Философский самовар: в театре-студии "Грань" вышла премьера "Трех сестер"  по Чехову

Предчувствие На столах грубого сукна скатерти, отделанные кружевом. Выходит Ольга и медленно обходит стол за столом, как будто припадая в своей пластической партии на каждый. Зрители сидят по периметру в один ряд. Это новая для "Грани" конфигурация зала - стулья расставлены по трем сторонам, актеры играют иногда очень близко к ним. Но она логично продолжает рассадку, использованную в "Марии Стюарт" (по двум длинным сторонам), где актеры, отделенные от зрителей барьером, так же прямо смотрели им в глаза. Ощущения во всяком случае похожи. Пересаживаться придется каждый антракт. К слову, пять часов спектакля переживаются не то чтобы мучительно - антрактов много, режим труда и отдыха очень гуманный для зрителя. Но вот на последний акт, в котором сконцентрировано много смыслов, силы придется приберечь. Кстати, сидят зрители на жестких стульях, так что особенно расслабиться в любом случае не получится. Тема работы и тема времени важны и в спектакле. За счет пластических сцен удлиняется сценическое время. Московский хореограф Александр Шуйский впервые работает в "Грани". Пластика в спектаклях Дениса Бокурадзе всегда важна, но в "Трех сестрах", наверное, впервые так много движения без слов, не синхронизированного с текстом. Герои припадают к столам, падают от усталости на пол, Соленый (Каюм Мухтаров) в своем признании в любви к Ирине (Екатерина Кажаева) так просто сигает головой вниз с каждого стола, как заправский акробат, заставляя понервничать не только всю сжавшуюся героиню, но и зрителей. Где-то, как можно понять из описания, движение прочно увязано со смыслами и "лепит" образ или сцену, где-то, скажем честно, выглядит как будто нарочито и слишком демонстративно. В этом, впрочем, можно увидеть и режиссерское отношение к персонажам. Время ощущается в первую очередь через звук. Метроном, бой часов, гул, вращение волчка - все это, вместе с музыкой Арсения Плаксина, создает ощущение чего-то неумолимо надвигающегося. "Предчувствие" - важное слово в этом спектакле. Не зря "предчувствием" названа парочка персонажей в исполнении Ксении Куокка и Ильдара Насырова. Домашние чертенята сопровождают почти все сцены - и нельзя сказать, что это уютные домовые. Они могут спародировать, например, тонкую любовную сцену между Машей и Вершининым, и по ходу действия становятся все более жестокими. В конце второго акта на одном из них появляется маска смерти (похожая на ту, в которой выходит Смерть в спектакле "Театр мудрого дурачины"). А в последнем действии именно эти черти будут намекать Андрею на самоубийство как выход из тупика. Там же, ближе к финалу, когда Наташа захватит сцену, именно новая хозяйка жизни будет управлять этими домовыми. Что-то нехорошее присутствует в доме с самого начала. В финале предчувствие реализуется в том, что сестер отправят в резервацию - к пианино, в груду стульев и книг, за сигнальную ленту. Как будто скоро погрузят вместе с этими стульями и увезут далеко-далеко, и вопрос Наташи "зачем здесь валяется этот хлам?" относится к ним. Все мы помним, что случилось с чеховскими героинями в реальных исторических обстоятельствах и кто стал той новой Наташей, захватившей жизнь. Если вдруг подзабыли, хроника на стене-заднике напомнит, как красивы были балы и офицеры и как завораживающе выглядит черно-белая архивная Москва. Наташа торжествует Что привело к такому финалу? Режиссер с большой иронией относится к бесконечным разговорам сестер и офицеров о том, что надо работать, буквально с первого монолога Ирины. Или Вершинин, например, все время дарит Маше петушков на палочке - как будто напоминая о том, как все происходящее несерьезно и хрупко. Долго терпевший все Кулыгин (Кирилл Стерликов) в финале эффектно разобьет последний леденец о стену. И как-то так получается - хотя текст тот же самый, знакомый до оскомины - что в этом спектакле действительно особенно много говорят о будущем, и как-то особенно пафосно, и очень заметно, что только говорят и ничего не делают. При этом деятельная Наташа (второкурсница Наталья Сухинина - настоящее открытие этой премьеры) всегда знает, чего хочет, и каждый раз добивается своего. Но выглядит озлобленным, жестоким, малоприятным персонажем. А при первом визите к Прозоровым очень милая девушка была, ужасно смущалась под действительно людоедскими взглядами "светского общества". Да, если вы вдруг еще не поняли, что это "про нас", то дореволюционная хроника в стиле "жизнь, которую мы потеряли" по мере развития сюжета сменится на видео из Москвы 1990-х и нашего времени. Кажется, впервые в спектаклях Бокурадзе есть прямая отсылка к какому-то времени и месту (если не считать, конечно, "Марию Стюарт" (16+)) и к современности. Не то чтобы она была здесь жизненно необходима - в конце концов, мы всегда помним, что "Три сестры" - это мы. Как всегда бывает у Бокурадзе, вся сцена оформлена одним материалом - на этот раз это шинельное сукно (вариация на тему любимой в этом театре шерсти). Художник по костюмам Урсула Берг доставала по всей стране 300 метров ткани: для одежды - 1960-х годов, для скатертей и штор - 1970-80-х. В этом сером полутемном мире, как всегда, подсвеченном Евгением Ганзбургом так, что этой серости не замечаешь - похоже, случилась одна действительно яркая история. Это любовь Маши (Юлия Бокурадзе) к Вершинину (Максим Цыганков). Образ средней сестры заметнее всего отличается от конвенциональной трактовки чеховских героинь. При первом появлении она похожа на клоунессу и напоминает чеховскую же Шарлотту из "Вишневого сада". Легкая эксцентричность так и будет сопровождать образ Маши. В Вершинина она влюбляется сразу, прямо с порога, почти падает на него. И если в усредненном спектакле по Чехову Маша мрачна и недовольна своей жизнью, то здесь как будто что-то осветило ее раз и навсегда. Счастливая улыбка и какая-то особенная внутренняя наполненность так и останутся с ней до финала, даже в четвертом акте, когда все уже будет рушиться. Нельзя сказать, что Вершинин так уж хорош - кажется, заурядный офицер. Даже вместо последних объятий Маша получит от него очередного петушка. Причина в ней, в ее способности полюбить и быть такой идиотски счастливой даже тогда, когда радоваться, казалось бы, уже нечему. Посреди всего этого декадентства Маша выглядит единственным здоровым человеком, живущим полнокровной жизнью. Особенно это заметно на фоне родственников. Ольгу (Евгения Аржаева) мы все время видим изнемогающей, как будто она раз и навсегда смертельно устала. Ирина в своем юношеском идеализме, напротив, как будто теряет связь с реальностью. Брат Андрей сразу появляется нелюдимым и замкнутым (актер Самарского театра драмы Денис Евневич умеет быть не похожим на себя в других ролях). В какой-то момент под окриками Наташи он ложится в позу эмбриона, закрываясь, как от удара - и в этой позе весь его характер. Не случайно один из его монологов сопровождается сурдопереводом, как будто звуки голоса не доходят до окружающих. К семье примыкает и доктор Чебутыкин (Руслан Бузин), как-то депрессивно пьющий, неглупый, но нелепый человек. Финальный гудок паровоза увозит от нас чеховских героев куда-то вдаль, за горизонт или за границу. Самовар с дымящейся трубой проносят по периметру в каждом акте - тот самый самовар, который дарит Ирине Чебутыкин, вырастает здесь до метафоры (что может быть лучше для метафор, связанных с Россией, чем самовар). Похоже, это тот самый поезд или философский пароход, на котором в 1910-20-х покинули Россию перечисленные в программке писатели, композиторы и режиссеры. Что ожидало их там? Что ждало Россию после? Что ждет нас сейчас?