«Профессор» на море: история легендарного судна

Фото здесь и далее: Ольга Фадеева

Севастополь – город контрастов. Здесь можно не только сходить в музей подводных лодок, но и понежиться на пляже, увидеть не только военных, но и ученых. Потому что именно здесь находится Институт биологии южных морей (ФИЦ ИнБЮМ), имеющий несколько подразделений по всему Крыму. Одно из них – научный флот.

Подъезжаю к причалу № 233, к Камышовой бухте. Прохожу через пост улыбающегося, но строгого охранника и по бетонной дорожке иду к морю. Погода хмурая, и Черное море выглядит, как в сказке «О рыбаке и рыбке»: беспокойно и свинцово – совсем не так, как во время отпуска. На приколе стоит белоснежный корабль с лаконичной надписью черными буквами на борту: «Профессор Водяницкий». «Профессор», как и мы, ждет теплой погоды – для него она означает отсутствие шторма. Всхожу на трап.

– Отмечаемся в журнале! Ваша фамилия? – Молодой человек записывает в судовой журнал данные моего паспорта. Это – матрос, который занимается учетом пассажиров. На любом серьезном судне – пропускная система. «Профессор Водяницкий» – очень серьезное судно, оно принадлежит российскому научно-исследовательскому флоту, «представителей» которого можно посчитать по пальцам. Это и понятно: некоторые страны таких кораблей не имеют вовсе.

Меня встречают сразу несколько человек. Это ученые и капитан Андрей Широков. Проходим в каюту начальника экспедиции – пить чай. Люди науки, как и все те, кто болеет своим делом, – народ гостеприимный и доброжелательный.

Не пустили на иголки

– Надо же рассказать про историю «Профессора Водяницкого», – не без восторга говорит старший научный сотрудник лаборатории хемоэкологии ФИЦ ИнБЮМ, кандидат биологических наук и начальник экспедиций Наталия Бурдиян, когда мы усаживаемся за стол. Чувствуется, что ученые любят свой корабль. – Судно вышло из дока в 1976 году на верфях Финляндии. Вместе с ним были выпущены еще три – и все четыре были «профессорами»: Штокман, Богоров, Куренцов и наш «Профессор Водяницкий». На сегодняшний день на плаву остался только последний.

Остальные суда постигла судьба многих аналогичных кораблей в 1990-е годы – их, как говорят ветераны научного флота, «пустили на иголки», то есть продали и разобрали на металлолом. «Профессор Водяницкий» выжил – только благодаря неравнодушию самих ученых (Геннадий Поликарпов, Виктор Егоров, Владимир Тыныника, Юрий Токарев, Валерий Еремеев). Они выбивали международные гранты и огромные средства для его реинкарнации. Впрочем, научно-техническая база за эти годы все равно сильно пострадала, да и судно насквозь прогнило – корабль был мертвым. Восстановили «профессора» к 2009 году.

– А можно я свою версию расскажу? – перебивает Наталию Витальевну еще один болеющий за судно человек – ведущий научный сотрудник отдела функционирования морских экосистем ФИЦ ИнБЮМ, кандидат биологических наук, начальник экспедиций, участник нескольких десятков научных рейсов Виктор Мельников. – Вот представьте себе 1976 год, когда еще никто толком не знал, что такое компьютеры, и тут строят корабль по самым современным технологиям с суперкомпьютером на борту. Он представлял собой огромную комнату, где рядами стоят большие компьютеры, в которых крутятся магнитные ленты, раздаются характерные шуршащие звуки, а все вокруг ходят в белых халатах. Вся информация, которую получали в лабораториях судна, заносилась в суперкомпьютер. По тем временам это было что-то фантастическое – золотой век советской океанографии! Вот, например, выходим мы в Гвинейский залив – изучать систему течений. Приборами, расположенными на судне, зондируем акваторию, и тут же, на борту, эта информация обрабатывается, и гидрологи сразу рисуют систему течений. Ведь надо помнить, что мы совершали экспедиции в малоисследованные части мирового океана.

Гидрологический зонд IDRONAUT OCEAN SEVEN 320 Plus MК. Фото: ФИЦ ИнБЮМ, vk.com/ibssras

После того как судно едва не пустили «на иголки», у него началась вторая жизнь – пожалуй, даже лучше прежней: ему добавили современной аппаратуры.

– Мы закупили гидрологический зонд со сложным названием IDRONAUT OCEAN SEVEN 320 Plus MК стоимостью 8,5 млн рублей, который крайне необходим для проведения современных научных работ, – продолжает Наталия Бурдиян. – Этот прибор – самый важный на нашем судне, базис всех исследований. С его помощью можно отбирать воду с любой глубины – в том числе, в придонном слое, в сероводородной зоне. Многие эксперименты проводят прямо в рейсе, не дожидаясь схода на берег. Это очень удобно, потому что объект изучения – живой. Так ребята проводят эксперименты по биолюминесценции с гребневиками – родственниками медуз. Прибавьте к тому новейший гидробиофизический комплекс «САЛЬПА МА+» – он помогает выполнять экспрессную оценку состояния планктонных сообществ во всей кислородной толще моря. А еще мы оборудовали первую в России мобильную лабораторию геномики, где проводится серьезная пробоподготовка морской биоты – рыб, водорослей, всего, что попадается, для дальнейшего генетического анализа. На основе этих данных составляется геномный банк Черного моря, его жители получают свои генетические паспорта.

Неистовые пятидесятые

Несмотря на то что у «Профессора Водяницкого» есть специальный армированный пояс, который усиливает корпус судна, и он может играть роль настоящего ледокола, корабль ходил только по южным морям – тропическая Атлантика, Индийский океан. А вот его собрат судно «Дмитрий Менделеев», например, был в Антарктике. И не просто был, но едва не остался там со всей командой.

– Мы тогда шли по неистовым пятидесятым широтам, как их называют моряки за «буйный» нрав, в районе Антарктики, и попали в колоссальный шторм, – вспоминает Виктор Мельников. – Мы были молодыми, и наша каюта была на уровне ватерлинии – это когда в иллюминаторе вода мелькает. Вдруг раздался удар, и моя чайная чашка буквально выстрелила в потолок. О борт ударился большой кусок льда! Шел сильнейший снегопад, ничего не видно, поэтому судну пришлось встать, чтобы не повторить судьбу «Титаника». Так нас болтало дня четыре – корабль зачерпывал воду носом и всю эту толщу выталкивал обратно, вверх-вниз, вверх-вниз. На второй день в носовой части судна начали отрываться шпангоуты – ребра жесткости. Капитан дал указание боцману и группе других отважных людей тросами стянуть носовые леера, и они ныряли через вот эти промежутки волн, но сумели-таки выполнить приказ. На третий день капитан созвал нас и сказал, что ситуация очень серьезная, до нас любому судну идти 27 дней, а у нас новая проблема – корпус начал трескаться, надо готовиться к высадке за борт на шлюпках в условиях шторма. Внутри корабля начали рваться трубопроводы с водой. Это когда идешь по коридору и видишь, как по нему растекается вода с мусором. Но высаживаться нам не пришлось – шторм постепенно затих, и нас на бронетранспортере выгрузили на польскую научную станцию «Арцтовский».

– Страшно было? – спрашиваю.

– Скажу честно, страшновато. Но, наверное, не столько нам, сколько капитану – нам-то поначалу ничего толком не сообщали – зачем панику поднимать. Это потом уже была большая статья в газете – «Приказано выжить»…

– Знаете, есть такая поговорка: кто в море не бывал, тот богу не молился, – добавляет Наталия Витальевна. – Это всегда страшно, к сильным кренам привыкнуть невозможно, да и незачем. «Профессор Водяницкий» выдерживает пятибалльный шторм. Чуть меньше пяти баллов переживали и мы. Черное море – не океан, но тоже очень суровое: посуда скачет, прыгает, все летит. Когда шторм – в кают-компании скатерти даже меняют на резиновые коврики, чтобы посуда не скользила, да и сами столы снабжены поднимающимися бортиками. Кто не успел спрятать ноутбук – я не виноват. Поэтому перед началом шторма – все члены экипажа первым делом привязывают оборудование и свои вещи веревками.

«Профессор Водяницкий» выполнил 125 научных рейсов и за 45 лет работы посетил 34 страны и 46 городов.

У работников научного флота, как и у всех людей опасных профессий, даже есть свои приметы. Нельзя, например, выходить в рейс в понедельник.

– Свистеть нельзя – это к ветру, – отзывается капитан. – Нельзя плевать за борт.

– Еще одна примета: если сегодня 14-е, то завтра будет аванс, – шутит приветливый мужчина – помощник капитана по научно-технической службе Виктор Давыдов. – Матросы и научный состав – люди суеверные. Когда судно отошло от берега – ты уже не властен над своей судьбой, может случиться все что угодно.

Но случались с «Профессором Водяницким» и более веселые, хоть и не менее опасные истории.

– Это было в Гвинейском заливе. Один из матросов выкинул за борт синтетический коврик – постирать, – рассказывает Виктор Мельников. – И тут судно резко дает задний ход (оно устроено так, что это можно сделать очень быстро), раздается характерный треск. Мы подумали, что канат, на котором был прикреплен коврик, намотался на винт. А когда это происходит, то трос плавится – нужно нырять и аккуратно счищать ножиком с винта. Капитан с вечера дал команду никому ничего не ловить, чтобы не привлечь акул. Выходим утром – смотрим: кто-то из матросов не удержался и поймал акулу, кровища, капитан ругается, кругом плавают серые акулы. Капитан говорит старпому (Владимиру Тынынике – будущему капитану судна): ты не уследил – иди ныряй. Надо же идти в рейс! Все столпились на корме – смотрят, сочувствуют. Старпом на шлюпке свешивается за борт и радостно кричит: нет ничего, винт чистый!

Пузырьки и тяга к знаниям

Обитатели корабля, впрочем, не привыкли оценивать свои поступки по шкале храбрости. Это просто их работа.

– Первое колоссальное открытие на «Водяницком» было сделано как раз тогда, когда рванул Чернобыль, – продолжает Виктор Мельников. – Как сейчас помню, это был 31-й рейс. Тогда мы с Сергеем Гулиным (он, кстати, потом стал директором института) заметили, что из воды что-то булькает. Все сразу вспомнили про жуткое землетрясение 1927 года, когда, как известно, море буквально вскипело, а потом загорелось. Предположили, что это вырывался наружу метан или сероводород. И тогда наша команда стала нырять с полиэтиленовыми пакетами – ловить эти пузырьки.

– Так это же небезопасно – сероводород… – говорю.

– Тяга к знаниям! – комментирует Наталия Витальевна, глядя на Виктора Владимировича.

– Ничего страшного, пузырек и пузырек, – продолжает тот. – Так мы наловили целые пакеты пузырьков, чтобы потом их изучать. Потом наши специалисты из отдела радиационной и химической биологии смотрели дно эхолотом и обнаружили на дне странные газовые факелы. Так были открыты метановые сипы. А когда стали их маркировать, то выяснилось, что их расположение точно соответствует географии древних очертаний Черного моря.

Сегодня из-за санкций исследования на «Водяницком» проводят только в Азовском и Черном морях. А в прошлом году акватория исследований и вовсе очень сократилась – до границ территориальных вод. До этого научно-исследовательское судно могло, по крайней мере, заходить в экономическую зону – почти до середины моря. Тем не менее, «Профессор Водяницкий» остается центром притяжения для очень многих морских институтов. Поэтому на его борту частенько проводят мультидисциплинарные исследования, куда иногда входят до пяти институтов одновременно. Не только крымских. Из дальней географии – это Дальневосточный федеральный университет и московский Институт океанологии имени П. П. Ширшова. Уживаются, по словам ученых, прекрасно. Научный состав вмещает 30 человек и столько же – команда экипажа.

Связь XIX века

Попив чай, начинаем осмотр судна. И первым делом идем на капитанский мостик, где каждое утро в семь часов начинается планирование экспедиции. Наталия Бурдиян подходит к большому столу с множеством каких-то аппаратов и проводов – сложной системы навигации судна, и разворачивает карту:

– Вот наше Черное море. Утром мы смотрим на эту карту, продумываем маршрут и план работ на целый день, все это записываем в специальные журналы. А еще перед началом каждого рабочего дня на берег подается радиограмма, где руководству нашего института докладывается о ходе работ, о состоянии членов экипажа и науки.

Капитанский мостик – переходное звено между морем и главной частью корабля – штурманской с панорамными окнами на 180 градусов, панелями управления с бесконечным количеством кнопочек и рычажков, и – да-да! – деревянным штурвалом, как в мультике «Остров сокровищ». Отсюда капитан смотрит вдаль, отсюда он отдает команды экипажу, отсюда – правит судном. – Неужели до сих пор капитаны вот так стоят у штурвала? Я думала, все давно автоматизировано – никакой романтики… – спрашиваю. – Судно немолодое, поэтому для полной автоматизации нужно поменять всю начинку. Но когда судно долго идет на одном курсе, то оно переключается на авторежим, – отвечает капитан Андрей Широков.

–

Сложно управлять такой машиной?

– В море совсем несложно, а вот в узкой бухте нужно уметь лавировать. Пытаюсь изучить панели управления. Капитан помогает. – Вот здесь рисуется карта моря и берега, показаны суда, которые находятся возле нас, их скорость, курс, – показывает он на экран навигационного картографа. – Вот радары. А вот это круглое вращающееся окошко на стекле – это смотреть на море в ураган. На круглом окошке даже есть дворник, как в автомобиле – чтобы убирать снег и капли дождя. А вот это – кренометр. Сейчас он показывает 35 градусов крена судна. Вот – телефоны, связь с остальной командой. И радиостанции наши – раньше целая служба была: три радиста и начальник. Сейчас все перекинули на штурманов. А эта трубка – для аварийного общения напрямую с машиной. Когда не работает уже вообще ничего, все обесточено – вы туда кричите, и там сидит такой же, как и я, человек и слушает команды. Это связь XIX века – самая надежная. Кренометр и телефоны Святая святых – Спускайтесь очень осторожно, держитесь обеими руками, – предостерегает меня Виктор Давыдов. Винтовая лестница между палубами и в самом деле очень крутая. Мы идем смотреть «суть» корабля – лаборатории. – Сейчас мы заходим в святая святых, – почти торжественно объявляет Наталия Витальевна. – Из этой лаборатории ведется управление гидрологическим зондом, – рассказывает Виктор Давыдов. Перед нами – небольшая комната с иллюминатором, стальными столами с бортиками по периметру стен. Над столами – в ассортименте розетки. На одном из столов лежит нечто похожее на остов металлической руки Терминатора. Это самое дорогое (во всех смыслах) оборудование на судне – тот самый зонд IDRONAUT OCEAN SEVEN и рядом надпись: «Осторожно!» – Сейчас мы его разобрали, потому что здесь у нас холодно, а он чувствителен к температуре, – объясняет Виктор Викторович. – Целиком он не входит в эту лабораторию, потому что двери узкие. Мы его демонтировали, и вот здесь лежат его части, перед вами – основная. Этот зонд дает нам информацию о глубине, солености, о растворенном кислороде, о мутности и о солнечной фотосинтезирующей радиации. То есть масса параметров поступает вот на это бортовое устройство (указывает на висящий здесь же монитор) и с него уже – на компьютер. На нем ученые смотрят, как эти параметры распределяются в воде, непосредственно в онлайн-режиме. Виктор Давыдов подходит к противоположной стене к аппарату, отдаленно напоминающему ручной насос. – А вот это у нас так называемая розетта. К ней крепятся вот такие батометры – гидрологические приборы для взятия проб воды с различных глубин. Идем дальше по узким коридорам. На стенах развешаны схемы корабля, карты морских глубин и всевозможные графики стояночных вахт. – А вот эта лаборатория называется «Биология-1», – пропуская меня вперед, объясняет Виктор Мельников. – Здесь биологи сидят. На этом мониторе (показывает на небольшой «телевизор» на стене) отображается текущее положение судна. Снизу – информация о координатах, скорости, курсе и направлении движения. Такие мониторы есть в каждой лаборатории, поэтому никто не бегает – не спрашивает, где мы находимся. А вот это сушильный вытяжной шкаф для биологических образцов. Лаборатория «Биология‑1» Следующая по очереди – лаборатория геномики. – Это как раз то, о чем я говорила, – говорит Наталия Витальевна. – Лаборатория позволяет в условиях экспедиции проводить этап пробоподготовки к генетическим анализам. В этой системе проточных аквариумов содержатся живые экземпляры, которые попадаются нам в дночерпателе или планктонных сетях. Вся эта живность растет на глазах, что тоже очень интересно наблюдать. Вот еще бокс – он позволяет работать в стерильных условиях, вот система холодильников и морозильных камер, которые способны выдавать –60 градусов (это тоже необходимо для работы). Даже раковины здесь специальные – они сделаны из пластмассы, которая не взаимодействует с химическими веществами. Лаборатория геномики, система проточных аквариумов Идем дальше. – А вот еще, Виктор Викторович! – восклицает Наталия. – Ну, это маленькая лаборатория, – отзывается тот. – Ну, так это ж достояние эпохи! – Наталия. Останавливаемся у небольшой комнаты. – Это биофизическая лаборатория, – объясняет Виктор Мельников. – Здесь занимаются свечением морских глубин. Через эти иллюминаторы они пропускают свои провода – прямо к лебедке. Все показатели отражаются на экране.

Заходим в следующую дверь. – Вот эту научную лабораторию очень любят наши гидрофизики, акустики и радиобиологи, а также те ученые, которые занимаются проблемой метановых сипов, – увлеченно продолжает Наталия, показывая на группу очередных мониторов с кнопочками. – В этой лаборатории находятся эхолоты, которые позволяют увидеть не только скопление рыб, но и газовые выделения на дне. Три эхолота, один современнее другого – подводные глаза судна. Звуковая волна идет вниз, отражается от какого-то объекта, возвращается наверх, и мы понимаем его конфигурацию. Такое оборудование необходимо и для ученых, и для экипажа, чтобы видеть препятствия под водой. Эхолоты в одной из научных лабораторий – «подводные глаза судна»

Но лаборатории внутри – лишь часть «научной» начинки судна (всего их 11). Еще несколько лабораторий, среди которых: учебная, гидрохимическая, микробиологическая – снаружи, на так называемом внешнем контуре. В эти помещения попадают прямо с палубы корабля.

Заходим в одно из них. В маленькой лаборатории – полумрак. – Видите, все затемнено. Это микробиологическая лаборатория. Здесь часто сидит Наталия Витальевна, работает, и к ней лучше не приставать, а то можно получить по шее, – шутит Виктор Давыдов. – Вот здесь ставят летучие жидкости, с которыми тоже работают ученые, – указывает он на металлический шкаф с дверцами из оргстекла. На палубе видны красные полосы. – Что это? – спрашиваю. – Рабочая зона. И раньше даже была надпись: «Без касок не входить». Потому что постоянно идет какая-то работа, что-то поднимается, опускается, что-то может упасть, человек сам может поскользнуться и удариться. Зона и в самом деле – ​рабочая. Повсюду – ​лебедки с тросами, мотки каких-то сетей и установки, похожие на миниатюрный башенный кран, – кран-балки. – Это ихтиопланктонная сеть, которую опускают в воду, и она приносит планктон, а иногда – ​мелких рыбешек. Потом это все поступает в камеральную обработку – на анализ микробиологам или геологам, – объясняет Виктор Викторович. – Вот лебедка, с которой опускается наш знаменитый зонд. Это его корзина – внешний каркас, куда крепятся батометры и розетта. Данные поступают по кабель-тросу непосредственно в лабораторию на компьютер. Кстати, поднимать и опускать зонд – целое искусство, которым занимается специальная научно-техническая служба. Важно, чтобы он не ударился о борт и дно. Электроорган и блинчики А еще на «Профессоре Водяницком» есть своя сауна – она ничем не отличается от обычной, кроме одного: характерных морских светильников. – Вот у нас душевая, вот опять душевая, туалет. – Виктор Давыдов проходит мимо чисто убранных уборных. Есть даже специальный женский туалет. – Душ в море – это что-то! – смеется Наталья Витальевна. – Когда волна: раз тебя об стенку, два об стенку, а когда большой крен – стенка становится потолком. На «Профессоре Водяницком» – четыре действующих палубы (не считая технических). Судно вмещает 60 человек, каюты рассчитаны на 2–3. Водоизмещение корабля – 1677 тонн, длина – 68,7 метра, ширина – 12,4. Мощность дизельного двигателя – 2000 лошадиных сил. – Вот здесь у нас медпункт, где сидит самый настоящий судовой врач. Во время рейса он может запросто вырезать аппендицит или удалить гланды, – продолжает Виктор Викторович. – И пришить кому-то другому, – шутит Наталия Бурдиян. В машинном отделении находится около 70 различных насосов, каждый из которых выполняет свою работу. Часть из них, например, качает воду. Здесь же есть мастерская, где можно оперативно починить и даже выточить любую деталь. Это и понятно – судно предназначено для максимальной удаленности от цивилизации. Самое душевное место на корабле – понятно дело, кают-компания. Здесь можно и лекцию прочитать, и фильм посмотреть. Да и вообще – просто отдохнуть. Тут даже есть мини-сцена, где участники экспедиции танцуют и поют. Натурально: в свое время здесь был даже набор инструментов, включая электроорган! Сегодня ученые и студенты привозят свои инструменты с собой – некоторые даже играют на скрипке и тамтамах. Окончание экспедиции, которая в былые годы длилась по 150 суток, а сегодня – около месяца, отмечают традиционной концертной программой. Ее подготавливают сами участники.

Кают-компания

У команды – четырехразовое питание. Завтрак рано – в 7:30, обед – в 12:30, полдник – в 15:30 и ужин – в 19:30. На завтрак обычно подают омлет, кашу или сырники. Но любимое блюдо участников – блинчики. На обед всегда первое: борщ, солянка, рассольник, грибной суп, и второе: плов, котлеты, пюре, макароны по-флотски и другая домашняя кухня, чтобы в море чувствовали себя, как дома. На полдник – фрукты: яблоки, груши, бананы, а еще выпечка, пирожки, йогурты, какао, кефир. На ужин тоже первое и второе, например, овощное рагу или плов. Для тех, кто работает посменно, еду оставляют в холодильнике.

Кстати, о сменах. В целях экономии времени судно идет круглосуточно, без остановок. Останавливается корабль только на океанологических станциях строго в соответствии с графиком, составленным еще на берегу. Поэтому часть ученых ночью отдыхает, а часть – работает. Это делается и для сбережения времени, и для повышения качества исследований – чем меньше интервал между экспериментами, тем выше результат. Здесь вообще все заточено на результат – от корабельного организма до человеческого. – Среди наших ученых есть такие, кто должен вставать рано утром и весь день всматриваться вдаль – считать дельфинов. В жару, холод, дождь, ведь море не будет ждать, – говорит на прощание Наталия Бурдиян.