Почему Хрущев убрал ракеты от американских границ
Ровно 60 лет назад, 28 октября 1962 года, внезапно благополучным образом разрешился Карибский кризис – цепочка событий, связанных с размещением американских ядерных ракет у границ СССР и ответного размещения советских ракет на Кубе. В этом был элемент чуда, поскольку еще 27 октября мир был куда ближе к ядерной войне, чем к разрядке. Как же это произошло?
В ночь на 28 октября 1962 года по времени Восточного побережья США советский посол Анатолий Добрынин приехал в здание министерства юстиции США. Его позвал поговорить Роберт Кеннеди, генеральный прокурор и, что более важно, младший брат действующего президента США.
Добрынин потом вспоминал, что в кабинете Кеннеди был беспорядок, на диване валялся плащ, бумаги раскиданы. Было понятно, что Кеннеди-младший ночевал в кабинете. Роберт был не просто братом президента, а его ближайшим другом, соратником и советником.
Кеннеди-старший в дни Карибского кризиса успел убедиться, что доверять в Вашингтоне никому нельзя, а особенно вице-президенту Никсону и министру обороны Макнамаре. Поэтому основными каналами секретной дипломатии стали сперва приближенный к братьям Кеннеди журналист Джон Скали (он был на связи с резидентом КГБ в Вашингтоне Александром Феклисовым, работавшим советником в посольстве под фамилией Фомин), а затем и сам Роберт Кеннеди.
Ранее Феклисов в ресторане «Оксидентал» рассказал Скали, что мир катится в пропасть по вине Соединенных Штатов, которые сперва разместили в Турции и Италии ракеты «Юпитер», а теперь собираются вторгнуться на Кубу. Феклисов был человеком очень обаятельным, и он сказал Скали, что в случае американского вторжения на Остров свободы СССР симметрично ответит в какой-то другой части земного шара. Феклисов не блефовал: поджечь планету предполагалось, начав с Западной Германии, что логично. Но в принципе, добавил Феклисов, ситуацию надо все-таки попытаться решить дипломатическим путем.
Существует несколько версий этого разговора («вариант Феклисова», «версия Скали» и несколько десятков их интерпретаций). Из всего этого понятно, что общение Феклисова и Скали далеко не было дружеским. На первых встречах Скали, у которого как у журналиста, а не у официального лица, были развязаны руки и язык, называл Хрущева «свихнувшимся идиотом» и много еще чем. У Феклисова таких семантических возможностей в диалоге не было.
Но к двадцатым числам октября ситуация действительно дошла до грани. Скали прекратил ругаться и, выслушав Феклисова, поехал в Белый дом. Через пару часов он снова вызвал Феклисова в «Оксидентал» и сообщил ему, что Кеннеди готов дать гарантии ненападения на Кубу в том случае, если СССР выведет с острова ракеты.
Карибский кризис был двухуровневый: Куба и события вокруг нее были уже вторым, верхним слоем, а в фундаменте лежало присутствие американских ракет в Турции и Италии.
И по умолчанию полагалось, что вывод советских ракет с Кубы означает и вывод американских ракет из Европы. Но на острие кризиса надо было устранить первичную опасность, а для этого именно США должны были отказаться от блокады Кубы и планов вторжения.
Далее начинается туман. Феклисов в своих воспоминаниях «Признание разведчика» пишет, что он доложил об американском предложении послу Добрынину, а тот якобы три часа изучал текст донесения Феклисова, а затем сказал, что подписывать шифротелеграмму не будет, поскольку у него нет на это полномочий. «Удивившись нерешительности посла, – вспоминает Феклисов, – я подписал телеграмму сам и передал шифровальщику для отправки моему шефу».
Посол Добрынин, в свою очередь, и не должен был подписывать донесения резидентуры ПГУ КГБ. Все-таки переговоры по каналу «Скали – Фомин» (так его принято называть) были предварительными, а окончательное соглашение было достигнуто на ночной встрече Добрынина и Роберта Кеннеди. Словесная перепалка между КГБ и МИДом по поводу того, кто бОльшую роль сыграл в разрешении Карибского кризиса, длится до сих пор, что даже хорошо, поскольку с обеих сторон пишутся книги и снимаются документальные фильмы, а это всегда приятно. Есть что почитать и посмотреть. И надо подчеркнуть, что в отличие от Феклисова, Добрынин открытым текстом спросил у Роберта Кеннеди, что будет с американскими ракетами в Турции, и получил хоть и обтекаемый, но вполне разумный ответ.
Примечательно, что Добрынин, вернувшись в посольство из здания американского Минюста, не стал готовить телеграмму, а просто позвонил в Москву.
Кеннеди требовал ответа в течение этих суток – воскресенья, а написание телеграммы (далее – шифрование, отправка в Москву, в Москве расшифровка, передача в секретариат МИДа, изучение в МИДе и далее передача в секретариат Хрущева) заняло бы бог знает сколько времени.
В это время (полдень по московскому времени) Хрущев собрал в Ново-Огарево Президиум ЦК (так тогда называлось Политбюро). В разгар обсуждения ситуации в зал вошел адъютант и позвал к телефону помощника Хрущева по внешнеполитическим делам Олега Трояновского, будущего посла в разных странах и постпреда в ООН. Добрынин голосом наговорил Трояновскому содержание своей ночной беседы с Робертом Кеннеди. Трояновский записал основные положения в обычный блокнот, вернулся в зал заседаний и зачитал всё это. Добрынин дословно передал слова Кеннеди-младшего, что ответ нужен в течение этого дня.
Хрущев тут же вызвал стенографистку и начал диктовать согласие СССР на компромисс. Также он надиктовал два личных письма Джону Кеннеди. Поскольку успеть донести всё это до американского президента вовремя было сложно, то было принято неожиданное решение: ответ Хрущева был зачитан в 16.00 по советскому радио. За час до этого министр обороны Малиновский позвонил на Кубу генералу Иссе Плиеву, запретил использование ПВО против американских самолетов и приказал начать демонтаж пусковых установок советских ракет.
Вся эта история со временем обросла массой трогательных подробностей типа сломанного лифта в здании Гостелерадио на Третьяковской, из-за чего якобы чуть было не сорвалась трансляция речи Хрущева. И безусловно, нет такого события времен холодной войны, которое не было бы так тщательно разобрано историками и публицистами.
А на пленуме ЦК КПСС, состоявшемся через месяц после этих событий, Хрущев превзошел сам себя в своих любимых зоологических метафорах. «Тогда тронешь, так ежик клубком свернется, и не сядешь» (это про защиту Кубы). Смех в зале. «Вот эти ракеты вроде иголок ежика, они обжигают». «У крокодила под брюхом ножик!» (крокодил – это США, «ножик» – все те же ракеты). «Но это могло быть похоже на детскую сказку, когда два козла встретились на перекладине перед пропастью. Они проявили козлиную мудрость, и оба упали в пропасть. Вот в чем дело» («козлы» с «козлиной мудростью» – тут обе стороны).
В истории разрешения одного из самых опасных кризисов в письменной истории человечества каждый из комментаторов находит свое. К слову, «кризис евроракет» начала 1980-х годов, включая события 1983 года, были пострашнее Карибского кризиса, но остались вне публичной сферы, поскольку были менее «кинематографичны». Кто-то выделяет истории с каналами связи, кто-то преувеличивает роль отдельных личностей (и братьев Кеннеди, и Хрущева), кто-то всерьез вычисляет соотношение сил сторон, а кто-то пытается искать параллели с современностью.
На наш взгляд, одним из примечательных факторов достижения компромисса стало само наличие возможности этого компромисса.
Наличие советских ракет на Кубе можно задним умом считать «волюнтаризмом» (Карибский кризис ставился Хрущеву в вину группой Брежнева), но не будь их – американцы так и оставили бы свои «Юпитеры» в Эрзуруме. Можно говорить, что сами американские генералы были готовы вывести «Юпитеры», ибо они морально устарели уже через три года после размещения. Но вывод ракет создал новый прецедент, который как раз и перекликается с современностью: европейцы впервые усомнились в надежности «американского ядерного зонтика». Получилось, что Вашингтон сам хозяин своим ракетам: захотел – разместил, захотел – убрал.
Сперва занервничали турки, и самостоятельная позиция Турции в ряде внешнеполитических вопросов родилась именно в дни Карибского кризиса. Точно так же в 1983 году канцлер ФРГ Гельмут Шмидт (бывший танкист с Железным крестом и многолетний министр обороны ФРГ) пришел в ужас от футуристической картины того, что осталось бы после Германии в результате обмена сверхдержав ядерными ударами (ему ее нарисовали эксперты). И принялся напирать на необходимость разоружения и разрядки напряженности.
Кстати, Хонеккер был с ним солидарен в этом вопросе, не стало бы обеих Германий. Но и в том случае Советскому Союзу было с каких козырей заходить: первые дивизионы ракет «Пионер» против американских «Першингов» располагались в Белоруссии.
Так родился негласный закон ядерного противодействия: чтобы достичь компромисса, надо располагать возможностями для демонстрации силы. Блефовать хорошо в ситуации, когда блеф хотя бы частично чем-то подкреплен. В противном случае люди в окопе напротив не будут воспринимать тебя всерьез. А каналы связи найдутся всегда.
