История снизу

Ольга Филина знает, где в России существует федерализм В России обнаружили оппозицию официальной "исторической памяти". Как и у всякой оппозиции, ее будущее в стране противоречиво Человеку, желающему быть в центре интеллектуальных дискуссий в наступившем году, можно дать простой рецепт -- говори побольше о памяти. Так уж повелось, что в гуманитарных сообществах есть своя мода: один год мейнстримом становится обсуждение городской урбанистики и развития территорий, другой год -- перформансов и протестного искусства, ну а сейчас в "топе" память. С одной стороны, юбилей революции обязывает, с другой стороны, сказывается естественный ход вещей: то, что лет 15 назад активно изучалось на Западе, года два назад уже обсуждалось в российских исследовательско-академических кругах, по прошествии времени, наконец, зазвучало в отечественной публицистике, стало интересно широкому кругу наших интеллектуалов. Идея проста: в случаях, которые раньше делали уместным разговор об "истории", теперь нужно рассуждать о "памяти", делая акцент, соответственно, не на событиях прошлого, а на его носителях -- людях, которые этим прошлым живут, его хранят, о нем думают, то есть его вспоминают. Самое интересное -- это, конечно, как вспоминают, зачем и в связи с чем. Задаваясь этими вопросами, мы без труда переходим из области науки в область практической политики, что отвечает современной российской привычке. Неудивительно поэтому, что Комитет гражданских инициатив (КГИ), возглавляемый политиком-экономистом, помог Вольному историческому обществу (ВИО, об этой организации "Огонек" писал в N 9 и 17 за 2014 год) подготовить исследование "Какое прошлое нужно будущему России", заостренное на анализе исторической памяти в нашей стране. -- Мы сегодня наблюдаем в публицистике, в СМИ момент замещения языком истории отсутствующего языка политики,-- пояснил один из соавторов исследования Александр Рубцов, член совета ВИО, руководитель Сектора философских исследований идеологических процессов Института философии РАН.-- Вся история постепенно превращается в гигантскую метафору, и, споря о ней, мы собственно спорим о будущем. На уровне иносказания оказывается, что дискуссии о прошлом -- это битвы за настоящее и будущее. А потому ставки высоки, и именно в тот день, когда заседал официальный оргкомитет по подготовке и проведению юбилейного года революции (решивший, помимо прочего, открыть в Крыму памятник "Примирение"), ВИО представило свое видение проблемы. -- В ХХ веке произошла еще одна революция, о которой нам нужно сейчас говорить,-- это революция памяти,-- сообщил социолог Григорий Юдин, член ВИО, руководитель программы Московской высшей школы социальных и экономических наук.-- Государство перестало обладать монополией на историю, появились независимые "акторы памяти", которые при помощи интернета, сетевых сообществ, ощущая поддержку снизу, конструируют свои "истории" страны. И люди теперь могут выбирать между двумя видами памяти: государственной, где доминирует смешение исторической науки и мифологии, и контрпамятью, вызывающей из небытия частные истории -- семьи, города, края. Таким образом, в нашей погрязшей в истории стране обнаружилась и своя оппозиция, конечно, тоже историческая. Ее ценности, видение прошлого и будущего на основе более чем 40 глубинных интервью в 8 городах России (центральных, региональных, малых) как раз и исследовались сотрудниками ВИО. Последние подчеркнули, что -- хоть КГИ и готов был это оплатить -- устраивать общероссийский опрос об исторической памяти соотечественников не имело смысла: россияне давно научились правильно отвечать на такие вопросы, транслируя официальную позицию властей. А вот трехчасовой глубинный разговор с "актором памяти" -- музейщиком или краеведом, учителем истории, историческим активистом, профессиональным историком и журналистом, пишущим на соответствующую тему,-- обещал большую новизну. И правда, результаты исследования ВИО благодаря такой методике зазвучали свежо. Во-первых, выяснилось, что настоящий федерализм в России существует -- и он, конечно, тоже исторический. Официальная государственная память вполне воспринимается как значимая и своя только московскими "акторами", но уже в региональных столицах окрашивается местным колоритом (национальные республики вспоминают свое, сибиряки -- свое). Малые населенные пункты страны вообще живут особыми "историями" -- о том, как кто-то известный здесь проезжал, кто-то гостил, в таком-то веке случился пожар, а потом появился новый промысел. -- Как такая память соединяется с официальной государственной? -- задается вопросом Григорий Юдин.-- Да никак. Они существуют параллельно, только по возможности не конфликтуя. Одно из значимых открытий нашего исследования -- это то, что в стране существует очень много нерассказанных историй, которые кому-то важны и ценны. Желание их рассказать, найти им место в современной повестке отчасти подкрепляет запрос на "контрпамять". И с этим, кстати, связан второй занимательный тезис исследователей: опрошенные "акторы памяти" признаются, что в последние годы интерес к их трудам возрос, сформировалась якобы низовая потребность в "рассказчиках историй". Притом что многие из опрошенных "контристориков" были разбужены еще перестройкой, ждать своего звездного часа (чтобы осуществить мечту -- завести популярный сайт, издать журнал, организовать краеведческий музей) пришлось долго -- только к 2014-2015 годам общество созрело до их предложений. Теперь открылась новая проблема: некоторые темы и хотелось бы осветить (включая трагические периоды в жизни страны), да не очень понятно, как -- не сформировались подходы... Потому "контрпамять" и окрестили "медленной", она долго пробивает себе дорогу, с трудом обрастает инфраструктурой, но зато весьма устойчива и может в определенные периоды потеснить официальную. -- Этому бы можно было радоваться, и нам кажется, что хорошо, что "истории" у всех разные,-- заметил Андрей Колесников, руководитель программы Московского центра Карнеги.-- Но мы иногда недооцениваем, насколько разными они могут быть. Скажем, война памятников, которая ведется в современной России, поддерживается снизу теми, кто устанавливает бюсты Сталину. Никакой Кремль таких указаний не дает -- просто возникает стихийная активность, потому что сломан консенсус по поводу очень важных для общества вещей. Скажем, тот же консенсус по поводу репрессий, который появился на заре перестройки: теперь они многим кажутся "политически оправданными". В этой связи ожидать появления абсолютно здоровой, гражданственной "контрпамяти" в стране, больной собственной историей,-- тоже странно. Как показал опрос Центра социально-политического мониторинга РАНХиГС, даже шаткий консенсус по поводу нашего прошлого, действительно, утрачивается. Скажем, почти в два раза с 2001 по 2015 год снизилось число тех, кто испытывает стыд за сталинские репрессии (теперь таких только 8,3 процента), почти в 7 раз -- кто с болью вспоминает чеченские и афганские военные кампании (таких 2,7 процента). И, что еще удивительнее, гордиться общей историей мы стали меньше: в 2001 году, например, 37,8 процента россиян с удовольствием вспоминали наши общие успехи в освоении космоса, к 2015 году такие воспоминания остались только у 17,6 процента опрошенных, а национальная гордость наукой и НТР снизилась с 15,7 до 9,4 процента соответственно. "Общее" теперь не вызывает ни гордости, ни чувства стыда, то есть становится попросту неактуальным. Не остается и общих источников исторических знаний, которые бы пользовались популярностью и уважением. Согласно тому же опросу РАНХиГС, в 2001 году с помощью учебной литературы постигали прошлое более 70 процентов россиян, в 2015 году -- только 47 процентов. У специальной исторической литературы -- падение с 23,6 до 18,5 процента, у центральных музеев -- с 31,2 до 21,8. Исторические кинофильмы и телепередачи не теряют в популярности, но и не приобретают, интересуя стабильно около 60 процентов россиян. Так что остается актуальным вопрос: достаточно ли одного телевизора, чтобы эффективно поддерживать "общую память"? Возможно, и недостаточно, а потому -- решаясь на поворот к исторической теме -- государство не вполне рассчитало свой арсенал. "Контрпамять" становится вызовом официальной, но и ее будущее противоречиво. Она может превратиться в те самые "истории", которые слушал недоросль Фонвизина, тоже считавший (а сейчас сказали бы, что справедливо!) скучной большую, единую историю. А может дать начало интересу к гражданской истории, которой так и не случилось в нашей стране, сконцентрированной на воспоминаниях о военных успехах и великих полководцах. И, если "гражданское" когда-нибудь станет у нас общим, это само по себе окажется важнейшим фактом российской истории. Опрос Помни свое Общих воспоминаний и общих источников памяти у россиян все меньше Основные источники приобретения знаний об истории России (в % к числу ответивших, возможно больше одного ответа) События прошлого или настоящего России, вызывающие стыд (открытый вопрос, возможно более одного ответа) Источник: Центр социально-политического мониторинга РАНХиГС, 2016 год Ольга Филина