к годовщине смерти Владимира Высоцкого

«Вся эта история, особенно если вспоминать её в день ухода Высоцкого, кажется зеркальным коридором в свет: блики до боли в глазах, отражения дробятся, крошатся, ничто не схватить руками, и там, за ещё одним изгибом, удаляется в вечность ощутимую он — с шуточками своими, намёками, с нарезанием правды ломтями — шесть скибок с буханки яришного, кислого, забористого до жути».

к годовщине смерти Владимира Высоцкого
© RT на русском

Работа над проектом шла тяжело. До того ли было Алисе, чтоб русским помогать? Сто с лишним лет бродила она по сказочным закоулкам и того кроме — Демурова ведь перевела, да так, что и Чарльз Лютвидж Доджсон остался бы доволен.

И мы никогда не узнаем, что заставило Высоцкого взяться за дело — роль Марины во французском радиоспектакле по Льюису Кэрроллу, внезапное столкновение с текстом абсурдным до невозможности и одновременно абсолютно понятным и простым, изложенным «академическим русским», — если ты на волне, если ловишь ветер.

Или что другое.

Он же знал — времени остаётся совсем немного.

Вся эта история, особенно если вспоминать её в день ухода Высоцкого, кажется зеркальным коридором в свет: блики до боли в глазах, отражения дробятся, крошатся, ничто не схватить руками, и там, за ещё одним изгибом, удаляется в вечность ощутимую он — с шуточками своими, намёками, с нарезанием правды ломтями — шесть скибок с буханки яришного, кислого, забористого до жути.

«А в конце дороги той...

С Бабами-ягами...»

Высоцкий ко всякому делу подходил на нерве. Но тут случай был особый — обращение к детям, а значит — к возможному Будущему. Когда, скажем, числишься ты в народе поэтом, всяк тебя знает, прославляя твой язык, да и с каждого окна песня громкая слышна. Но нет тебя. В списках не значишься, по картотекам разве что проходишь.

Как жить тому, кого нет вовсе?

Не отсюда ли образ птицы додо, дронта ископаемого, так здорово схваченный Всеволодом Абдуловым, но жизнь-то в него вдохнул кто?!

Поэт Высоцкий.

«Буду я птицей в волшебной стране...»

Это ведь о нём, о Детстве Всемогущем, были мысли Высоцкого — и ни о чём ином. Как все поэты «Богом данные», он умел смотреть вперёд, на глубину полёта мысли, не меряя бездну шнурками от ботинок. Он знал, десятым чувством чуял — по ним, как всегда, пройдутся, по детям. Не жалея, не размениваясь на сантименты.

Рухнет нерушимый.

В прах обратятся башни крепости.

И посреди мрака, посреди пустоты и отсутствия смыслов останутся они — наследники Победы, поколения, для которых уже ничего не смогут сделать ушедшие в память и быль победители.

«Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв,

Сpедь военных тpофеев и миpных костpов

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастpоф...»

В 1975-м написано.

За год до выхода «Алисы».

А вот это уже из «Алисы»:

«Все закоченелые,

Слабые и хилые, —

Ну, как угорелые,

Побежали, милые!..

Эй, ухнем!

Эй, охнем!

Пусть рухнем —

Зато просохнем».

Рухнули, это да. Просохли ли? Это впереди.

Для него не было невозможного. Но, может быть, первый раз стояла перед ним стена, что не взять махом — проект детского радиоспектакля занял четыре года.

Четыре года!

Лесенка сорока сороков.

Американцев отделали во Вьетнаме!

Почти полторы тыщи раз вышла в свет «свежая «Правда»!

Высоцкий написал тридцать стихотворений и двадцать три песни.

В мире 1972-го далеко до разрядки — и того страшнее: мир не знает, что никогда её и не будет...

Высоцкий возносится до звёзд небесных, низвергается вниз — амплитуда страшная, от такого оборонная электроника горит, а человек? Человек — из нервов и жил? Что ему делать?

А плакаться некому — не на таком рос, не таковские книжки читал.

«Детскую сказку. Вот что делать. В них всегда ответ на все вопросы. Вот и сделай детскую сказку. Оставь послание, и пусть головы свои ломают — возьми уже эту стену. А там и видно будет. Да, сначала набьют шишек, да — растеряют до гроша всё накопленное. Но потом-то. Потом! — всему своё время. Время загадывать и время отгадывать. Время...»

«Приподнимем занавес за краешек —

Такая старая, тяжёлая кулиса! —

Вот какое время было раньше:

Такое ровное — взгляни, Алиса!»

Он точнее точного знал — не навсегда.

И оставил код, загадку внутри загадки, нить в лабиринте, секретик под цветным стёклышком в корнях дерева, что растёт до самого неба.

Поначалу никто и не разгадал.

Спасибо скажем нарочному небесной канцелярии — Олегу Георгиевичу Герасимову, актёру и педагогу (Высоцкий учился у него в Школе-студии МХАТ). Это он, прочитав «Алису в Стране чудес», загорелся идеей детского радиоспектакля, абсурда посреди ещё большего абсурда, и не додумался ни до чего лучше, как предложить тему Высоцкому.

По воспоминаниям (и сходятся все в одном) Высоцкий, прочитав «Алису», впал не то в расстройство, не то в негодование, утверждал, что текст не его, что «не продраться до сути, да ещё и на английском!», работать отказывался и пал лишь под всеобщим напором.

Продраться не мог.

Высоцкий!

Верите в такое?

«Я тогда по полю, вдоль реки.

Света — тьма, нет Бога!

А в чистом поле васильки,

Дальняя дорога...»

Дальше-то вы помните. Скандалил, говорят, изводил всех, прямо изматывал. Но взялся. Махнул через стену.

А там ничего. Может, точно так и увидел — брошенный посреди пустыни «Буран», брошенная посреди пустыни страна. «Юра!.. Мы всё!.. Вернее, Володя!.. Мы тут...»

И дети.

Книжные. С умными лицами, пусть и ходили стенка на стенку районами, деревнями. Пусть и придумывали стишки дурацкие про «звёздочки в ряд». Пусть и... Одни они там были. И некому руку... И ужаснулся...

«Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю...

Чую с гибельным восторгом...»

Работа над проектом шла тяжело.

Высоцкий был требователен, невыносим, несносен и придирчив. Изводил повторением фраз и интонацией, терзал с исполнением песен, сам петь отказываясь. Все страдали, шли на Голгофу как на праздник, рыдали, но строили, месили и пекли.

Когда понял, что не всё без него возможно, самое главное спел сам.

«Мы браво и плотно сомкнули ряды,

Как пули в обойме, как карты в колоде:

Король среди нас — мы горды,

Мы шествуем бодро при нашем народе.

Падайте лицами вниз, вниз —

Вам это право дано,

Пред королём падайте ниц

В слякоть и грязь — всё равно!

Нет-нет, у народа не трудная роль:

Упасть на колени — какая проблема?

За всё отвечает король,

А коль не король, ну тогда — королева!»

Вот вам и Михаил Раисович, никем ещё не виданный, не знаемый толком...

И вот через сказочно-волшебные флейты, колокольчики, арфы Геворгяна проступает рисунок мелодий и текстов Высоцкого (так ведь и написано на двойном альбоме фирмы «Мелодия» — музыка и аранжировка Евгения Геворгяна, слова и мелодии песен Владимира Высоцкого) — тонко намеченный, но хорошо видный во мгле.

«Чтобы не попасть в капкан,

Чтобы в темноте не заблудиться,

Чтобы никогда с пути не сбиться,

Чтобы в нужном месте приземлиться, приводниться, —

Начерти на карте план.

Планы не простят обман —

Если им не дать осуществиться,

Могут эти планы разозлиться...»

Зеркало для самих себя. Однако нарисуй на карте новый план. И иди по нему. И сворачивать не вздумай.

За полтора часа звучания, погруженческого абсолютно, уютно убаюкиващего, плотно и ладно простроенного, падая в колодец без начала и времён — попадаете вы (и тогда, и сейчас) в одно очень странное место. Его уже нет на карте, на нынешней карте, но на той, что в небесной канцелярии, имеется — и того более, числится в реалии, и продолжает свою жизнь, и живёт полной грудью, и воздуха ему хватает!

«Много неясного в странной стране —

Можно запутаться и заблудиться...

Даже мурашки бегут по спине,

Если представить, что может случиться.

Вдруг будет пропасть — и нужен прыжок?

Струсишь ли сразу? Прыгнешь ли смело?

А? Э-э! Так-то, дружок,

В этом-то всё и дело».

Он ждёт, ждёт, что прыгнем мы смело, потому как видел тот прыжок: для нас — неизвестность, для поэта — открытая книга.

Ребёнком я слушал этот альбом раз двести, стёр в хлам. Может, и больше двухсот. Это я так, точно Емеля в тридесятом царстве — на глазок да около посчитал. И вот что помню — всякий раз, от стороны к стороне (два винила — четыре стороны) внутреннее моё напряжение возрастало, да так, что под конец и усидеть было невозможно. Это он, Высоцкий, вёл меня за руку, обходя рытвины и ямы с человека ростом. Поясняя, что вот, мол, крохей королевский, это и не хоккей, и не крокет, а такое себе — с бочку посерёдке, гляди внимательнее — по месту разберёшься, на то она и красная машина — не всё по дорогам торным-катаным катить-ехать.

«Буду я птицей в волшебной стране...»

И Сирины и Алконосты его, а пуще прочего — Гамаюн, с одной, с этой же самой сказки про быль-небыль Страны Небывалой, что будет-случится вновь.

«Согласны мокнуть под дождём?

Под сказочным дождём?

Или, быть может, подождём?

Отложим на потом?»

А никакого потом-то и нету, братики и сестрицы.

Четыре года.

Если и есть у Высоцкого завещание вышней воли — оно, по скромному и личному разумению моему, в «Алисе».

Сон — он ведь никогда не сон буквально. Вот из радиоспектакля: «Людям всю жизнь кажется, что они не спят, а они спят, да ещё как крепко». Всё так, только у Высоцкого всё всегда наоборот — он для этого и поэт нам, чтоб показать изнанку. И вот мы спим, спим, сны смотрим, бодрствуем лениво да лукаво, а внутри томление, страшное до ужаса — и выхода ему нет.

И у Алисы Кэрролла, и у Алисы Булычёва — оно одно и то же — дайте жизнь настоящую, другого не надо!

«Я странно скучаю, я просто без сил.

И мысли приходят — маня, беспокоя, —

Чтоб кто-то куда-то меня пригласил

И там я увидела что-то такое!..

Пусть дома поднимется переполох,

И пусть наказанье грозит — я согласна, —

Глаза закрываю, считаю до трёх...»

Дети Вас услышали, Владимир Семёнович.

И дети детей — услышали.

И внуки внуков — услышат тоже.

Вы приглядывайте за нами, пожалуйста, а уж мы будем управляться. Другого — и не надо нам, и не дано.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.