Как советская власть породила «великое восстание» на Кавказе

40 лет назад, 23-26 октября 1981 года в столице Северо-Осетинской АССР городе Орджоникидзе (ныне Владикавказ) произошли массовые беспорядки, для подавления которых пришлось вызывать силы спецназначения и даже воинские части. Для эпохи позднего Брежнева это было почти невероятное происшествие. Чем было оно спровоцировано и почему эти события имеют значение до сих пор?

Внутреннее напряжение в Северной Осетии накапливалось с начала 1970-х годов, но в 1978, 1979 и 1980 годах ситуация стала выходить за рамки. В Пригородном районе СО АССР, в который массово вернулись из среднеазиатской ссылки ингуши, а также в самой Ингушетии стали погибать таксисты и шофёры грузовиков. Не один и не два, а около двух десятков молодых мужчин-осетин были зверски убиты без всяких на то мотивов.

Схема была примерно одна: голосовали двое, мужчина и женщина (присутствие женщины снижало чувство опасности) и просили подвести из Орджоникидзе в села Пригородного района или даже в пограничные сёла Ингушетии. Способ убийства был разный (от ножевых ранений до удавки), к 1980 году появились случаи надругательств над телами убитых. Никаких ограблений, сразу убивали. Машины бросали где-нибудь на окраине кукурузного поля.

Появились случаи немотивированных убийств просто на улице. В 1980 году в Октябрьском (административный центр Пригородного района) на улице были зарезаны два молодых парня: осетин Цховребов и его друг, дагестанец (аварец) Кадимагомедов, осетинский племянник. Их похороны в Октябрьском впервые превратились в массовую манифестацию, на которой прозвучали, как бы сейчас сказали, «антиправительственные лозунги». Жители Пригородного района требовали разобраться с происходящим и наказать виновных, обвиняя обком и милицию в коррупции и нежелании наводить порядок. Первый секретарь обкома партии Билар Кабалоев сперва принял решение приехать на похороны в Октябрьское, но, увидев огромную, развернувшуюся к нему толпу, сел обратно в чёрную «Волгу» и приказал возвращаться в Орджоникидзе. Он в принципе не умел разговаривать с людьми.

После реабилитации репрессированных при Сталине народов Пригородный район остался в составе Северной Осетии, но были сняты ограничения на проживание там лиц ингушской национальности. Более того, в начале 1970-х годов из Москвы поступило негласное указание предоставить ингушам всяческие преференции. Таким образом, Центр хотел снизить межнациональную напряжённость. Предполагалось, что если закачать в Пригородный район большие деньги, то всё рассосётся само собой.

По разным данным, проверить которые уже нельзя из-за лукавости советской экономической статистики, в Пригородный район было закачено за десять лет более 75 миллионов тогдашних рублей. Гигантские деньги. Едва ли не в каждом селе были построены школы, кинотеатры, объекты соцкультбыта. Другие районы Северной Осетии, включая горные, могли об этом только мечтать. Лиц ингушской национальности брали в высшие учебные заведения республики без конкурса, а по окончании вуза в обязательном порядке трудоустраивали. Осетины и русские таких привилегий не имели. В условиях недостатка рабочих мест получалось, что молодой ингуш получал после вуза квалифицированную работу, а осетины и русские с таким же дипломом о высшем образовании шли на завод. Это в свою очередь снова плодило коррупцию, а так же отток образованной осетинской и русской молодёжи из республики.

КГБ республики не делало ровным счётом ничего. На самом деле, главный и до сих пор непрояснённый вопрос относился именно к компетенции КГБ: кто стоял за чередой немотивированных убийств и были ли они «серией» или сознательной провокацией, направленной на раскачивание ситуации в СО АССР? Отсутствие мотивов для убийств, единообразие почерка и некоторые другие детали однозначно указывали на серийность и провокативность этих преступлений. Но местные чекисты то ли не видели того, что происходит у них под носом в небольшой и по численности населения, и по территории республике, то ли не хотели связываться, помятуя об окриках из Москвы («представителей репрессивных народов не трогать»).

Сейчас во Владикавказе принято ностальгически считать эпоху первого секретаря обкома Билара Кабалоева чуть ли не «золотым веком», как и весь брежневский период. Это во многом правда. Именно при Кабалоеве были построены аэропорт в Беслане, республиканская больница, стадион, «Манеж», стратегически важные для всей страны военные заводы, республиканская библиотека, Дворец пионеров, новые здания театров, гостиница «Владикавказ». Республика выделялась на общем фоне уровнем развития образования и культуры. Появились первые олимпийские чемпионы по борьбе. Ардон и Дигора получили статус городов. Ну и наконец именно Кабалоев вместе с первым секретарём Юго-Осетинского обкома Феликсом Санакоевым инициировали строительство Рокского тоннеля, важность которого сейчас трудно переоценить. Кстати, проходка тоннеля была закончена через месяц после трагических событий в Орджоникидзе - в ноябре 1981 года.

Вместе с тем «эпохе Кабалоева» были присуще все атрибуты «позднего застоя», включая чванство, бюрократию и коррупцию. Термин «ущельство» появился чуть позже и сейчас не приветствуется, но привычка назначать на должности родственников или просто представителей «своей» фамилии или «своего» ущелья не умирала довольно долго. При этом во взаимоотношениях с Центром Кабалоеву приходилось чем-то жертвовать для того, чтобы добиться результата на другом направлении. Есть версия, что Кабалоев закрывал глаза на ингушскую проблему, чтобы лоббировать постройку Рокского тоннеля, которая встречала в Москве жёсткое лоббистское противодействие со стороны руководства Грузии.

21 октября 1981 года ночью в селении Плиево Назрановского района ЧИ АССР во дворе дома ингуша Махриева неустановленными до сих пор лицами был зверски убит 28-летний таксист Казбек Гаглоев, осетин из семьи выходцев из Южной Осетии, проживавший в селе Камбилеевское Пригородного района СО АССР. Над телом надругались. Он вырос в Камбилеевке рядом с ингушами и возможно поэтому не испугался поехать поздно вечером аж за Назрань. Это убийство и стало последней каплей.

Надо сказать, что МВД республики заранее понимало, что добром это не закончится. На Черменской трассе, ведущей из Пригородного района в город, поставили оцепление, но во главе шествия шли женщины с детьми, и осетинские милиционеры просто расступились перед ними. Все очевидцы подтверждают, что поход в центр города был инициирован как раз женщинами. При этом, два батальона учащихся училища МВД находились «на картошке» в Ирафском районе, а начальник училища генерал-майор Иванов и вовсе в отпуске. Многие милиционеры на местах сочувствовали происходившему и в дальнейших событиях под разными предлогами не участвовали.

На центральной площади перед зданием обкома партии (сейчас там республиканская администрация и правительство) стоит массивная бронзовая трибуна-постамент. На ней обычно стояло руководство во время праздников с парадами типа 1 мая. Люди положили на этот постамент гроб. Начался стихийный митинг, на котором требовали, чтобы Кабалоев вышел к людям и ответил на вопросы.

Лучше б не выходил. При всём уважении к его свершениям, Билар Емазаевич был типичным советским функционером и разговаривать с толпой не умел. Он взял микрофон, но назвал толпу «сборищем анашистов и алкоголиков». Это было большой ошибкой. От расправы его спасли курсанты училища МВД (оно расположено на той же площади практически встык с Домом правительства) и офицеры спецвзвода МВД, которые затолкали Кабалоева обратно в здание обкома и забаррикадировали несколько этажей.

Тем не менее, толпа ворвалась в здание обкома и разгромила его. Оцепление площади Свободы состояло целиком из курсантов, на которых и пришёлся весь гнев толпы. Их били палками, камнями, женщины царапали им лица. В конце концов курсанты отступили в здание училища, массивное, сталинской постройки. В окна училища полетели булыжники и кирпичи. В ответ и.о. начальника училища полковник Набутов приказал применить «Черёмуху». Ранее этот газ запрещалось применять вне колоний. Он изначально предназначался только для подавления тюремных бунтов. Вызванный из отпуска генерал Иванов раздал офицерам и старшекурсникам табельное оружие. На крыше здания поставили пулемёты. Кабалоев в это время звонил по спецсвязи в Москву.

К вечеру центр города оказался в руках толпы. Машины с ингушскими номерами жгли. Несколько магазинов разграбили. Примерно в час ночи 25 октября в город прибыло подкрепление сперва из числа курсантов общевойскового училища и училища ПВО. К двум часам ночи в Орджоникидзе вошла колонна Грозненского конвойного полка с БТРами, за ней мотострелковые части Северокавказского военного округа, части спецназа из Тбилиси и Пятигорска, включая «Альфу» и спецназ дивизии имени Дзержинского («Витязь»).

В город прилетают замминистра МВД СССР, зять Брежнева генерал Юрий Чурбанов и член Политбюро, председатель Совмина РСФСР Михаил Соломенцев. К середине дня 25 октября курсанты и спецназ вытесняют толпу с площади Свободы в район городского парка и прижимают её к берегу Терека. Нескольких молодых людей сбрасывают с моста в реку. Считается, что именно тогда спецназ впервые применил тактику точечных задержаний, когда спецназовцы кругом врезаются в толпу, выдёргивают оттуда человека и организованно отходят. Соломенцев попытался чуть ли не с БТРа обратиться к людям, но его забросали камнями. Кто-то привёз к узкому мосту через Терек у гостиницы «Владикавказ» машину кирпичей. На мосту построили баррикаду, а кирпичами принялись закидывать солдат.

К 25-26 октября столкновения охватили почти весь город. Толпа численностью около 6 тысяч человек снова прорвала оцепление на площади Свободы, но теперь список требований пополнился освобождением ранее задержанных. Толпа пыталась штурмовать следственный изолятор, драмтеатр, фильтрационный пункт, гостиницу «Владикавказ», Госбанк и кинотеатр «Октябрь», расположенный там же на площади. Несколько БТР сожгли.

26 октября после ввода дополнительных подкреплений толпу в целом рассеяли, и беспорядки пошли на убыль. В последующие три дня только по официальным данным было задержано 800 человек. Куда больше было «профилактировано» уже под руководством нового начальника республиканского КГБ генерала Виталия Пономарёва.

Из Москвы наводить порядок в республику приехала целая спецгруппа. Билар Кабалоев был с позором снят с должности. На пленуме обкома его подвергли форменной травле за «проявления национализма», несмотря на все прежние заслуги. Первым секретарём был назначен Владимир Одинцов, ранее работавший в Дагестане, человек ортодоксальный, грубый и предвзятый. Вместе с ним в Орджоникидзе приехали генерал КГБ Пономарёв, прокурор Путимцев и министр внутренних дел Комиссаров.

То, что происходило в Северной Осетии следующие несколько лет, принято называть «одинцовщиной». Первый секретарь Одинцов изначально был настроен резко отрицательно к республике. Уровень его догматизма был понятен ещё во время его работы в Дагестане, где он, будучи вторым секретарём обкома, вступил в конфликт с народным поэтом Расулом Гамзатовым, требуя от него объяснить, на какие средства тот строит себе дом. Гамзатову пришлось дойди лично до Брежнева, чтобы уладить этот конфликт. Одинцов объявил октябрьские события «осетинским национализмом» и принялся вместе с генералом Пономарёвым его искоренять.

Одинцов и несколько его приближённых повели тотальную войну против того, что казалось им проявлением «осетинского национализма». Порой эта кампания приобретала карикатурный характер. Например, Одинцов запретил ставить памятные колышки на горных дорогах в тех местах, где кто-то разбивался на машине. Предлагалось вырубить «рощу Хетага» - традиционное место проведения национально-религиозных праздников. Запрещали даже традиционные застолья и произнесение ритуальных тостов на осетинском языке. Одинцов и его соратники напрочь игнорировали любые местные условия и традиции. Срок можно было получить и за осетинский флаг.

Главной своей целью как руководителя республики Виталий Одинцов считал налаживание снабжения продуктами питания города Орджоникидзе. Это продолжение всё той же «колбасной теории» межнациональных отношений. Ингушская тема была под тотальным запретом, а прежняя практика предоставления лицам ингушской национальности разнообразных преференций только усугубилась. Особенно выросла численность ингушей в составе республиканской милиции.

Для осетинского населения последствия октября 1981 года свелись не только к карикатурной борьбе с безобидными национальными традициями. Около тысячи студентов были исключены из вузов. С интеллигенцией генерал Пономарёв лично проводил профилактические беседы. Большинство ректоров вузов было снято с должности за «недостаточную работу по интернациональному воспитанию учащихся». Приостановилось продвижение по службы многочисленных офицеров Советской армии, осетин по национальности. Были факты отчисления из военных вузов. Несколько человек получили крупные сроки (до десяти лет за организацию массовых беспорядков), в том числе один русский (Борис Беликов, 1965 года рождения, уроженец города Орджоникидзе, автослесарь, женатый, беспартийный), возглавивший одну из колонн демонстрантов, что само по себе опровергало теорию о «взрыве осетинского национализма».

Советско-партийное отношение к межнациональным отношениям регулярно давало сбои. Дело даже не в отдельных людях (Одинцов был частью системы, как и Билар Кабалоев), а в самом подходе. Проблема просто замалчивалась или рассматривалась исключительно через призму экономики, пресловутого «снабжения». До сих пор загадка, почему не расследовались обстоятельства убийств в Пригородном районе и Ингушетии, а отношение к вайнахам походило даже не на патронирование, а на пресловутое «платить и каяться» за сталинские репрессии. А это порождало безнаказанность. Проблемы копились годами, а виновными были объявлены люди, которые не могли больше терпеть. Другое дело, что доля вины лежит и на Кабалоеве и в целом на брежневской системе организации власти.

Сейчас в Осетии часть интеллигенции говорит о так называемых «Днях гнева» и даже о «великом осетинском восстании» 1981 года. Это не только упрощает и искажает саму историю, но и оставляет широкое поле для спекуляций. А события осени 1992 года показали, что изначальный конфликт не разрешён, он загнан вглубь. И надо быть очень осторожным со словами и оценками, чтобы ничего подобного снова не повторилось.