Япония: как познать великую культуру, зарывшись в песок

«…Женщина была совершенно обнаженной. Сквозь застилавшую глаза пелену слез она показалась ему неясной, расплывчатой тенью. Она лежала на циновке без всякой подстилки, навзничь, все ее тело, кроме головы, было как будто выставлено напоказ, левая рука чуть прикрывала низ упругого живота. Укромные уголки тела, которые люди обычно прячут, — на виду, и только лицо, которое никто не стесняется держать открытым, обернуто полотенцем. Это, конечно, чтобы предохранить от песка глаза, рот, нос, но все же подобный контраст еще резче подчеркивал ее наготу. Все тело покрыто тонким налетом песка. Песок скрыл детали и подчеркнул женственность линий. Она казалась скульптурой, позолоченной песком». Эта криптоэротическая сцена — пожалуй, единственное, что я смог вспомнить из прочитанного в школьные годы и вообще популярного в советское время романа Кобо Абэ «Женщина в песках». Известную избирательность подростковой памяти спровоцировали соответствующие обстоятельства — вокруг меня лежали десятки женщин, усыпанных песком. Правда, средний возраст их колебался вокруг отметки 80, и они были отнюдь не голые, но запеленутые в пестрые юката. Головы их покоились на деревянных накрытых сложенными полотенцами подставках, как овощи на изобильной грядке. Я тоже сидел в подобном халате на голое тело на скамейке вместе с другими страждущими, гонял рекомендованные перед процедурой чаи и ожидал своего часа. Очень скоро меня позвали в яму, велели лечь на спину и теснее прижать руки к бокам, чтобы их не задела лопата. Служитель быстро засыпал меня черным горячим песком по самое горло. Не нужно было обладать чрезмерно развитым поэтическим воображением, чтобы подметить: вся эта картина — люди в одинаковых халатах, всех полов и возрастов, покорно ожидающие своей очереди, чтобы лечь в черную горячую землю, безразличные привратники, сгустившиеся сумерки, помещение типа распределитель — здорово напоминала переход в другой мир, причем явно не на светлую его сторону — а с платформы говорят: нет, товарищ, это ад. Тем более что меня сто раз предупредили: японский халат юката надо запахивать строго на определенную сторону, в противном случае тебя в этих краях примут за призрака. Кажется, я все-таки запахнулся неправильно, но под слоем раскаленного песка переформатироваться не представлялось возможным — дотягиваясь пальцами до бедер, я только и вспоминал, что русскую поговорку «в гробу карманов нет». В этой жгучей песчаной оторопи первом делом обостряются чувства времени и пространства. Время в данном случае — это часы на стене, где обыкновенная секундная стрелка оборачивается целым аттракционом. Пространство — это если повернуть голову, ткнуться щекой в горячий песок и увидеть краем глаза черные японские сосны и темное море. А между временем и пространством только и остается что чувство дистиллированной нереальности всего происходящего — в самом деле, думал ли ты, что когда-нибудь служивый японский человек зароет тебя на краю света в горячий черный песок да еще в день, когда Дональд Трамп вдруг стал президентом Америки? Я лежал в песке на курорте под названием Хакусуйкан, что в месте под названием Ибусуки, что на острове Кюсю, что в южной части Японии. И хотя по законам времени ньюсмейкером в тот день был Трамп, пространство могло похвастаться собственной президентской ипостасью — Ельцин когда-то зарывался в эти пески и даже посадил напротив входа в отель сакуру. Местные ванны из черного вулканического песка — средневековая японская забава, нужно забуриться на 10–15 минут в песок, температура которого составляет 50 градусов. Смысл этого лежбища состоит, в частности, в том, что кровь небывалым образом насыщается кислородом. И действительно, ощущение такое, что ты превращаешься в пульсирующий тепловой ком, и уже не само тело рвется вон из песка (кстати, особой тафофобии, то есть страха преждевременного погребения, я не испытал), а как будто кровь просится наружу из вен. Остеохондроз, артрит, диабет, астма, подагра, анемия — все это предположительно лечится подобной псаммотерапией, по крайней мере в делах артрита и подагры она действительно работает: я совершил оздоровительное погребение всего дважды, и у меня перестали наконец болеть локоть и голеностоп, так что я смог продолжить дальнейший путь по острову. Кюсю — субтропический край бамбуковых рощ, черных свиней и землетрясений (трясет тут каждый день, но привыкли не замечать). Когда-то здесь бились с монголами, призывая в соратники тайфуны, и тайфуны действительно приходили. Здесь зародился японский императорский флот, здесь же самураи проиграли свою последнюю битву в процессе Сацумского восстания. Я гладил белого немигающего змея, свернувшегося кольцом в святилище на вершине холма, входил в синтоистский храм на самом берегу океана, где поклоняются крышке от кастрюли, пил местное пиво из батата, балансируя на скользких поросших ослепительно зеленым мхом черных прибрежных камнях, и закусывал его багряно-кровяным куском сырого тунца-полосатика с местного рынка. Над головой кружили орлы и цапли, на горизонте вздыхал вулкан Сакурадзима, мимо проносился легендарный поезд-призрак «Нанацубоси» (то есть «Семь звезд» — по числу вагонов и префектур Кюсю), местное подобие Orient Express, — роскошный состав, чьи купе нужно бронировать минимум за год: местные чуть не молятся на него и, встречая на соседнем пути, долго машут вслед. Если Ибусуки — это в первую очередь песчаные ванны, то Беппо — край горячих источников и гейзеров. Тут, в частности, вскипает знаменитый пруд цвета крови, который японцы уже называют запросто – ад (это если кому не хватило песчаного погребения). В целом, прогулка вокруг пруда и прилагающихся водоемов есть довольно туманное развлечение для туристов — а впрочем, на водах положено скучать: можно выпить стакан оздоровительной горячей воды или сварить в гейзере яйцо. Однако, блуждая между источниками, я сделал вывод, что все юные броские японки в основном тусуются в соседнем крокодильем питомнике. Они неустанно делали селфи на фоне пресмыкающихся и выглядели красиво и оживленно — поневоле вспомнишь песню Высоцкого про девушку из Нагасаки, а Нагасаки как раз на этом острове, но к северу. Если приморский Хакусуйкан — вполне компанейский курорт, то укрывшийся в лесах рёкан «Геттоан» — место для уединения и медитации. Несколько лет назад я уже сиживал в подобных источниках на другом японском острове, и хотя собственно источники, точнее их целебные свойства, в те годы интересовали меня куда меньше, но чувство, испытанное когда-то, накрыло меня вновь. Япония — одна из немногих стран в этом понятном мире, которая способна подарить тебе иллюзию пребывания на несколько другой планете. Собственно, тут даже не одно, а два равноценных ощущения: 1) ты в очень странном месте и 2) ты абсолютно на своем месте. Для того чтобы почувствовать подлинную взаимосвязь вещей, нужно сперва познать дистанцию между ними, почти как в здешней гастрономии с ее четким разграничением вкусов и текстур. То же и со здоровьем — это в первую очередь вопрос стыковки. Исцеление по-японски — это не про вздохнуть полной грудью и не про глобальный детокс, это вообще не про потребу и не про утробу. Это скорее про дистанционное управление — нужно почувствовать самого себя отдельной частью мира и уже после этого налаживать отношения с другими такими же отдельными частями мира, которые способны послужить лекарством. Здоровье — это в первую очередь сочетание разных элементов, и нужен особый этикет, чтобы наладить их взаимодействие. [NEXT_PAGE][/NEXT_PAGE] Каждое утро я выбирался на каменистую поляну возле своей хижины и вспоминал все позы из йоги, которые мне когда-либо в жизни удавалось принять. Прижав колени к ушам, я пробовал увязать доступные взору детали окружающего мира. Ручей, краснеющий клен, камни, дрожащая паутинка, нависающие горы — все нераздельное и одновременно обособленное, как снедь для завтрака. На завтрак тут подают легендарный гриб мацутакэ, древесную кору, семена гинкго, скользкий горный картофель ослепительно белого цвета (японцы вообще обожают все отбеливающее), тофу с молоками рыбы фугу, а вечером из самой фугу готовят сашими, пельмени и рисовую кашу вроде той, что подают в гениальном американском ресторане восточной кухни Mission Chinese. Еды много, но обилия не замечаешь из-за миниатюрности форм и гармонической последовательности. В книгах о Японии отмечалось, что в миниатюре главное не размер, а точность и очерченность, каждая деталь осознает себя частью целого, но сохраняет при этом дистанцию. Собственно вкус здесь не самоцель, главное — цвет, геометрия, строение, фактура, все тот же этикет. Япония — это мир жеста, и это работает удивительным образом: через неделю мне начинает казаться, что никакое прощальное объятие не ободряет так, как местный ребенок, машущий тебе рукой вслед из окна. Постепенно и собственное тело начинает подчиняться этим высококонтекстным законам: кукуя ночью в горячем источнике под беззвездным небом, робко приходишь к мысли, что сохранение здоровья — это в некотором смысле вопрос органической вежливости и галантности. Вообще, тут поневоле можно обнаружить в себе задатки экосексуала, ряды которых в последний год все ширятся, — вот так полежишь в одиночестве в песке и воде, а потом, пожалуй, начнешь обниматься с деревьями, как медведь из детской книжки. В деревне Тирана находится один из самых впечатляющих музеев мира — про камикадзе. Экспозиция — это 1036 портретов летчиков императорской армии Японии (посчитаны только те, кто погиб непосредственно на Окинаве). О всех сказано одно и то же, коротко и ясно: возраст, где учился до того, как пошел в камикадзе, сколько времени пробыл пилотом. Они все умрут и, фотографируясь, уже знают об этом. Здесь снова поражает это соотношение отдельности и общности. Они абсолютные одиночки, отправляющиеся в полет с запасом бензина в одну сторону, миниатюрные люди со своими миниатюрными привычками (в музее выставлены их игрушки, письма, дневники). Однако же каждый этот микромир ощущает себя частью чего-то большего и обретает смысл в буквальном дистанцированном управлении. Красота — страшная сила, но гармония — еще страшнее. Городская Япония в этом смысле, конечно, куда больше напоминает о привычной метафоре плавильного котла — в том числе и в гастрономическом отношении: что может быть лучше, чем, притулившись на табуретке в крошечной забегаловке в Фукуоке, съесть настоящий уличный рамен — с яйцом, зеленым перцем, луком и тонко нарезанной свиной грудинкой. Город Фукуока вообще слегка смахивает на Амстердам — своими ночами, барами, каналами. Есть свой «квартал красных фонарей» — впрочем, здесь его скорее следует назвать «кварталом мыльных территорий»: как таковая проституция в Японии запрещена, но под проституцией понимают строго генитальный и оплаченный контакт, а вот массажные и помывочные услуги понимаются, наоборот, крайне широко. Почему-то в Японии — и только, пожалуй, в ней — до сих пор можно почувствовать это мучительное мелочное и восторженно-дикарское ощущение заграницы из советского детства. В отелях так и подмывает стащить авторучку или блокнот, хочется сохранить пакет из магазина, бутылку из-под виски, обертку, упаковку, пробку, фантик, чек. Причем это вовсе не потребительский угар (ибо распространяется он исключительно на какую-то чепуху), скорее впадание в детство. Последнее вообще свойственно японским мужчинам — не случайно игровые автоматы составляют важную часть местной культуры, а уж что с ними происходит в магазинах игрушечных железных дорог, с трудом поддается описанию. Вероятно, это как-то связано с местным понятием цукумогами, то есть ожившими вещами. Впрочем, живой может стать только очень старинная, прожившая сто лет вещь. Если Фукуока напоминает Амстердам, то Кагасиму называют азиатским Неаполем — из-за отчаянной близости вулкана. Тут ходят желто-зеленые трамваи, на местной почве урождаются совершенно гигантские овощи, особенно дайкон, неподалеку расположен космодром Утиноура, а местный самурайский стиль владения мечом отличается особой непосредственностью и состоит в максимально беспорядочном нанесении ударов по противнику, сопровождающемся максимально же диким криком. Может статься, именно от этого стиля пострадал русский цесаревич, будущий Николай Второй, — во время поездки на остров Кюсю 1899 года его чуть не зарубил местный страж порядка. Местный житель, впрочем, жалуется мне, что молодежь боевые искусства не слишком жалует — в школах сейчас предлагают на выбор четыре рода физкультурных практик: карате, кэндо (то есть собственно владение мечом), дзюдо и хип-хоп. И последняя пользуется наибольшей популярностью. Японцы обожают выстраиваться в очереди по малейшему поводу. Вот и в ожидании багажа в аэропорту города Ойта они образовали плотное кольцо вокруг движущейся ленты. Вдруг на транспортер выехал огромный пластиковый муляж суши с креветкой. Он сделал несколько магических кругов и исчез в недрах чемоданного отделения. Я подумал, что этот минутный карусельный демарш невзначай выдал все базовые принципы этого края: дистанция, церемония, еда, покой, представление, тайна.