Консерваторы vs либералы: что их разделяет?

Противостояние консерваторов и либералов началось не сегодня, не вчера и даже не сто лет назад. Опуская политические вопросы, попытаемся понять исключительно психологические причины этого явления, а еще узнаем, чем (возможно, но это не точно) различается мозг консерваторов и либералов.

Сразу оговоримся, Naked Science этой статьей не ставит целью задеть или оскорбить кого бы то ни было. Политической подоплеки мы коснемся в ней лишь настолько, насколько это требует понимание ситуации в целом. Этот текст также не несет задачу побудить кого-то занять чью-либо сторону в политической ориентации. Мы старались сделать его максимально нейтральным, наша цель — разобраться не в политике, а в психологии консервативно и либерально настроенных людей, благо этому посвящено множество научных работ. А вообще такими вещами занимается целая отрасль науки — политическая нейробиология или нейрополитика, куда входит не только биология, но и психология, и социология.

Кто они такие?

Для начала стоит хотя бы кратко определить, кто же такие консерваторы и либералы и чем они отличаются друг от друга. Консерваторы выступают за сохранение нынешнего положения вещей, каким бы оно ни было, поддерживают «традиционные ценности», уверены в том, что резкие перемены вредны для общества. Ценности, подлежащие «консервированию», могут быть разные, в зависимости от времени и типа общественного устройства. В конце эпохи СССР, например, это были коммунистические идеалы, нынешний консерватор скорее будет защищать «стабильность и православие», в США ультраконсерваторы нацелены на лозунг «Снова сделать Америку великой», то есть на сохранение пресловутой «американской мечты».

Либералы же определяют себя через приверженность высшей ценности — человеческой свободе и вообще правам человека. Поэтому обычно либералы выступают сторонниками прогрессивных изменений, а содержание их либерализма зависит от того, что именно собираются «консервировать» их оппоненты, и наоборот. Скажем, в США либералы — это сторонники социальных гарантий, а в России они скорее сторонники рыночных ценностей, но и личных свобод при этом, а их оппоненты выступали бы как раз за социальные гарантии и за сильное государство.

Свой-чужой

Если не брать во внимание политическое противостояние, а взглянуть на проблему глубже (вот прямо совсем глубоко — в наше бессознательное), то есть смысл вспомнить, что зачастую серьезное противопоставление — будь то политика, экономика и социум в целом — строится на концепции «свой-чужой» или «мы и они».

Это понятие из социологии и социальной философии. Мы, свои — означают сообщество, с членством в котором отождествляет себя человеческая личность. А они, чужие — общество и его члены, с которым индивид себя не идентифицирует. Вероятно, это понятие берет начало еще со времен первобытно-общинного строя (а на самом деле — из биологического прошлого, когда наши обезьяноподобные предки жили в группах, охраняя своих самок и территорию). Свои — это «родня», мое племя, а они — чужаки, то есть потенциальные (или реальные) враги, которые могут и убить, забрав все, что нажито непосильным трудом.

Польско-британский психолог социальной направленности Анри Тэшфел в 1970-х годах даже разработал по этой концепции свою теорию социальной идентичности, введя понятия ингруппа и аутгруппа. И отождествление со «своей» группой, как бы ни хотелось того многим, основано скорее не на интеллектуальном выборе, а на более глубинном и несомненно более сильном — эмоциональном.

Косвенное доказательство тому, что приверженность тем или иным политическим взглядам связана с одним из самых базисных вещей в психике человека — идентификацией — тот факт, что разногласия на этой почве нередко приводят к катастрофическим разрывам даже между самыми близкими людьми: мужем и женой, родителями и детьми. Что уж говорить про посторонних людей — разная политическая идентификация на благодатной ниве (например, в условиях обострения международного противостояния) способна привести, как известно, к конфликтам, в том числе братоубийственным.

Кстати, подобные войны тот же Тэшфел связывал с так называемым коллективным нарциссизмом — психологическим феноменом, при котором люди преувеличивают позитивный образ и важность группы, к которой принадлежат. Те, кто особенно подвержен этому явлению, рассматривают ее как некое нарциссическое продолжение самих себя. Отсюда — довольно активное желание, чтобы окружающие признавали не только их индивидуальное величие, но и выдающее положение своей группы. А еще коллективные нарциссы охотно агитируют за принятие ответных мер в отношении других групп (например, стран или народов), если считают, что их государству или этносу нанесено оскорбление.

Важно помнить при этом, что группа, которую идеализирует индивид, может и в самом деле совершать какие-то хорошие дела, а, может быть, наоборот, чрезвычайно жестока к тем, кто к ней не принадлежит. Вспомните фашистскую Германию 1930-х годов — большинство среднестатистических немцев в те времена считали Гитлера благодетелем, который поднял промышленность, военное дело и сделал их страну великой. Просто они не принимали в расчет то, как их «группа» вела себя по отношению к другим группам.

О жестокости фашистов по отношению к другим нациям и народам написано столько, что не стоит здесь повторяться. Основная ее причина — не столько молчание тех, кто не согласен, сколько активное участие тех, кто согласен. А согласны были многие. О феномене фашизма и связанной с ним так называемой авторитарной личности — или «человека толпы» — много писал знаменитый немецкий социолог Эрих Фромм. В основе этой личности лежит глубинный комплекс неполноценности, который, говоря кратко, она и пытается реализовать за счет других. Последним часто выступает «общий враг», к которому соображения об общечеловеческих ценностях неприменимо. Таких людей очень много и они, разумеется, есть в любых странах.

Поэтому даже такая, казалось бы, рациональная вещь, как политическая ориентация, — следствие в первую очередь не интеллектуального, а эмоционального, глубинного бессознательного выбора. И хотя в течение жизни политические взгляды могут поменяться — меняется ведь и сам человек, и политическая «мода» вокруг, но можно с известной степенью уверенности предположить, что радикально настроенный либерал едва ли когда-нибудь станет консерватором, и наоборот.

Две вселенные

Оказалось, что политическая ориентация зависит не только от эмоционального аспекта, но и от того, что мозги тех, кто уповает на идеологию свободы личности и тех, кто предпочитает традиционные ценности, устроены по-разному. К такому выводу, например, пришли ученые из США. Они провели эксперимент с участием 46 добровольцев (белых американцев), имевших четко выраженные политические взгляды. Их попросили ответить на вопросы о том, поддерживают ли они аборты, войны в Афганистане и Ираке, как относятся к теории Дарвина, росту расходов на вооружение, к иммигрантам, гей-парадам и так далее. В зависимости от ответов их разделили на консерваторов и либералов.

Затем участникам демонстрировали разные картинки на экране, 30 из которых имели нейтральное содержание, а оставшиеся три — могли спровоцировать реакцию страха. Специальные датчики следили за тем, какие физиологические реакции выдавали испытуемые. Затем добровольцев пугали при помощи неожиданного и громкого звука. Ученые пришли к выводу, что реакция на испуг у консерваторов была выражена сильнее, чем у либералов.

Они предположили, что предрасположенность по-разному реагировать на пугающий стимул заложена генетически. Это косвенным образом подтверждают выводы других исследований, которые показали, что у приверженцев консерватизма миндалевидное тело мозга больше, чем у тех, кто проповедует либеральные взгляды. А ведь известно, что амигдала играет ключевую роль в формировании эмоций, в частности страха. У тех людей, у кого это тело разрушено вследствие болезни Урбаха—Вите (очень редкого генетического заболевания), наблюдается отсутствие страха вообще.

Кстати, внешняя реакция на пугающий стимул может быть диаметрально противоположной тому, что «выдает» мозг. Многие люди, к примеру, искренне убеждены, что картинка их не пугает, а вот их мозг в этот момент «чувствует» совсем другое. И наоборот — другие уверены, что пугаются, в то время как их серое вещество не реагирует на стимул. В любом случае, если и в самом деле наши политические взгляды обусловлены физиологией, неудивительно, что люди так крепко держатся за них, предпочитая даже разорвать отношения с близкими людьми, но не отказаться от «природной сущности».

Впрочем, другое исследование, выводы которого представлены в журнале PNAS от 13 мая 2021 года, показывают, что мозг либералов и консерваторов работает в целом одинаково. Правда, речь в нем шла о радикально настроенных представителей обоих взглядов. Разница в работе мозга у них проявляется только тогда, когда люди сталкиваются с провокационными или поляризованными точками зрения. В эксперименте американских ученых приняли участие 44 добровольца, половина из которых разделяла исключительно идеи свободы, а вторая — традиционные ценности. Им показывали три видеоролика: выпуск новостей, политические дебаты и документальный фильм о природе.

В это время ученые следили за активностью мозга участников при помощи фМРТ. После они прошли опрос о том, как они оценивают видео, и несколько политических и когнитивных тестов. Выяснилось, что во время просмотра политических дебатов мозг людей с одинаковыми взглядами синхронизировался, а именно — активировались одинаковые группы нейронов в разных участках серого вещества. Ничего подобного не наблюдалось при просмотре фильма о природе или выпуска новостей.

Ученые узнали, что на работу мозга во время обработки политической информации и у консерваторов, и у либералов повлиял страх неопределенности. Добровольцы, менее терпимые к ситуации неопределенности, имели более радикально выраженные политические взгляды (неважно, консервативные или либеральные), чем те, кто был менее подвержен страху неопределенности.

А еще многочисленные исследования показывают, что либералы в среднем оценивают отталкивающий стимул с меньшим неприятием, чем консерваторы. Проще говоря, первые испытывают меньше отвращения к чему бы то ни было, чем вторые, у них меньше выражено чувство брезгливости. А ведь отвращение принято считать развившейся в ходе эволюции эмоциональной и физиологической реакций, которая позволяет человеку избегать соприкосновения с токсинами и патогенами. Например, с разлагающимися трупами животных.

Поэтому все, что не вписывается в устоявшиеся, сложившиеся нормы, в то, что складывалось веками, такие люди склонны оценивать как отталкивающее, чужеродное и потенциально опасное. Можно сказать, что эта позиция «отполирована» веками и часто демонстрировала свою эволюционную успешность по сравнению с новаторскими подходами, которые, конечно, могли принести удачу, но несли в себе риск поражения и гибели. Не исключено, что и более сильная реакция на пугающие стимулы имеет те же эволюционные корни.