Игорь Вирабов - о том, как открыл хронику наших дней в нюрнбергском дневнике Бориса Полевого
Имя писателя Бориса Полевого, автора "Повести о настоящем человеке", известно всем. По крайней мере, многие помнят, как его герой, летчик Алексей Мересьев (так в книге - в жизни он Маресьев), стиснув зубы, выбирается к своим и совершает даже после ампутации обеих ног то, что казалось невозможным: садится за штурвал боевого самолета и сражается до победного конца войны.
В эти дни исполнилось 115 лет со дня рождения писателя, которому хватило бы одной этой повести, чтобы остаться навсегда в истории русской литературы. Она была задумана давно, а написал ее писатель в Нюрнберге. За 19 дней. Как это вдруг?
Открыл на днях "нюрнбергский дневник", который вел писатель Полевой в послевоенный год - только в конце шестидесятых из дневника выйдет его книга "В конце концов" - открыл, и все, не оторвался. Почему? От и до прошел Великую Отечественную военным корреспондентом, видел, казалось все. А тут…
Сидит и слушает, как прокурор Роман Руденко спрашивает Геринга, "второго наци" после Гитлера: считает ли тот, что нарушение мирного договора и нападение на СССР - преступление, которое в конечном счете привело Германию к катастрофе?
И Геринг, обращая к небу оловянные глаза, задумчиво: нет, не считает. Просто поступили опрометчиво. Разведка поработала, все были уверены в победе. Просто оказалось, что они не знают русских. Ошибка вышла. Так что "это не преступление, это - рок".
Рок? Да для тебя, чудовище, наш "рок" - это тот безногий летчик, это он решил исход войны. За 19 дней писатель Полевой, не отрываясь, написал всю повесть - от начала до конца.
В Нюрнберге девять месяцев, до осени 1946 года, писатель Полевой, среди других писателей и журналистов, следил за ходом трибунала над фашизмом. Чем так затягивает вдруг меня теперь его дневник?
Он приехал в Нюрнберг, оглядывается удивленно. Здесь вот похоронен Альбрехт Дюрер, здесь смастерили первые в мире карманные часы, здесь все цивилизованно, цветущий сад - и даже на скамейках подсудимые сидят такие мирные и благостные. Чего от них, казалось бы, ждать окружающему миру? На заседаниях суда текли потоки стенограмм и показаний - и мелькал навязчиво один неологизм. Слово такое: "обезлюживание". Что это?
Гитлер в минуту откровенности признался другу Раушингу: "Мы должны развить технику обезлюживания… Это, грубо говоря, моя жизненная задача… Устранить миллионы из низших рас, которые размножаются, как черви". И планы, в сущности, простые. И пришли они к нам в 1941-м просто - только чтоб избавить нас от варварства. А как? Очистив территорию от нас. Любым подручным способом.
Где Полевой перебирает и записывает стенограммы - слышишь вдруг сегодняшнюю хронику. Все - будто оттуда. И про "русскую угрозу миру", и про "разрезать Россию, как пирог", и про первоисточники "мира, основанного на правилах", про лживые "зерновые сделки", сатанинские секретные биолаборатории. Оттуда - выплывает все.
И главное - во всем такой порядок. Приезжает Полевой в концлагерь: вот спецпомещение, ему рассказывают, тут тела складировались отдельно, головы отдельно. Тела ученые придумали перерабатывать на мыло, головы… А из голов выделывали сувениры: извлекали внутренности, обрабатывали, ужимали до размеров кулака и набивали, как игрушки. И такое было.
Именно в дни Нюрнбергского процесса, в марте 1946 года, британский премьер Черчилль произнес чудовищную Фултонскую речь - с призывом ко всему цивилизованному миру: "Объединяйтесь, чтобы остановить Россию". По лицам подсудимых в Нюрнберге будто пробежала тень надежды.
Полевой записывает: не придал значения сначала. Но в те дни он подружился с Ярославом Галаном, писателем из Львова - вдумчивым и честным. Тот как раз предупреждал: не заблуждайтесь - Черчилль подал знак: "отряды черных рыцарей, явные и давние, пришли в движение".
"И он принялся рассказывать мне, что вокруг Мюнхена, в маленьких городках, да и тут, в Нюрнберге, собираются силы украинских националистов - бандеровцы, мельниковцы, жовтоблакитники… "Теперь эту сволочь, - говорил Галан, - подкармливают, снабжают".
И Полевой его не зря предупреждал: "Будьте осторожны, Ярослав. Берегите себя". И Галан отвечал: "Время благодушия еще не наступило…"
Через несколько лет после Нюрнберга, в октябре 1949-го, его зарубит топором в львовской квартире член ОУН, студент Стахур. Одиннадцать ударов топором …
Писатель Полевой спросил в Нюрнберге советского Главного Обвинителя Романа Руденко: не могут ли преступники каким-то образом уйти от ответа? "Прокурор потер свой лоб. "Это не для печати, конечно, но такая возможность не исключена. История ведь совершает порой и неожиданные повороты…"
Приговор был вынесен - а был он окончательным, бесповоротным? Этого и Полевой не знал. Записывал в дневник: ответит будущее.
Таким вот неожиданным открылся для меня дневник писателя Бориса Полевого.
Еще придется перечитывать.
