Анализируем дневники великого татарского писателя в эмиграции, часть 7-я
Писатель Гаяз Исхаки и журналист, бывший член Всероссийского учредительного собрания Фуад Туктаров, плывут из Владивостока в Европу. Об этом путешествии Исхаки рассказывает в своих дневниках, опубликованных в этом году Институтом языка, литературы и искусства имени Галимджана Ибрагимова. На очереди — фрагмент о прибытии после двух месяцев плавания в Италию.
21 ноября 1919 года виднеется маяк Крита. Поднимается ветер. Боясь морской болезни, многие ложатся спать пораньше, так что на пароходе становится тише. Все на судне ожидают, куда же оно поплывет — в Триест или Марсель. Первый вариант все еще неудобен для путешественников: они боятся, что в Богемии (ныне это западная часть Чехии), где они окажутся, жить будет дорого. Плюс так далеко добираться до Парижа. Но чехи их успокаивают: мол, между Богемией и Францией дороги открыты, проехать легко.
В итоге 22 ноября пароход поворачивает в Триест: "Волны, прыгнув с одной стороны, возникают на другой, к тому же, закрывая все вокруг, поливает дождь. Наш пароход без конца подвывает. С заходом солнца, море немного успокаивается, распогодилось. Небо полно звезд".
Исхаки читает газеты. В Египте продолжается революция, идет борьба против британской оккупации, объединившая мужчин, женщин, мусульман, христиан: забастовки, демонстрации, протесты. Войска несколько раз открывают огонь. 28 февраля 1922 года Лондон признает независимость Египта.
Также он изучает конфликт Англии с Афганистаном. Это уже третье столкновение, которое на этот раз было инициировано эмиром Амануллой-ханом и завершилось в августе мирным соглашением: Афганистан получил независимость во внешней политике. Потери участвовавших в конфликте британских и индийских войск были почти в 2 раза больше, чем у афганцев.
Большевики взяли Петропавловск — и Омск, откуда сбежал Колчак, город перестал быть столицей Белой России. В Иркутске Колчака арестовали в январе 1920 года, по сути, он выдан чехословаками представителям местного правительства, эсеро-меньшевистского Политцентра.
23 ноября у Исхаки поэтическое настроение: "Это день прекрасен благодаря волнам, которые танцуют над бушующим морем. Волны величиной с горы как будто хотят поглотить нас с молодецкой удалью. Ее (волны) сетчатый белый наряд, грациозный, как шелк, когда ее голова, белая, как сибирский снег, поднимается к небу, ее раскинутая изумрудно-зеленая шея, чище звездного света Венеры, а все море одето в белую сетку. Ее нежное, изящное платье само танцует, и когда она прыгает в воздух, к небу, она расправляет крылья к небесным юношам".
24 ноября видна Греция, какие-то мелкие острова, а после полудня — даже Италия. Значит, пароход в Адриатическом море. Татары прагматично рассуждают об альтернативных вариантах пути. В Италии оставаться смысла нет, там нет знакомых. Австрия отпадает по тем же причинам. А вот в Праге есть шансы обрести какой-то официальный статус. Исхаки решает, проезжая Австрию, написать знакомым немцам и некоторым татарским эмигрантам.
Также он описывает порядки на борту. Некоторые из пассажиров — офицеры. Точнее, говорит Исхаки, самоназначенные офицеры — бывшие солдаты и прапорщики. А низшие чины не сопротивляются: "Какие бы бессмысленные, бесконтрольные вещи ни делали бы офицеры, эти никак не идут против, здесь и воевать, и работать, видимо, стыдно. Но у них и какого-то стеснения нет. До такой степени, что поражаешься. Например, однажды, когда шел дождь, японцы закрыли наш трюм. Дождь остановился, днем начало припекать, а японцы открыть забыли. У нас в трюме стало так жарко, невозможно вздохнуть. Вот пришло время обеда. Я сказал нескольким чехам, что надо открыть, никто из них не решился. Так и сели обедать в трюме, жарком, как баня".
Исхаки и Туктаров рассуждают и о том, ехать ли им после Триеста отдельно или с солдатами. Но в первом случае проходить четыре разные границы, на каждой доказывая что-то местным жандармам, так что "два месяца терпели, даст Бог, еще два-три дня потерпим".
27 ноября пароход причаливает у Триеста. Но сойти на берег нельзя даже после визита доктора и полиции. Это сильно удручает чехов: мол, сколько служили Италии, сколько сил вложили в этот Триест, а теперь его и посмотреть нельзя. Плюс еще принесли газеты. На родине померзла картошка и свекла, сахарным заводам не хватает сырья для переработки. Ухудшились условия с румынами, югославами, венграми. Местные угольщики требуют выпустить своих большевиков из тюрем. В Чехии выросли цены, введена повсеместная карточная система. Впору задуматься, зачем из одной смутной страны Исхаки и Туктаров перебираются в другую!
28 ноября все еще нельзя выбраться в город. Но Исхаки, смешавшись с толпой в гражданской одежде, выбирается в Триест. Местное изобилие, видимо, его успокаивает.
Триест более 170 лет был вольным имперским городом, еще при Габсбургах. Италия вступала в Первую мировую с обещанием, что он перейдет к ней, в результате у страны появился целый регион Венеция-Джулия.
По возвращению солдат ожидает поезд. Но мест для татар там нет. В конце концов их сажают в третий класс к офицерам, вагон с жесткими и узкими сиденьями. Зато не особо грязно. Но поезд, несмотря на обещания, не трогается. В город вечером нельзя — военное положение. Пальто Исхаки отдает Туктарову, который быстрее замерзает. Сам спит в плаще, просыпается от холода, видит, как отправляется первый эшелон. А 29 ноября в девять утра едут и они. Поезд долго крутится вокруг Триеста, заезжает в тоннели, а выезжает на плато Карст. К пяти вечера они уже в итальянской Гориции, на границе с нынешней Словенией. В результате итальянско-австрийской войны в этом городе не осталось ни одного целого здания (он несколько раз становился частью кровопролитных сражений на реке Изонцо, которых было, вообще-то, 12). Хочется есть, но вокзальный буфет тоже разрушен. В городе находится плохонькая столовая.
Эшелон уходит, так что приходится нагонять его — благодаря доброте местной администрации на пассажирском поезде, похоже, на электричке. Эшелон татары настигают на станции Один, это деревенька в Пьемонте. Судьба их все так же неясна.