Аполлон Григорьев. Монолог на закате.

— Нельзя об Аполлоне Александровиче так… холодно, рассудительно. Он ведь ни в чём края не знал. Шёл, шатаясь, падал, расшибаясь до крови, но шёл… шёл к идеалу, к последней правде. Да, он никогда не был могуч, но всегда был прекрасен, и силу ему давала вера в земское дело, в народность… — Слезы закапали из маленьких воспаленных глаз помощника смотрителя. — И вы… вы увидите, господа, как всем нам будет не хватать этой жизни. Он сам себя называл ненужным человеком, а мало кто был так нужен, как бедный Аполлон Александрович… Юрий Нагибин "Злая Квинта" Долговая яма. Каково это?.. Он-то знает – каково. Не в первый раз в ней, есть с чем сравнить. Здесь, и правда, сидишь ниже земли, грязь в углу бурлит пузырями. Сырой студёный воздух совсем не тот, что воздух детства, звеневший стихами Пушкина. Отложил, нет, даже отшвырнул на край книгу в потрёпанном переплёте. Книга такая, что всё знаешь наперёд. Тошнит от неё, и от себя тоже… Рябой солдатик, его стороживший, укрылся от непогоды. А из кабака неподалёку раздаётся смех, вернее – ржание. Днём какой-то любопытный мальчонка заглянул к нему через прутья, сперва с интересом, затем, приглядевшись, с жалостью, и, покачав головой, как взрослый, просыпал крошки из кармана, будто голодному голубю. Видно, у самого больше не было. Но это ему, когда-то лучшему ученику, пусть и с ума сходившему от страха перед экзаменом! Ему, вчерашнему учителю словесности в далёком степном Оренбурге. Ему, больному, исхудавшему и небритому, ему, незадачливому человеку, живущему под именем античного бога-красавца с капризными женскими губами. Стыдно-то как! Вот она его страсть вступать в неоплатные долги! Или дело вовсе не в нём?.. Тогда как ещё закончить литературному скитальцу из Воспитательного дома? А ведь какие подавал надежды! Подавал-подавал, да так всё и раздал, самому ничего не осталось. Сколько верёвочке не виться, а конец – тут, в яме. И чтобы сбоку этот болезненный северный закат… И нечем залить-заглушить это осо- знание. Знания во всех возможных и даже невозможных областях лезли из него наружу. Он знал почти всё на свете, кроме одного – где сейчас достать денег и откупиться? Но сил никаких нет молчать самому с собою! – Мне за сорок лет, и из этих сорока, по крайней мере, тридцать живу я под влиянием литературы. Говорю так, потому что жить, мечтать и думать, начал я очень рано; а с тех пор, как только я начал мечтать и думать, я мечтал и думал под теми или другими впечатлениями литературными… Об этом я, кажется, писал или говорил где-то? Ах ты! Или вот спросили бы: какая у тебя "карьера" в литературе?! Так я отвечу: одна тоненькая книжка стихов да статьи по журналам. Горький смех, да и только! Пытаясь рассмеяться, он закашлялся. – …В молодости пьянство соединяло всех, пьянством щеголяли и гордились! А теперь пальцы холодные, а уши огнём горят. Служил в управе благочиния. Совершенно гоголевские типажи встречал! Узнал жизнь с разных сторон, как говорится. Но на самом деле их нет, никаких разных сторон – жизнь она удивительно слитная и цельная. Смолоду бил топором по крышке будущего гроба, чтобы осталась хоть одна зарубка: я здесь был, я тоже здесь был! Да, разлетался и распылялся, не ехал в санях по наезженной. Но ведь всё едино – и стихи, и повести, и, прости Господи, критика! Удалось ли мне своим пером схватить все прошедшее в одно целое и одновременно закинуть сети в будущее? Вот в чём вопрос и не мне на него отвечать… В кабаке заржали снова. Узник сжался, выждал тишины и снова заговорил: – Они мстят мне, что взял "не по чину", да я и сам уже начинаю так думать. Что стал идеальной мишенью – без денег и покровителей, без должной осмотрительности, зато с этим вечно никому не угодным мнением, так и не научившийся склоняться перед сильными. Как исправно вносят "кормовые" деньги за яму и будут вносить, чтобы здесь сидел, пока не издохну. И не поможет здесь никакая книга, вот в чём беда! Предали меня книги, все, которым служил. Не помогут и авторы – ни самые лучшие, мной раскрытые в полноте и хоть бы отчасти, но прославленные. Ни Островский, ни Достоевский – кто я для них? Ни милые душевные, но такие непрактичные забулдыги. Ни Алмазов, ни Левитов. Он прикрыл воспалённые глаза. – …Это ещё хорошо, гуманно даже. А раньше – до Петра – был бы правёж, палками по голеням при всех зеваках отстучали и опять в темницу уволокли. А назавтра снова, и снова. Пока выкупа не дождутся, – человек застонал и поджал колени, почувствовав эту боль. – Затем при матушке Екатерине сидели в нишах на Прачечном мосту. Да-да, не НА мосту, а внутри самого моста в каменной норе под ветром и брызгами. И вот – невское наводнение, а про тебя забыли, и ты, бедолага, тонешь, один, без исповеди, медленно и неотвратимо… Ну, вот – запугал сам себя и сил нет. Если бы кто меня сейчас услышал, точно решил бы – полнейший сумбур. А я бы тогда ответил: "Вы, сударь или сударыня, меня всю жизнь считали несвязным, зачем же теперь отступаться?" А потом бы, наверно, устыдился и не просто захотел, а взмолился бы всею душой, чтобы поняли меня, наконец. Да кто ж поймёт?.. Госпо-оди, прости мне все сомнения, приди и выкупи меня! Пусть я тебя и не узнаю, пусть и в горячке, и жить останется всего дня четыре, только дай вздохнуть и спеть на воле. Пусть хоть эта генеральша… Бибикова – снова Гоголь неотвязно – раскошелится и выкупит меня. Ведь я ей ещё нужен! Только не дай умереть в этом сраме! Он выдохся, затих и ждал знака, не очень-то на него надеясь. И вокруг совсем тихо, никто уже не ржёт, как на конюшне. Ночь, вот и смеяться перестали. А затем будто не взаправду расслышал как из того же кабака доносится негромкое пение. Сиделец заворочался. Привстал. …каждый ва-а-аш случайный, беглый взгляд Меня порой кидает в жар и холод... Да это же романс на его стихи! Теперь он ловил каждое слово, шёпотом подпевая. И в этом вы должны меня простить, Тем более, что запретить любить Не может власть на свете ни-ка-кая; Тем более, что, мучась и пылая, Ни слова я не смею вам сказать И принужден молчать, молчать, молчать!.. Допели. Кажется, один раз сфальшивив, или почудилось? Не так уж важно – главное его поют! Со свистом выдохнув, человек с именем античного бога откинулся на сбитую камнем подушку. Ровный петербургский дождик идёт-идёт-идёт. Кажется, всё на том же месте. Фото: autogear.ru