвать террористом №1 и почему?

Вы знаете, раздавать «террористические оскары» — американская традиция. Это пиарщики Белого дома выдумывали и титул «террорист №1 в мире» для Усамы бен Ладена, и лавры «государств-спонсоров терроризма» для целого ряда стран, не дружественных США.

Я не большой сторонник таких ярлыков. Они отвлекают внимание от сути, и в этом излишне много конъюнктуры. Хотя понимаю, что делается это намеренно — в расчете на обывателя, которому нужно предъявить реального и вполне конкретного врага, на борьбу с которым уходят бюджетные миллиарды.

Говорил ли он именно такие слова, доподлинно неизвестно. Но есть весьма привлекательная теория о том, что за годы холодной войны американские обыватели настолько привыкли жить под дамокловым мечом советского нападения, что оно стало неотъемлемой частью их мироощущения.

Для чего это делалось, по вашему мнению?

Чтобы «профессионалы безопасности» не потеряли своего влияния на общественное мнение. И можно было дальше выделять ассигнования на производство и закупку оружия и спецсредств, подготовку кадров. Такие мысли высказывал еще лет 30 назад известнейший французский исследователь Дидье Биго.

Говорю я это не к тому, что угроза терроризма выдумана. Или тем более к тому, что «Аль-Каида» чуть ли не сконструирована американскими спецслужбами. Вовсе нет. А к тому, что восприятие террористической угрозы очень сильно примитивизированно.

А потом благополучно забывают, хотя реальный уровень террористической опасности все это время остается на одном уровне.

Плюс к этому надо понимать, что как такового «террористического интернационала» не существует. Наивно полагать, что когда-то «Аль-Каида» объединила под своими знаменами всех униженных и оскорбленных и отдавала приказания каким-нибудь уйгурским сепаратистам в Китае или наркокартелям в Колумбии. Это сюжеты из голливудских блокбастеров, которые к реальной жизни не имеют никакого отношения.

Иными словами, терроризм — это не вертикальная иерархическая система?

Все верно. В свое время Управление ООН по наркотикам и преступности запустило целый проект, в рамках которого искало связи между терроризмом и другими видами организованной преступности. Итог для сторонников конспирологии самый неутешительный. Никаких особо существенных стабильных связей выявлено не было.

Каждый из игроков преследует свои частные цели. Возможны ситуативные союзы. Но в равной степени возможно столкновение интересов и даже прямая борьба террористических группировок друг с другом. Известно, что в криминальных разборках между теми же «Аль-Каидой» и ИГИЛ (запрещенные в России террористические организации) в Сирии за последнее десятилетие погибли по несколько тысяч боевиков с каждой из сторон.

Политика Турции и США в Сирии до сих пор в значительной степени строится на стравливании между собой различных незаконных вооруженных формирований и использовании этого относительно управляемого хаоса для ослабления правительства Башара Асада.

В каких странах и регионах мира обстановка с террористической деятельностью самая напряженная?

Эти страны у всех на слуху. Самые серьезные угрозы терроризма формируются там, где государство слабо и не контролирует часть своей территории. Именно в этих серых зонах террористические объединения могут развиваться — вплоть до создания подобия неких террористических квазигосударств.

Ежегодно группа международных экспертов составляет «Индекс глобального терроризма», который пользуется заслуженным авторитетом.

Далее следуют Пакистан, Ирак и Нигерия. С построчным расположением этих стран относительно друг друга можно спорить, но в целом это более-менее объективная картина. Кстати, Россия в рейтинге занимает сейчас совсем не топовое 45-е место. Для сравнения: США там на 30-й, а любимый нашими туристами Таиланд — вообще на 26-й позиции.

Что касается западного полушария, то ведь угроза терроризма сохраняется сегодня также и в США? От кого исходит основная угроза?

Я не знаю ни одной страны мира с нулевым уровнем террористической угрозы. В США этот уровень самый высокий среди всех стран «Группы семи». При этом речь идет как о субъективном восприятии террористической угрозы населением — насколько она ожидаема и реальна в общественном сознании, так и об объективных показателях — количестве совершенных террористических покушений, ущербе, жертвах.

А вот где основные источники терроризма в современных США — это очень интересный вопрос.

Эту логику всячески поддерживала администрация Дональда Трампа, распространяя страшные сказки о мигрантах как потенциальных террористах, наркоторговцах и вообще демонах в человечьем обличье.

С приходом к власти Джо Байдена произошел тотальный переворот. Министр внутренней безопасности Алехандро Майоркас на пару с генеральным прокурором Мерриком Гарландом заявили, что угроза исламизма в США преувеличена. А затем вообще обвинили администрацию Дональда Трампа в том, что она якобы намеренно игнорировала правый экстремизм и терроризм.

Приводилась статистика, что более 70 процентов всех убийств, связанных с экстремизмом, в США были совершены правыми. При этом три четверти убийств из этого числа были совершены сторонниками расового или этнического превосходства.

В действующей «Стратегии по борьбе с внутренним терроризмом» главной угрозой назван расово- и этнически-мотивированный экстремизм. Это официальные оценки террористических угроз со стороны команды Джо Байдена.

Можно говорить о политизации борьбы с терроризмом в США?

Да, эти оценки сильно политизированы и используются во внутриполитической борьбе против сторонников бывшего президента. Со стороны демократов даже звучали призывы обращаться с правыми экстремистами сегодня, как когда-то обращались с исламистами — вспомним Гуантанамо.

Например, я не исключаю, что в случае победы Дональда Трампа основными «террористами» снова объявят мигрантов. А про правых экстремистов, которых в США стало действительно много, опять забудут на четыре года. Такие вот качели.

А что касается Европейского союза, как обстоят дела там?

В том же «Индексе глобального терроризма» по итогам прошлого года Франция и Германия занимают 34-35 места, что на десять строчек выше, чем Россия.

Причем чаще исполнителями большинства громких терактов последних лет были не вновь приехавшие, а мигранты второго поколения, что может показаться парадоксом. На самом деле, если разобраться, все просто и логично. Представители этого поколения родились уже в Европе, владеют французским или немецким языком не хуже европейцев, знают обычаи и культуру, как местные. Но при этом локальными сообществами все равно воспринимаются как чужаки, которые сталкиваются с дискриминацией и поражением в правах.

А какова идеологическая база терроризма в западном полушарии?

Идеологическая база современного терроризма в европейских странах не так очевидна, как в 1970-1980-е годы. Тогда все было просто: вот «Красные бригады», они борются против империализма, стремятся к власти на основе крайне левой идеологии; вот «Ирландская республиканская армия» — она воюет за отделение от Великобритании, идейная основа ее деятельности абсолютно прозрачна. И так далее.

Однако с тех пор многое изменилось. Евробюрократы смогли выбить идеологическую базу из-под ног абсолютного большинства террористических организаций прошлого. Как? Я вспомню один рецепт.

Конечно, не все так просто, где-то террористов отправляли не в парламент, а на пожизненное заключение.

Мировоззренческий, если даже хотите философский терроризм, который одолевал Европу еще 40 лет назад, практически исчез.

Что такое контртерроризм в современном мире?

Строго говоря, контртерроризм — понятие достаточно узкое. Это работа правоохранительных органов и спецслужб с подключением при необходимости вооруженных сил. То есть это силовая часть антитеррора, в частности, боевая и оперативно-разыскная деятельность.

То есть для профессионалов контртеррор и антитеррор не совсем синонимы. Они соотносятся как частное от общего. При этом антитеррористическая деятельность считается более комплексной, многослойной и системной. Расчет только на силовой контртеррор давно признан недостаточным.

Кстати, смену парадигм легко проследить по развитию профильного российского законодательства. По 2006 год в нашей стране действовал федеральный закон «О борьбе с терроризмом». Пришедший ему на смену и действующий сегодня федеральный закон называется уже «О противодействии терроризму». Разница в акцентах очевидна.

Причем широта «противодействия» по сравнению с «борьбой» выражается как в направлениях работы, так и в перечне тех, кто такую работу проводит. Контртеррор — это зона ответственности силовиков. А вот к антитеррору привлекаются также гражданские органы власти, общественные, религиозные, образовательные, культурные организации. Причем если силовики реагируют на террористические акции в режиме пожаротушения, разово, когда негативные проявления уже налицо, работа по предупреждению терроризма должна вестись постоянно и беспрерывно.

Что в себя включает контртеррористическая деятельность? Это борьба с террористами прежде всего на национальном или международном уровне?

Контртеррористическая, то есть силовая, деятельность обычно ведется на национальном уровне и гораздо реже в международном формате. Так, у Европейского союза есть Европол, который может проводить контртеррористические мероприятия на всем пространстве объединения. Однако на практике для пресечения терроризма все страны-члены обычно используют собственные национальные силы и средства.

У нас есть Антитеррористический центр СНГ и Региональная антитеррористическая структура ШОС. Эти объединения проводят учения по борьбе с терроризмом — причем как штабные, так и очень масштабные на местности. Но опыта реальных многосторонних контртеррористических операций у них также нет.

Зато они ведут общие для всех стран-участниц базы террористов и террористических организаций, проводят мониторинг террористических угроз на пространстве Большой Евразии. В частности, на особо уязвимых территориях, например, на границе с Афганистаном.

Мандат антитеррористической коалиции во главе с США против «Аль-Каиды» и талибов основывался на той самой резолюции 1368, которую я упоминал, и резолюции 1373 Совета Безопасности ООН.

Сейчас под терроризмом понимается самая разная деятельность: выделяют не только исламистский терроризм, но и левый, экологический, кибертерроризм… С каждым из них нужно бороться по-особому или существуют общие стратегии?

Вы знаете, каждое время считается уникальным. Но это иллюзия, потому что мы хотим думать, что наша жизнь, и как мы ее воспринимаем, не имеет аналогов. Да, терроризм меняет обличье, появляются новые способы и средства совершения террористических преступлений.

Отсюда ключевое понятие «невинных жертв», которое является признаком абсолютного большинства террористических преступлений. Ведь даже если совершается покушение на известного политика, за таким преступлением будет признан террористический характер, только если не было иного основного мотива — корысти, личной неприязни…

Соответственно, такое покушение будет в каком-то смысле неперсонализированным — это попытка устранить символ, олицетворение власти, а не конкретного гражданина Иванова.

И здесь небольшая иллюстрация к вопросу об уникальности современного терроризма. В Ветхом Завете пророк Иеремия описывает убийство вавилонского наместника Годолии из мести за его политическую деятельность. Сегодня по российскому Уголовному кодексу это квалифицировалось бы по статье 277 «Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля», что является преступлением террористической направленности. А Иеремия и Годолия жили в Древней Иудее более двух с половиной тысяч лет назад.

Надо четко понимать, что взрывы, убийства или кибератаки против объектов жизнеобеспечения — это не самоцель террористов, а лишь средство. Здесь цинично используется двухходовая тактика: устрашить, запугать население и посредством такой терроризации вынудить власть принять необходимое решение. Или разрушить имеющийся политический консенсус. Или «вскипятить» политическое поле и вывести на арену нового игрока.

Поэтому основные стратегии антитеррора остаются прежними?

Да. «СМИ нужны террористам как воздух», — говорила Маргарет Тэтчер. Отсюда первая и, кстати, исторически одна из наиболее успешных стратегий — информационная изоляция. Здесь все просто и линейно как дважды два.

То есть совершение теракта не позволяет авторам добиться своих целей, что делает преступление бессмысленным. Многие эксперты считают, что именно такая схема работала в свое время в СССР и КНР, где, как известно, уровень террористической угрозы в 1970-1980-е годы был на несколько порядков ниже, чем в Западной Европе.

В наши дни актуальны другие стратегии — прежде всего превентивные. Это борьба с террористической идеологией, предотвращение радикализации настроений в группах риска, включая закрытые религиозные и мигрантские общины. А также более приземленные вещи: пресечение вербовки террористов и финансирования террористических организаций. Все это универсальные стратегии, на них ориентируются во всех странах и применительно к любому виду терроризма — хоть к левому, хоть к правому, хоть к борцам против ядерной энергетики.

В чем тогда проявляется специфика?

Специфика проявляется на уровне тактики или даже оперативного антитеррора. Например, общеизвестно, что в общинах мигрантов из Средней Азии огромное значение имеет фактор авторитета их внутренних лидеров. Поэтому у антитеррористической комиссии любого российского муниципалитета есть четкое указание работать со старейшинами, улемами, главами национально-культурных автономий.

Где-то это превращается в профанацию и ежегодные обессмысленные отчеты о том, что проведено «столько-то профилактических бесед». А вот, например, в Югре и на Ямале, где уже обожглись о проявления радикализации мигрантов, такая работа идет совсем не для галочки. Говорю об этом со знанием дела, потому что несколько лет подряд вел в этих регионах занятия для профильных специалистов, и они рассказывали о своем богатом практическом опыте.

Это фундамент, который ничто не может подменить. Если кто-то заявляет о том, что изобрел и внедряет «совершенно новую», «не имеющую аналогов» стратегию антитеррора — это пустословие и, скорее всего, дешевый пиар.

Террористы активно вербуют своих сторонников среди молодежи. Как можно предотвратить этот процесс?

Если совсем примитивно, любая правоохранительная деятельность — это дорога с двусторонним движением. Боремся с плохим и поддерживаем хорошее. Очень часто вторую часть формулы мы игнорируем и сводим противодействие экстремизму и терроризму в молодежной среде к ограничениям и запретам. Заставить замолчать пропагандистов, перекрыть доступ к сайтам, контролировать групповые чаты.

В открытом доступе, конечно, не должно быть рецептов по кустарному изготовлению взрывчатки. Но если какой-то студент уже ищет этот рецепт в интернете, то семья, друзья, общество и государство его уже упустили. И здесь наступил тот неловкий момент, когда бессмысленно бороться с вербовкой — пора пресекать преступление.

Вы знаете, выскажу крамольную мысль: на мой взгляд, чем дальше, тем менее эффективны ограничительные меры в информационном пространстве. Еще несколько десятилетий назад можно было изъять книги, посадить проповедника-экстремиста, закрыть расчетный счет организации — и на этом «растекание» экстремистской и террористической идеологии заканчивалось.

На что нужно обращать внимание?

Критически важным становится внимание к личному, мировоззренческому, психоэмоциональному. Что-то на этом направлении делается. Например, создаются системы тестирования, которые помогут выявлять юношей и девушек, более склонных к радикализации. Апробация таких систем идет в нескольких российских регионах. Это важное дело именно в плане превенции вербовки.

Но это очень чувствительная история. Предположим, парень-мигрант имеет особенности психотипа, которые, по мнению специалистов, могут быть использованы вербовщиками. Но он еще не совершил ничего противоправного. И, может быть, вообще не совершит. Как не подвергать его рискам, стигматизации, ограничению прав? Это большой и больной вопрос.

Не открываю в этом истину. На государственном уровне, вне всякого сомнения, есть понимание того, что нельзя «упускать молодежь». Но меня сильно беспокоит, что 99 процентов того, что делается — это пустой формализм. Вот, к примеру, всем вузам ежегодно спускают «указиловку»: отчитаться о противодействии идеологии экстремизма и терроризма в молодежной среде.

Как вы думаете, что в отчетах? Почти все проводят «мероприятия». Сгоняют студентов, приглашают представителя антитеррористической комиссии и какого-нибудь престарелого профессора этого же вуза, которые долго и нудно вещают про то, что терроризм — это плохо, а статья 205 Уголовного кодекса предусматривает наказание вплоть до пожизненного лишения свободы… В это время студенты сидят в телефонах и обсуждают между собой, какое все происходящее «адов кринж»...

Более того, такие убогие мероприятия могут вообще иметь обратный эффект. Если, не дай Бог, выступающий товарищ капитан упомянет какую-нибудь реально действующую террористическую организацию, то студенты-слушатели от скуки начнут гуглить информацию о ней и ее установках. Так что мероприятие по борьбе с террористической идеологией начнет способствовать ее распространению.

Мои оценки в этом отношении весьма негативны. Особенно с учетом того, что все последнее время мы, как я уже говорил, боремся с экстремистским дискурсом только через ограничения. Как бы не пережать.

А что препятствует международному сотрудничеству в сфере борьбы с терроризмом?

Ответ здесь весьма короткий — двойные стандарты. Причина их — политические интересы каждой из стран.

Но это жизнь. К сожалению, так было и так будет до тех пор, пока деятельность той или иной террористической структуры не достигнет масштаба, когда она начнет угрожать интересам уже большинства ведущих держав. Тогда появится консенсус, и проблема будет очень быстро устранена.

В мире готовы объединяться для борьбы с терроризмом или как платформа для диалога и взаимодействия антитеррор уже не работает?

На этот вопрос нельзя ответить бинарно, да или нет. Где-то объединение идет. Где-то пока нет, но появляются объединительные тенденции. Где-то, наоборот, объединение развалилось, потому что разошлись интересы участников.

Это связано не только с тем, что некоторые террористические структуры раскачивают целые регионы, и это вызывает ответную реакцию большого ряда государств. Но также с тем, что терроризм очень удобный идеологический враг.

Анархисты или фундаменталистские террористы, неважно — все это борцы-антисистемщики. Поэтому у всех государств есть объединительная логика: за сохранение статус-кво, против расшатывания существующей мировой системы.

В современном мире есть случаи, когда государства ради собственной выгоды поддерживают террористов?

Конечно есть. Иначе об абсолютном большинстве террористических объединений мы бы даже не услышали. Они остались бы местечковыми бандами, действующими локально.

Я вспоминаю одну историю. В моей кандидатской диссертации была фраза о том, что ни одна террористическая организация, добившаяся международного признания, не могла выйти на такой уровень без содействия со стороны какого-либо государства. Так вот один полковник, который писал отзыв на мою работу и прочитал ее, надо отдать должное, весьма внимательно, настоятельно рекомендовал мне эту фразу публично не озвучивать. Во избежание спекуляций.

Вместе с тем очевидно, что так оно и есть. Но опять же не нужно упрощать.

Все гораздо замысловатей. Где-то речь идет о том, что власти знают, но закрывают глаза на то, что на их территории ведется сбор средств для финансирования терроризма, направленного против не совсем дружественного соседа.

Разве секрет, что в турецких санаториях проходят реабилитацию боевики, которые борются против правительства Башара Асада в Сирии? Россия неоднократно представляла в Совете Безопасности ООН доказательства того, как террористы беспрепятственно гнали цистернами нефть из Сирии в Турцию, а на полученные деньги закупали оружие и амуницию для продолжения своей деятельности. При этом не будем демонизировать конкретно Турцию: подобными вещами занимаются и другие страны.

А что можно считать «государственным терроризмом»?

Смотря где и зачем мы говорим об этом. Если это пропагандистские рассуждения или яркий образ для привлечения внимания — это одно. Если это более-менее профессиональный разговор — совсем другое.

Если не уходить в высокую теорию, попытаюсь объяснить кратко. Терроризм — это негосударственная угроза безопасности. Это попытка негосударственных игроков — вооруженных групп или одиночек — присвоить себе право на насилие. Это отрицание принципов законности и существующего политического уклада.

Как минимум официально все государства мира осуждают терроризм и отрицают его как форму политической борьбы. Таким образом, если взрывы, поджоги или нападения на мирное население совершаются от лица и имени какого-то государства, это не может быть квалифицировано как терроризм. С сугубо юридической точки зрения это будут соответственно диверсия и военные преступления.

Например, к «Индексу глобального терроризма», о котором мы говорили, делается специальный комментарий: в нем не учитываются акты, совершаемые во время военных действий, репрессивные действия государства и военные преступления.

В различных странах созданы свои списки террористических организаций. Например, ХАМАС признается террористами в США, Европейском союзе и Израиле, но не в России. Насколько необходим и возможен единый список террористов?

Единый глобальный список террористов, а точнее, несколько списков есть. Это санкционные перечни, которые ведет Совет Безопасности ООН вот уже 25 лет и в которые включены лица и организации, связанные с «Аль-Каидой», «Исламским государством» и «Талибаном» (запрещенные в России террористические организации). Поскольку перечни ведутся на основании полномочий Совета Безопасности по главе VII Устава ООН, они являются обязательными для всех стран мира.

Вне зависимости от того, считали ли, например, условного Абу Али аль-Анбари, включенного в перечень, террористом на национальном уровне до этого или нет. В отношении всех фигурантов любое государство должно принять обязательные меры: заморозить активы, ввести запрет на поездки и оружейное эмбарго.

Другое дело, что сегодня санкционные перечни ООН ориентированы только на три организации. Причем одна из них — «Талибан» — как мы обсуждали, пытается легализоваться на международном уровне как законное правительство Афганистана. Но это, собственно, показательно. Значит, на данный момент между ведущими державами сложился консенсус только по трем организациям — по меньшей мере из нескольких десятков, действующих в международном масштабе.

Во главе угла должна быть общность интересов и оценок. Понятно, что есть одиозные организации, по которым в наше время, например, Россия и США ни за что не придут к согласию. ХАМАС из этого числа.

Но я скажу больше. Антитеррор — настолько чувствительная тема, что достичь консенсуса бывает сложно и ближайшим союзникам. Так, даже в ШОС сейчас только идут обсуждения по формированию единого списка террористов. И это при том, что изначально эта организация создавалась для борьбы с терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом в Евразии.

Как, кстати, можно оценить роль ООН в контртеррористической деятельности?

В ООН есть целый ряд структур, ведающих вопросами терроризма. Некоторые считают, что такое положение вещей негативно сказывается на эффективности усилий Всемирной организации по антитеррору.

Так, Контртеррористическое управление, созданное в 2017 году, не является каким-то институтом, координирующим все усилия, — даже в рамках секретариата ООН. Например, комитет, который ведет санкционные перечни в отношении «Аль-Каиды» и ИГИЛ, создан как вспомогательный орган Совета Безопасности. Вообще антитеррористическая бюрократия в ООН очень запутанная.

Как? Через международно-правовую базу антитеррора, созданную под эгидой ООН и ее специализированных организаций.

На сегодня принято 18 универсальных договоров по противодействию терроризму. Конечно, они не содержат таких конкретных норм, как национальные уголовные законы. Однако они, как принято говорить, гармонизируют национальные законодательства.

Приведу пример. Одна и та же организация может в одной стране считаться террористической, а в другой — вполне легальной. Но ни в одной стране мира сегодня нет такого, что какой-то из международно признаваемых видов террористической деятельности не объявлен вне закона.

Все это благодаря ооновским конвенциям и протоколам в области антитеррора. Они устанавливают, образно выражаясь, минимальные требования к национальным законодательствам, так, чтобы в них обязательно был криминализирован целый ряд преступлений террористической направленности.

Как влияет на борьбу с международным терроризмом конфликт на Украине?

Во-первых, есть общее следствие. Проблемы с достижением того самого международного консенсуса, который необходим для эффективного противодействия терроризму на наднациональном уровне. Очевидно, что сегодня западники будут блокировать большинство российских инициатив по антитеррору, которые они поддержали бы раньше. И наоборот.

Во-вторых, прекратили свое существование многие рабочие механизмы. У России были двусторонние рабочие группы по противодействию терроризму с парой десятков стран, которые сегодня признаны недружественными. Естественно, сейчас все это уничтожено. А ведь в этих группах работали практики, шел доверительный обмен чувствительной информацией, проводился обмен оценками в отношении конкретных террористических угроз.

С нами попрощались также в ряде многосторонних механизмов — например, в Комитете экспертов Совета Европы по терроризму, в котором я поработал пару лет.

Речь идет о сером оружии и взрывчатке, часть которого попадает на криминальный рынок, о наемниках и «отмороженных», которые после завершения боевых действий будут искать себе новое применение и много о чем еще.

А конфликт в секторе Газа? Руководство Израиля подает проводимую операцию как «борьбу с террористами». Насколько другие страны согласны с таким определением?

Вопрос сложный. Мы вновь наталкиваемся на проблему двойных стандартов, узкополитических интересов и конъюнктуры. И здесь полный тупик. Потому что очевидны две вещи.

Первая: Израиль в любом случае будет проводить спецоперации против вооруженных палестинцев, потому что это вопрос выживания внутриполитической системы, а у государства в наличии как политическая воля, так и ресурсы. При этом никто не может помешать Израилю использовать эти ресурсы.

Вторая: в силу экзистенциальных, мировоззренческих причин есть целый ряд государств исламского мира, которые никогда не смирятся с поведением Израиля и сделают все, чтобы поддержать вооруженных палестинцев, против которых Израиль проводит спецоперации.

Мы должны понимать, что сегодняшние пятилетние дети в секторе Газа — это те смертники, которые будут совершать теракты против евреев через 10-15 лет. Понимают это и в Израиле.

Что может предложить Россия в борьбе с международным терроризмом?

Отвечу очень кратко. Добрую волю. Информацию. Технологии. Кадры. Отечественные наработки в области антитеррора одни из лучших в мире. К сожалению, этот высокий уровень достался по дорогой цене многих десятков крупных террористических нападений на нашей земле.

А насколько приоритетна эта задача для России сейчас?

Вы знаете, трагический феномен терроризма заключается в том, что когда вы о нем забудете, то он тут же о себе напомнит. Меня удивляют разговоры с друзьями и знакомыми, когда те беспечно говорят: ну зачем нам эти бесконечные досмотры на вокзалах, мы же не в девяностые живем. Никто мол и не пытается ничего пронести, чтобы рвануло.

Другое дело, что, как я уже говорил, «физические подходы» к противодействию терроризму должны все сильнее дополняться когнитивными. Анализ текстов, речи, психоэмоционального состояния человека, групповых настроений, даже уровня реализации материальных и нематериальных, в частности, социально-политических потребностей людей. Все это сегодня такие же составляющие антитеррора, как взрывотехника или искусство переговоров.

В 2001 году борьба с терроризмом способствовала сближению России и США. Насколько вероятна подобная история в обозримом будущем?

Борьба с терроризмом объединяла нас не только в 2001 году. Известно, что благодаря совместной работе пяти спецслужб, включая западные, были предотвращены теракты во время Зимней Олимпиады в Сочи в 2014 году.

Это обусловлено прагматикой. Например, когда речь идет о предотвращении атак на крупных международных событиях, где пострадать могут граждане обеих стран. Или чтобы предотвратить прямое столкновение военных сил, например, в Сирии.

О вероятности открытого объединения для борьбы с терроризмом пока говорить не приходится. Но, с другой стороны, это и хорошо. Потому что при нынешнем уровне российско-американских отношений объединить нас могла бы лишь настолько глобальная террористическая угроза, что мы можем только радоваться ее отсутствию.