Бар-Хото и Дом профсоюзов. О событиях одной давней весны

«К середине книги читателя обуревают мучительные догадки: автор явно выставил тайное зеркало, которое отражает обе стороны, и подходящий, чтобы увидеть в романе «Украину», видит на самом деле себя, но не узнаёт; и подходящий с другой стороны, чтобы увидеть «Россию», попадает в ту же ловушку и видит себя, уверенный, однако, в том, что разглядел москаля. Но чем дальше, тем больше зеркало даёт трещины, осыпаясь и являя просто неприглядную реальность как она есть».

Леонид Юзефович написал новый роман — «Поход на Бар-Хото».

Я прочитал его за один день и в ночи, глядя остановившимся взглядом на финальный абзац, с трудом отговорил себя от того, чтоб написать отзыв немедленно.

Я подумал, что надо успокоиться, собраться; что завтра с утра ко мне придут какие-то особенные мысли; что нужно отойти хотя бы на несколько шагов и обернуться трезвыми глазами.

Проснувшись, я тянул половину дня, смиряя читательское, вернувшее меня в раннюю юность возбуждение, но без толку. Не могу сказать, что я, как в детстве, хочу жить в этом романе. Совсем не хочу.

Но я могу сказать, что роман этот поселился во мне и стал, как бывает только с лучшими книгами, частью моей биографии. Как несколько общеизвестных классических повестей Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Лескова, двух Толстых, Леонова, Платонова и Гайдара; как эпос Шолохова; как первые романы Гайто Газданова и последние романы Александра Терехова; как Хэм и Генри Миллер, как Литтелл и Франзен.

Я всё узнаю в этом романе Юзефовича, хотя ни разу не был в Монголии, где происходят основные его события. И не являюсь специалистом по тому времени, в которое вмонтирован сюжет: 1912—1914 годы.

Всё узнаю, быть может, в силу такой банальной уже истины, что никакого времени нет и мы живём, переходя из одного древнего сюжета в другой, всякий раз не в состоянии опознать ту главу Священного Писания, в которую мы забрели в очередной раз.

Как сообщает аннотация, которую я прочитал на форзаце, уже закончив чтение романа, на самом деле события, описанные в нём, выдуманы.

Выдуманы, — пожал я плечами, — а жить во мне будут как самые реальные.

Вкратце — в чём дело: русский офицер, капитан Солодовников, 20 лет спустя вспоминает, как он служил советником в монгольской армии.

(Сразу заметим, что Леонид Юзефович, будучи офицером Советской армии, служил в тех же примерно местах, но в иные, конечно, времена.)

Монголы отстаивают свою независимость от Китая и в какой-то момент решают атаковать пока ещё занятую китайцами крепость Бар-Хото.

Китайцы, как утверждают руководители монгольского войска, отправившегося в поход на Бар-Хото, незаконно занимают места, где проживают тордоуты — смешанный этнос (отцы — китайцы, матери — монголки). Тордоуты, уверены руководители монгольского войска, жаждут освобождения.

Ближайший знакомый Солодовникова — обучавшийся в Европе монгольский офицер Дамдин: идеалист, восторженно воспринимающий освобождение и обновление своего Отечества. «Только великие народы воюют не за выгоду, а за честь», — говорит он, отвечая на скепсис Солодовникова, не вполне уверенного в разумности похода.

К примеру, Дамдин одержим желанием доказать, что учение о Шамбале зародилось не в Тибете, как думают китайцы, а задолго до того у монголов. Свою идею он подтверждает имеющими почти комический эффект лингвистическими находками. (Можно углядеть здесь намёк на новую киевскую «историческую школу»; хотя, с другой стороны — какому народу эту не свойственно?.. Вот даже и русским?..

Впрочем, всё-таки вряд ли: официальная русская историческая школа никогда такой стыдной ерундой не занималась, только фрики. Но ведь есть такие фрики и у нас, что скрывать!)

Солодовников старается не спорить с Дамдином, но с мрачной иронией думает о том, что в основанном «мудрыми мужами в счастливом государстве», о котором без устали твердит его монгольский товарищ, поются странные песни: «…пигментные пятна на лице дряхлеющей красавицы, тлен и гной, распад и гниение — излюбленная тема буддийских песнопевцев».

(Здесь неизбежно вспоминаются слова гимна «Ще не вмерла Украина» и вообще одержимая темой смерти украинская мифология; но, с другой стороны, скажут скептики: а как же «Слово о погибели земли русской» и прочие образцы подобного жанра?)

Да, Юзефович (а если точнее, повествователь — Солодовников) явно не принимает чью-либо сторону, прямо сообщая: «Монголы и китайцы всегда ненавидели друг друга, но, пока существовала Поднебесная империя, они как части единого целого признавали над собой нечто такое, что было выше их национальной гордости и взаимных обид. Теперь одно племя стояло против другого — и никакой правды, кроме племенной, не было ни за одним, ни за другим».

Это снимает с автора и героя все подозрения в пристрастности; тем более что далее, чётко описывая выгоды Российской империи, пытающейся контролировать эти земли, Солодовников (Юзефович) тут же признаётся (и нам нет оснований им обоим не верить): «Я не империалист». В том смысле, что завоевательные войны, даже при очевидной их выгоде, категорически не интересуют его.

К середине книги читателя обуревают мучительные догадки: автор явно выставил тайное зеркало, которое отражает обе стороны, и подходящий, чтобы увидеть в романе «Украину», видит на самом деле себя, но не узнаёт; и подходящий с другой стороны, чтобы увидеть «Россию», попадает в ту же ловушку и видит себя, уверенный, однако, в том, что разглядел москаля. Но чем дальше, тем больше зеркало даёт трещины, осыпаясь и являя просто неприглядную реальность как она есть.

Дамдин сообщает Солодовникову, что в новой Монголии все народы (буряты, тунгусы, киргизы, но почему-то не дончане — в смысле тордоуты) будут иметь свои автономии.

На этом пункте попытка увязать описанную в романе Монголию, идущую на «освобождение» кровных братьев, с нынешней Россией становится чу-у-уть сложнее, потому что, как ни посмотри, в России те или иные формы автономий есть у десятков народов. Чего про нынешнюю Украину никак не скажешь. Украина только декларирует это, как Дамдин, но внутренне боится распада, зная, что её венгры, гуцулы, русины, румыны и греки уйдут вместе с территориями при первой же возможности, как немедленно ушёл Крым.

И вот начинается штурм, и монголы с боем берут Бар-Хото.

В городе они стараются не выказать себя грабителями и мародёрами — всё-таки пришли «освободители».

Дамдин сообщает Солодовникову, что их отряды взяли в плен тордоутов, воевавших на стороне китайцев, и даже одного китайского офицера. Солодовников опасается, что всех их казнят, но Дамдин успокаивает его: нет. Из них будет сформирована местная милиция. А тех, кто не захочет служить в милиции, снабдят провиантом и отпустят домой.

Однако, явившись к центру города, и Дамдин, и Солодовников становятся свидетелями чудовищной картины.

Пленного китайского офицера прилюдно зверски убивают. Вырезав ему сердце и положив в чашу, этой кровью рисуют на знамени с паучьим знаком сууастики магические заклинания. Согнав своих «кровных братьев» тордоутов в здание храма, монголы поджигают его.

Стоит страшный крик.

Солодовников не называет точное число этого события: кажется, май, хоть и не второе число, а конец месяца; или, быть может, уже июнь — впрочем, автору явно ни к чему столь банальные рифмы, когда и так всё очевидно до того самого ощущения в глазах, которое возникает, когда долго глядишь на сварку.

Пытающийся остановить жуткое убийство Дамдин описывает стоящим вокруг разгорающегося здания монголам ждущие их муки, в силу европейского своего образования взывая к христианской совести, хотя собравшиеся, бесстрастно сообщает автор, «о ней понятия не имели».

В тот же день Дамдин (как символ национальной интеллигенции) оканчивает жизнь самоубийством.

Далее автор сообщает, что земля, за которую происходила война, опустела и потеряла всякую привлекательность.

Не сказать, что они принесут счастье этой земле, но университеты, о которых мечтал Дамдин, там точно появятся.

В последней строке этого романа автор, распадавшийся на главного героя и сочинителя, воссоединяется — и я слышу голос русского писателя, моего учителя Леонида Абрамовича Юзефовича, который спокойно прощается с теми, кто слышит его: «Скоро зима. Вчера выпал первый снег; значит, через месяц ляжет и не растает».

Я хотел бы сказать автору слова о том, как он дорог и важен мне; но боюсь не найти верную форму своему чувству.

Не знаю, что увидит в этом романе дочь писателя — критик Галина Юзефович. Быть может, совсем иное. Хотя, признаться, я с трудом это себе представляю.

Впрочем, не уверен, что она вообще станет писать рецензию на сочинение отца. Просто из чувства дочернего такта.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.