Научный прогресс — это история о том, как человечество столетиями верило в красивые и логичные идеи, которые в итоге оказывались ошибочными. Мы собрали пять научных теорий, которые когда-то считались научной истиной. В них верили величайшие умы, их преподавали в университетах, а попытка их оспорить могла стоить карьеры. Расскажем, почему эти идеи казались такими убедительными и какие эксперименты не оставили от них камня на камне.
В XVII–XVIII веках химия только зарождалась и пыталась отойти от алхимии. Учёным нужно было объяснить, почему одни вещи горят, а другие — нет. Так появилась теория флогистона, которую разработал Георг Шталь.
Считалось, что во всех горючих веществах есть особая «огненная материя» — флогистон. Логика была железной: когда дрова горят, флогистон улетучивается, и остаётся лёгкая кучка золы.
Дыхание тоже считали способом удаления флогистона из тела. Считалось, что, если посадить мышь под стеклянный колпак, она погибнет не от нехватки кислорода, о котором ещё не знали, а потому что воздух «насыщался» флогистоном и больше не мог его впитывать.
Конец этой красивой теории положил Антуан Лавуазье, который внёс в химию главное правило: всё нужно взвешивать. Лавуазье заметил странную аномалию. Если сжечь металл в закрытой колбе, получается окалина. По идее металл должен был потерять флогистон и стать легче. Но весы Лавуазье показали обратное: вес окалины увеличился.
Это означало, что вещество не улетало, а наоборот, присоединялось из воздуха. Лавуазье назвал этот газ кислородом. Флогистон оказался ненужным вымыслом, а химия начала приобретать черты точной науки.
К XIX веку физики точно знали: свет — это волна. Но волнам нужна среда. Звук идёт по воздуху, рябь — по воде. Значит, свету тоже нужно что-то, чтобы лететь от Солнца к Земле через вакуум.
Учёные решили, что всю Вселенную заполняет невидимый, невесомый «светоносный эфир». Вера в него была абсолютной. Даже Дмитрий Менделеев оставил для эфира место в своей таблице, назвав его «Ньютоний» и поместив в нулевую группу. Физика того времени просто не могла представить волну в пустоте.
Эфирные вихри в представлении Декарта
Если Земля летит сквозь эфир, её должен обдувать «эфирный ветер». В 1887 году американцы Альберт Майкельсон и Эдвард Морли решили поймать этот ветер. Они построили сверхточный прибор для измерения длины волны света — интерферометр. Его установили на массивной плите, плавающей в ртути, и измерили скорость света в разных направлениях. Результат шокировал всех: эфирного ветра не было. Скорость света не менялась, как бы Земля ни двигалась.
Точку в вопросе поставил Альберт Эйнштейн. В 1905 году он объяснил, что свету не нужна среда, а его скорость постоянна для всех наблюдателей. Эфир, который искали столетиями, просто «отменили» за ненадобностью.
Почему теория эфира не прижилась и был ли у неё шанс
Тысячелетиями люди верили, что жизнь может появляться сама по себе. Это подтверждалось ежедневными наблюдениями: оставил кусок мяса — в нём завелись черви. Бросил грязную рубашку в угол с зерном — там появились мыши.
Даже когда стало ясно, что мыши всё-таки рождаются от мышей, вера в самозарождение осталась на уровне микробов. Учёные спорили: если прокипятить бульон и закрыть его, он испортится? Сторонники теории утверждали, что для зарождения жизни нужна «жизненная сила», которая содержится в воздухе.
Француз Луи Пастер придумал гениально простой эксперимент. Он взял колбу с бульоном, но горлышко у неё вытянул и изогнул в форме буквы S (лебединая шея). Воздух свободно проходил внутрь, но пыль и микробы оседали на изгибе трубки, не добираясь до бульона. Жидкость оставалась прозрачной годами. Стоило отломить горлышко — бульон тут же прокисал и мутнел.
Опыт Франческо Реди, аналогичный опыту Пастера. Только в этом случае учёный проверял не скисание бульона, а появление мух в сгнившем куске мяса
Пастер доказал: жизнь не возникает из ниоткуда, её приносят микробы из внешней среды.
До конца XIX века врачи не знали, что болезни вызывают бактерии и вирусы. Они винили во всём «миазмы» — ядовитые испарения.
Теория гласила: холера, чума и малярия, само название которой переводится как «плохой воздух», передаются через зловоние от гниющих отходов и болот. Это звучало логично, ведь болезни действительно свирепствовали там, где были плохая санитария и ужасный запах.
Миф о миазмах разрушил лондонский врач Джон Сноу во время эпидемии холеры в 1854 году. Вместо того чтобы нюхать воздух, он взял карту района и отметил дома заболевших точками. Выяснилось, что все случаи концентрировались вокруг одной водяной колонки на Брод-стрит. Сноу убедил властей снять с колонки ручку — и эпидемия прекратилась.
Он доказал, что болезнь передаётся через воду, а не через воздух. Позже Роберт Кох открыл бактерии, окончательно отправив теорию миазмов на свалку истории.
Эта теория утверждала, что первый партнёр женской особи оставляет «генетический след» на всём её будущем потомстве, даже если дети рождены от другого отца.
В XIX веке в телегонию верили даже селекционеры и Чарльз Дарвин. Главным доказательством считался случай с кобылой лорда Мортона. Кобылу скрестили с кваггой (вымерший вид зебры), но потомства не получили. Позже она родила от обычного жеребца, но у жеребёнка были странные полоски. Все решили: это «память» о первом самце-квагге.
Единственная особь квагги, сфотографированная при жизни. Лондонский зоопарк, 1870 год
Всё расставила по местам генетика. С развитием этой науки стало ясно, что наследственность работает чётко: 50% генов от отца ребёнок получает благодаря сперматозоиду и 50% от матери благодаря яйцеклетке. Никакой «волновой памяти» или влияния бывших партнёров не существует.
Полоски у жеребёнка лорда Мортона оказались просто игрой рецессивных генов или случайной мутацией. Современной наукой телегония признана суеверием, противоречащим законам биологии.
Способность признавать ошибки — главная сила науки. Аномалии и странные факты, которые не вписываются в привычную картину мира, не разрушают знание, а двигают его вперёд.
То, что сегодня кажется незыблемой истиной, завтра может быть опровергнуто новым Лавуазье или Эйнштейном. И это хорошая новость. Плохая новость в том, что попытки идти против существующих теорий даже при наличии неоспоримых фактов часто вызывают отторжение научного сообщества и обычных людей. Иногда учёным требуются годы, чтобы доказать свою правоту.