В политической повестке дня в Казахстане вопросы безопасности и контроля вышли на первый план — после череды митингов, связанных с поправками в земельное законодательство, летних терактов в Актюбинске (Актобе) и Алма-Ате. Власти отреагировали на проблемную обстановку созданием новой структуры — Министерства по делам религий и гражданского общества Казахстана. В сферу его ответственности вошли: религия, партии и неправительственный сектор, молодежь. Уже сентябре Нурлан Ермекбаев, глава нового Министерства по делам религий и гражданского общества, четко увязал работу с молодежью и антитеррористическую деятельность. «По результатам анализов террористических актов, имевших место в Казахстане, 55% террористов — это люди до 20 лет, 35% составляют лица от 30 до 39 лет и лишь 10% — это люди старше 40 лет, поэтому для того, чтобы вести эффективную борьбу за умы и жизни нашей молодежи, нам всем, и министерству в том числе, предстоит большая работа по качественному усилению молодежной политики, что способно предотвратить и отвлечь молодежь от деструктивных идей» — заявил министр. Вероятно, именно этот контекст определил содержательные особенности экспертного обсуждения, развернувшегося вокруг представленного исследования «Этнорелигиозные идентификации казахстанской молодежи». Несмотря на то, что исследование было разноплановым и затрагивало различные аспекты, в обсуждении наиболее заметно выделились мнения, касающиеся роста религиозности и радикализма среди молодежи. «Сердце бессердечного мира» Президент Научно-образовательного фонда «Аспандау» Канат Нуров поделился своим мнением о том, что привлекает молодых в религиозной сфере, попутно оценив текущую ситуацию: «Мы подходим к точке невозврата, где обратного пути не будет, когда этнорелигиозная, а не гражданская идентификация будет побеждать эти все моменты. Это очень прискорбно. (…) Есть объективные и субъективные причины, отсутствие светской идеологии и светской морали. Коммунизма нет, атеизма как основы светской морали — тоже. Все выбирают духовность, а она у нас оказывается религиозной». В ходе обсуждения Нуров развил свою мысль: «Почему ислам обрел такое значение для нашей национальной идентификации? Потому что он дает ответы на вопросы справедливости, которую сегодня никто не находит. Наша несистематизированная идеология не дает ответов на эти вопросы, тогда как ислам дает четкий, простой ответ — равенство, вот в чем суть справедливости. А вообще равенство не есть идеал. Это неправильный идеал. Есть равноправие неравных людей — вот это действительно идеал. А равенство как цель, социальную однородность — мы это все проходили. Это и технически нереализуемо, и безнравственно. Поэтому роль идеологии очень важна в приостановлении всех этих теократических тенденций». О схожих мотивах сказал и Олег Борецкий, философ, доцент КазНУ им. аль-Фараби. Он отметил, что с представленной социологами картиной «сталкивается практически»: «300−400 студентов каждый год проходит через меня, и я вижу, что меняется за последние годы. Я сделал для себя вывод, что анализ молодежной среды, который вы проводили, дает основания считать, что она действительно плюралистичная, конфликтогенная, в чем-то экстремистская». «Я хочу обратить внимание (…) — у нас не модернизация, ее нет, у нас — утилизация. Если бы у нас была модернизация, мы бы, возможно, сейчас даже не говорили бы на эту тему. Потому что социальные причины здесь, на мой взгляд, одни из главных, которые подогревают все это. И лучше Маркса, которого сегодня любят цитировать на Западе на фоне кризиса, не скажешь: «Религия — это сердце бессердечного мира». И пока наше атомистическое общество в Казахстане будет оставаться таким вот бессердечным миром, молодые люди будут находить себя, свою идентификацию прежде всего в религии», — уверен философ. Надо отметить, что Олег Борецкий также является киноведом и с этой стороны поставил перед участниками обсуждения интересный вопрос: «Есть государственный национализм и этнонационализм. Поскольку я иду со стороны кино, мне проще говорить с этой стороны. У нас не так давно состоялась премьера картины «Дорога к матери» Акана Сатаева, продюсером была дочь президента (Алия Назарбаева — ИА REGNUM ). Эта картина является стандартным классическим произведением постсоветского этнонационализма. Означает ли это, что наверху полностью отказались от идеи государственного национализма и выбирают второй вариант? Это вопрос ко всем». Читайте также: «Молодежь казахстанских поселков: уход в прошлое создает риски для будущего» Стоит ли драматизировать? Политолог Марат Шибутов не согласен с тем, что представленные риски и угрозы действительно высоки. «Для восприятия этого отчета надо понимать, что была взята самая бедная, без всяких социальных лифтов, самая малообразованная часть нашей молодежи. Была взята часть, которая по социально-экономическим условиям находится в более проигрышном положении. И, тем не менее, 80% из них поддерживают существующую политику», — обратил внимание политолог. «Во-вторых, если вы поедете в малые города и села в любой стране, этнорелигиозная идентификация будет сильнее — хоть в США, хоть в Великобритании, хоть во Франции. То, что было показано в отчете — это самый радикальный вариант. А я прочитал все исследование. Максимум того, что можно расценить как радикальный вариант — 12,8%, которые не хотят иметь никаких отношений с инаковерующими. Это маленькая часть. А еще — почему они не хотят? Может быть, потому что они их никогда в жизни не видели. У нас же есть регионы, как в Кзыл-Ординской области, где 98% — казахи», — предложил другую трактовку озвученных цифр политолог. Шибутов подчеркнул, что ситуацию не стоит драматизировать: «Я бы не говорил, что тут есть какая-то опасность, радикализация и т.д. Это все результат естественных процессов. В Казахстане произошла урбанизация — уменьшение количества городов и поселков. Поселков в советское время было 200 с лишним, сейчас — 34, областных городов было 19, сейчас — 14. Надо еще сказать о том, что молодежь у нас — самая социально пассивная часть общества. Плюс ее взгляды очень сильно меняются, когда она взрослеет». Такая позиция вызвала живую реакцию главы АСиП Бахытжамал Бектургановой, выступившей с докладом по исследованию. «Как это не надо драматизировать ситуацию? Молодежь вступила в зону нарастающей неопределенности, нет перспектив в образовании толком… Это общество или сообщество, у которого надежды на завтра не сбываются, ведь речь идет не о радикализации молодежи, речь идет о проблемах, с которыми она сталкивается — неустойчивая система взглядов, пассивность, о которой вы говорите — а кто ее куда привлекал? Она вообще брошена, выкинута в неопределенность». На это Шибутов заметил, что «мы живем при капитализме, а при нем существует имущественное и социальное неравенство» и добавил: «Надо понимать, что мы страна достаточно бедная, особенно сейчас, и ситуация у нас соответствует». Долю скепсиса внес и социолог Серик Бейсембаев: «Я сегодня приехал из Жезказгана, до этого был в Аркалыке, это как раз те самые депрессивные малые города. Разговаривал с той самой неблагополучной молодежью, представленной в лице безработных, самозанятых. Будучи активным пользователем социальных сетей, общаясь с экспертами, я тоже придерживался гипотезы о радикальных настроениях в этой среде. После двух своих поездок я несколько разочарован что ли, поскольку я не увидел этих настроений. У меня были фокус-группы, я проводил интервью. На самом деле то, что мы сейчас обсуждаем в качестве большой угрозы, на мой взгляд, является воспроизведением старых шаблонов и мифов. Я посмотрел результаты исследования — 64% имеют дружественные межэтнические отношения, 58% не волнует, к какой этнической группе относится начальник. В целом, большинство региональной молодежи воспроизводит установки, общие для всего населения. Конечно, есть крайние группы в лице казахоязычных и русскоязычных, но опять же это деление очень условное и сильно упрощено. Когда опрашивали, на каком языке говорят респонденты, было выявлено три группы, и большая часть — 44% — ответили, что и на казахском и на русском языках. Почему нет анализа по этой группе, которая представлена большинством на самом деле. Без этого анализ, на мой взгляд, немного потерял в объективности». «Говоря о радикализации и радикальных настроениях среди молодежи, думаю, экспертное сообщество должно быть очень осторожным. Что определяет радикализм? Человек надел хиджаб — означает ли это, что он уже радикальный? Но транслируя такие вещи, мы даем основания для политики в отношении этих лиц, происходит стигматизация на государственном уровне», — считает социолог. Власть как участник процесса Петр Своик, экономист, председатель президиума Казахстанской ассоциации «Прозрачный тариф» рекомендовал Бектургановой включить в исследование позицию Шибутова, поскольку «если в крупных городах все совсем не так, как в малых городах и поселках, которые вы обследовали, то это тем более усугубляет все ваши выводы, потому что такая резкая поляризация оказывается еще и по величине поселений». Высказал он и другое соображение: «С точки зрения методологии хотел бы дать еще совет, потом что важно дать полную картину. На мой взгляд, вы напрасно противопоставляете власть и эту радикализированную молодежь, что власть отстаивает идею государственного национализма. Власть есть часть этого процесса, она сама в нем участвует и во много смоделировала, инициировала все то, что произошло. У нас почему нацпаты не имеют своих организаций — потому что есть правительство Республики Казахстан — ясная этнократическая организация. И много чего еще в структуре власти Казахстана является безусловной этнократией. Игра с религией в том числе, намазханы (комнаты для совершения намаза — молитвы — ИА REGNUM ) в официальных учреждениях, в том числе мечети и церкви, построенные акимами (главы местных исполнительных органов — ИА REGNUM ). Это все общая картина. Власть не против этого, власть в этом находится. Да, она сейчас немного встревожилась, но надо понимать, что власть — часть этого процесса». Профессор Казахстанско-Немецкого Университета, регионовед Рустам Бурнашев отметил, что невключенность больших городов в исследование не умаляет его значения и не снижает уровня рисков. «Исследование не охватывает и не дает всю картину по Казахстану — в нем такие цели и не ставились. Однако это не снимает возможности экстраполяции результатов на генеральную совокупность и, одновременно, не говорит об отсутствии конфликтности у молодежи и ее радикализации. Если мы будем рассматривать этнические конфликты, которые были в Центральной Азии, например, в Узбекистане в 1989 году в Ферганской долине, то конфликт охватывал и сельскую местность. Мы должны понимать, что такие конфликты по природе будут фрагментарными и локальными, будут затрагивать отдельные зоны. И в Казахстане опыт показывает, что те формы конфликтности, которые мы имеем, как раз затрагивают небольшие населенные пункты, и эту локальность мы должны иметь в виду. Она не зависит от того, говорим ли мы о городах или каких-то малых населенных пунктах, проблемность все равно сохраняется — именно на локальном уровне, что и фиксирует исследование», — считает Бурнашев. Далее эксперт затронул вопрос о фундаменте этой проблемности: «Очевидно, что он не сводится к этническим и религиозным вопросам. Более того — это не столько этнические и религиозные вопросы, сколько социально-экономические. Однако тут надо отметить, что на определенном этапе нам было предложено прочтение всех проблем через определенную призму. Например, отсутствие социальных лифтов, проблемы экономической ситуации — у нас практически с конца 1980-х годов для всего этого задано очень четкое прочтение через этничность. Соответственно, если мы не будем фиксировать то, как это прочитывается населением, то мы просто-напросто эту проблему не будем видеть и будем получать локальные конфликты той или иной напряженности, которые будут для нас «неожиданными». Ту же проблему мы имеем с религиозной сферой. Мы опять имеем призму, заданность, прочтения — сначала религиозность выступала неким тотальным аналогом духовности. Потом формируется другая крайность, когда говорят, что религия — это тотальное мракобесие и «сплошной терроризм». Мы находимся в этом контексте и в этом прочтении. И это прочтение создает фрагментарность и конфликтность». Что касается роли государства в регулировании процессов, Бурнашев заметил, что есть пробелы: «Понятно, что у нас никакой государственной идеологии в принципе быть не может, иначе мы попадаем в тоталитарную позицию. Но у нас должна быть какая-то государственная стратегия, причем прозрачная, которая принимается на основе некоторого консенсуса и широкой дискуссии. Мне кажется, проблема у нас состоит в том, что у нас нет государственной стратегии, такой, чтобы население видело ее и принимало ее. У нас нет понимания, куда мы идем, какую картину мы получаем, поэтому мы не замечаем конфликтного потенциала или наоборот его порождаем». Главный научный сотрудник Казахстанского института стратегических исследований, политолог Юрий Булуктаев обратил внимание на то, что после 18 лет человек считается социализированным и далее процесс идет самостийно. «Проблема формирования идентичности — это проблема государственного масштаба. Потому что идентичность формируют многие так называемые акторы социализации. Заметно, что у нас в государстве эта работа по существу пущена на самотек, имею в виду процесс социализации. (…) Поскольку у нас не задана вся программа социализации, начиная по существу с детского сада, то и получается, что отдельные группы молодежи действуют разнонаправленно», — сказал эксперт. Штаны, борода и права Жангазы Кунсеркин, независимый юрист, член попечительского совета Фонда Сорос-Казахстан, отреагировал на слова Мадины Нургалиевой, которая в своем выступлении отметила: «Для жителей запада стало привычным видеть на улице людей, внешний вид которых четко отражает их религиозную принадлежность — бороды, укороченные брюки, хиджабы. Для местного населения это привычная картина, у приезжих это вызывает большой шок». По мнению Кунсеркина, такая реакция не должна иметь места. «Если мы подходим к вопросу развития гражданского общества, то мы должны не возмущаться, что по нашим улицам ходят люди в коротких штанишках. Если мы говорим о гражданском обществе, то у людей в коротких штанишках должно быть право стать министром, депутатом, членом «Нур Отана» (правящая политическая партия, ее председателем является президент Казахстана — ИА REGNUM ), даже вот с такой бородой», — сделал несколько неожиданную ремарку представитель Фонда Сороса. Этот аспект затронул также и социолог Серик Бейсембаев. Он рассказал о беседе с девушкой из университета в Джезказгане, которую спросил о том, как обстоят дела с молодежью, которая носит хиджаб. Ему объяснили, что таким студентам делали внушения, предупреждения, вводили запреты и в итоге нескольких отчислили. «В данном случае непонятно, кто более радикален — светская сторона в лице проректора и т.д. или молодой человек, который одевается иначе, чем большинство. Это большой вопрос, который требует не просто разделения на хороших и плохих, введения политики для плохих. Здесь затрагиваются тонкие материи, и я считаю, что надо глубже подходить и быть осторожнее с определениями, что радикал, маргинал и т.д.», — высказался эксперт. Потенциал конфликтности: теория и практика Часть дискуссии касалась того, как именно выражается конфликтогенность молодежи. Рустем Кадыржанов, заведующий отделом теоретической и прикладной политологии Института философии, политологии и религиоведения задал конкретный вопрос: «Наверное, уже 25 лет такие исследования, которые фиксируют такой уровень недовольства, потенциала, часто слышу. В связи с этим вопрос — почему при наличии объективных предпосылок конфликтов, тем не менее конфликтов нет?» «Многие молодые люди ушли во внутреннюю миграцию, потому что в принципе протестовать смысла нет. Если только найдутся заинтересованные круги, которые организуют это все, то это возможно. А так, на локальном уровне, проявляются конфликты отдельные, все это есть. Мы это фиксируем, мы говорим — в латентной форме, но недовольство это внутреннее постоянно присутствует. Рано или поздно что-нибудь может вспыхнуть, но это при том условии, если это пойдет сверху. Революции не происходят снизу. А заинтересованные круги могут найтись. Они есть, иначе мы бы сегодня не имели таких результатов», — ответила Бахытжамал Бектурганова. Ее дополнила Мадина Нургалиева: «По результатам интервью с неформальными молодежными лидерами, на западе фиксируется достаточно высокое число таких конфликтных ситуаций. В самих мечетях идет разделение на истинно верующих и на кафиров, то есть внутри самой религиозной группы на западе республики идут стычки, были случаи вандализма могил, недавно в этом году судили группу в 30−40 человек за участие в таких религиозных конфликтах. Конфликты идут на бытовом уровне, они не освещаются публично, но это происходит даже на уровне пятничных шельпеков, когда отрицается традиционная казахская практика печь шельпеки (речь идет о лепешках, которые казахи традиционно пекут и раздают как пожертвование духам предков. В исламе оговаривается, что «нет бога, кроме Аллаха и Мухаммед — пророк его», то есть культ духа предков не вписывается в исламские установки — ИА REGNUM ). На западе идет большое противопоставление традиционных казахских ритуалов касательно захоронения, бытовых обрядов — новые пришлые, псевдорелигиозные радикальные экстремистские группы и люди эти традиции не принимают. Конфликты есть, но они пока не выносятся в массы так широко». Марат Шибутов в этой части обсуждения подчеркнул, что теоретические выкладки необходимо сравнивать с практикой. Он отметил, что «мы рассматриваем молодежь как какую-то радикально протестную группу — в стране, где ни одного крупномасштабного молодежного протеста не было вообще за 25 лет». Политолог добавил, что последние крупные конфликты касались зарплат нефтяников (волнения в Жанаозене 2011 года — ИА REGNUM ), земельных вопросов. «Средний возраст осужденных за терроризм — 28 лет. И было несколько людей под 60 лет. Реально ли молодежь идет в радикалы? Я бы сравнил потенциал с его реализацией», — подчеркнул Шибутов. Отметим, что в своем докладе Бектурганова отдельно останавливалась на условиях реализации конфликтного потенциала молодежи. Она отметила, что конфликтность может быть реализована, если появятся заинтересованные в этом игроки: «Результаты исследования свидетельствуют о тенденции формирования негативной этноказахской солидарности, основанной на этническом противопоставлении. Открытый вопрос: долго ли и как долго региональную молодежь будет устраивать ее роль «периферийного отклонения» от мейнстрима национально-государственного строительства? Негативная консолидация казахской молодежи может обернуться противостоянием с властью, если заинтересованные в этом политические круги (группы влияния), ориентированные на ситуацию кризиса власти, направят ее в русло антивластных настроений». Читайте также: «В Казахстане решили бороться с терроризмом через молодежную политику»
