В деревне Колбаса белорусская культура переплелась с русской
Правда, добраться до села, которое стоит почти на краю знаменитого Васюганского болота в 800 километрах от Новосибирска, казалось недостижимой мечтой. Но, как говорится, мечты сбываются. И вот я в Колбасе, где иконы в избах убраны рушниками, в сундуках хранятся платки и скатерти, которым больше ста лет, а женщины вышивают фартуки мелким белорусским крестом. Цивилизация сюда не дошла К дефицитному в СССР продукту название деревни, основанной в 1890 году, не имеет никакого отношения. У него тюркские корни: "колба" - дикий лук, черемша, которой в Колбасе, как и во всем Кыштовском районе Новосибирской области, полно. А "су" - это тюркское слово "вода", вот и выходит, что Колбаса - это дикий лук у воды, а вовсе не мясной деликатес. Тюркских названий в Кыштовском районе немало. Топонимы - наследие коренного населения, сибирских татар. А белорусы появились здесь гораздо позже, в основном это были выходцы из Могилевской губернии, - в конце XX и после объявления столыпинской реформы, в начале XX века. Об этом мне рассказывает удивительная женщина, которую знает весь Кыштовский район, Прасковья Савинова. Учитель истории, всю жизнь проработавшая в Кыштовке, краевед, создательница музея, где сегодня хранятся предметы быта белорусских переселенцев, она сама их потомок. В 1896 году два брата, Калина и Никифор Хомченко (Никифор - прадед Прасковьи Савиновой) с семьями перебрались в Сибирь. Ехали, спасаясь от малоземелья, большим обозом, везли скот - овец, телят. Путь был невероятно тяжелым. Семья осела в деревне Крутиха, это еще одна белорусская деревня в Кыштовском районе, как и Колбаса. А еще есть Тынгиза, жителей которой здесь принято называть "поляками" - хотя никакие они не "поляки", а потомки выходцев из западной части Беларуси. И другие деревни, основное население которых - белорусы. Раньше белорусских деревень в районе было еще больше, например, Пустоваловка, которая сегодня, увы, совершенно опустела. У Прасковьи Савиновой болит душа и за родную Крутиху - там осталось 99 жителей, убывает население и в Колбасе - еще пятнадцать лет назад здесь был зарегистрирован 321 человек, а нынче живут всего 107. Получается, втрое меньше. С урбанизацией спорить сложно, но, несмотря ни на что, Кыштовский район был и остается самым белорусским в Новосибирской области. "Удивительный район, будто цивилизация промахнула мимо", - сказал о нем несколько десятилетий назад крупнейший сибирский фольклорист Михаил Мельников. Возможно, все дело в географическом положении - север Новосибирской области, почти край Земли, за белорусскими деревнями начинаются необжитые болота, от этих сел только до райцентра 50 километров, а до железной дороги все 200. Весной и осенью грунтовые дороги становятся малопроезжими. Зато благодаря такой вот отгороженности в кыштовских деревнях так долго сохраняются обычаи, стихи, песни и даже говор переселенцев из Беларуси: в Тынгизе произношение пожестче, в Колбасе - помягче... И это можно назвать чудом - в других, более доступных районах области белорусы "растворяются", быстро теряя самобытность. Кстати, Интернета и сотовой связи в Колбасе нет до сих пор. "Зязюля" жива Когда находишься рядом с белорусскими женщинами, в душе возникает ощущение хрустальной чистоты и какой-то летящей ввысь нежности. "Виноваты" ли в этом их прозрачные светлые глаза, или их мягкость, или их звонкие песни? Именно песни стали "визитной карточкой" Колбасы, любой житель Кыштовского района при упоминании этой деревни вспомнит прославленный ансамбль "Зязюля" (зязюля - кукушка по-белорусски), который даже в Витебск на "Славянский базар" ездил выступать, было это в 2011 году. Когда-то в коллективе было семь участниц, потом пять, а сейчас в Колбасе по-прежнему живут, работают в клубе, где стены увешаны дипломами "Зязюли", и разучивают песни две чудесные Ирины - Бондарева и Карпалева. Сами шьют себе костюмы и вышивают рубахи и фартуки скопированными со старинных вещей узорами. Выступают на фестивалях. Поют Ирины так, что заслушаешься. Они и сами живые носители традиции, здесь родились и выросли, и говорить на литературном русском языке, а не так, как их бабушки, им пришлось учиться в школе: "Заставляли переучиваться". Но кроме собственных знаний, у Ирин есть уникальная фонотека - с 1993 года они записывали бабушек-песенниц. Можно сказать, сегодня Ирины с точностью воспроизводят то пение, которое звучало в Колбасе сто лет назад, а то и раньше. Этим можно гордиться. И они гордятся. - Сейчас многие поют белорусские песни, - говорит Ирина Бондарева. - Но звучание не то. Изюминка теряется. Искренности, что ли, нет... Кстати, пение в Тынгизе, Крутихе, Колбасе разное, "другой мотив", говорят Ирины. Местные безошибочно различают, кто откуда, не только по говору, но и по песням. Да и танцуют они по-разному: в сибирских деревнях много переселенцев не только из Беларуси, но и из европейской части России, русская культура затейливо переплетается с белорусской, и иногда даже фольклористы не сразу разгадывают "загадки" кыштовских хороводов. Ягорья и праник Но не стоит думать, будто Колбаса со стремительным в общем-то оттоком жителей выглядит заброшенной - совсем нет. Она благополучна и ухоженна, кроме большого, основательного клуба, есть и школа, и фельдшерско-акушерский пункт. Дороги расчищены, а на окнах домов такие фигурные наличники, что глаз не оторвать. Чуть за деревней - большая кедровая роща, которую много лет назад высадил один из местных жителей. Так что за орехами колбасинцам далеко ходить не надо. В речке полно рыбы, Ирины угощают нас жареной щукой; за клубом неожиданно обнаруживаются прогуливающиеся жизнерадостные свинки (сало на столе, конечно, есть тоже). Воздух, тишина... В общем-то не жизнь, а сказка, и бог с ним, с Интернетом. В Колбасе три знаменитых бабушки-старожилки, младшей 85, старшей под девяносто, к ним чуть ли не ежегодно приезжают фольклористы из Новосибирска - и Прасковье, Любови и Еве (Евуське, как ее зовут подружки) до сих пор есть чем удивить ученых. "С 1983 года ездим, и копнули только верхушку", - говорит Татьяна Мартынова, завсектором экспедиционно-исследовательской работы областного Центра русского фольклора и этнографии.. Я ее понимаю: обряды, обычаи, песни, стихи, легенды в "живом" исполнении - все это завораживает и манит. В доме у Прасковьи Булковой постоянно собираются соседки, они гораздо моложе хозяйки, которой в этом году исполнится 85. Мы заходим в избу, где иконы, как и положено по белорусской традиции, убраны рушниками. И бабушка Прасковья с явным удовольствием достает из древнего сундука свое богатство - вековые самотканые скатерти, вышивки на белейшем, не подвластном времени полотне... Я вижу тут же деревянное приспособление, с которым меня уже "познакомили" в клубном музее. По-белорусски это праник - колотушка для стирки белья. Мне больше известно (конечно, из книг) русское слово "валек", но я совсем не ожидала увидеть музейный экспонат, как его ни назови, на комоде в избе. - А я до сих пор им и стираю, - говорит бабушка Прасковья. - Как?! - ахаю я. - Это ж сколько сил нужно... - Ты вот посмотри сюда, девонька, - неторопливо отвечает она мне. И показывает два куска ткани - один белоснежный, другой серого оттенка. - Если ты труда боишься, будет у тебя все вот так - серенько. А если постараешься, руки приложишь - будет белым... Я понимаю, что она говорит не только о стирке. И ошарашена этим изящным и мудрым экспромтом. Кстати, в колбасинском музее, экспонаты которого Ирины собрали вот так же - по соседним избам, хранятся уникальные цимбалы: они сделаны здесь, в Колбасе, местным мастером Тимофеем Шуденковым. Как ему удавалось делать в пустой избе, да бывало и без света, такие сложные инструменты? Все-таки есть у жителей белорусских деревень в Кыштовке какой-то свой секрет, который вряд ли удастся "поймать" даже самым талантливым этнографам. Между тем Иногда в самой простой вещи "концентрируется" история целой семьи. Так в Кыштовском музее, у Прасковьи Савиновой, хранится мужская вышитая рубаха. Много лет назад ее подарила Адаму Хомченко, дяде Прасковьи, зазноба из соседнего села Аникино. Мать Адама, Ефросинья, невесту не приняла: "Они бедные!", подарок - рубаху - смяла и выбросила за печку. Адам, скрипнув зубами, ночью ушел из дома за невестой, и они вместе подались в Кыштовку за несколько десятков километров. Позже, уже с молодой женой, Адам и вовсе уехал в дальнюю даль - в Читинскую область, на золотые прииски. Было это в конце 30-х годов, в Чите у Адама родилась дочь, а в 1942 году он пропал без вести на Волховском фронте. Рубаху он так и не надел. А после смерти Ефросиньи, в конце 50-х годов, "адамова рубашка" нашлась в узле в ее сундуке. Прасковья Савинова, которая восстановила по крупицам историю своей семьи, пыталась отыскать дочь Адама, но безуспешно.
