Религия и революция. Всегда ли религия консервативна?

Представления о сугубой консервативности религии как таковой в своей основе имеют три основные причины. Первая причина состоит в постепенной внутренней трансформации самих религий в консервативную сторону, после того как они становятся господствующим верованием и идеологией. Вторая причина связана с революционной ненавистью ко всему тому, что сбрасывает революция в качестве «старого мира» и его оснований. После каждой революции в культуре остаётся множество лозунгов и высказываний, отрицающих ту религиозность, которая была опорой старому режиму. То, что сами революционеры потом всегда смягчают свое отношение к старому, в данном случае роли не играет, так как запущенные во время революционного перегрева и энтузиазма лозунги и идеи начинают жить своей жизнью. Третья же причина состоит в массовом появлении светского человечества и различных его воззрений и идеологий, которые в лучшем случае относились к религии скептично. А так как это массовое появление, истинные основания которого еще ждут своей разгадки, очевидным образом следовало после эпохи всеобщей религиозности, то неудивительно, что современность и светскость стали восприниматься как «близнецы-братья».

Двумя главными проектами, которые выдвинуло светское человечество, были буржуазный модерн, или в более узком смысле — проект Просвещение, и коммунистический проект Маркса. Модерн решил вопрос религии достаточно просто, во всяком случае, если судить об этом на поверхностном уровне. Суть этого решения прекрасно выражает знаменитая беседа Наполеона и французского физика Пьера-Симона Лапласа, которая якобы имела место. Наполеон задал Лапласу по поводу его пятитомного труда «Небесная механика» следующий вопрос: «Великий Ньютон всё время ссылается на Бога, а Вы написали такую огромную книгу о системе мира и ни разу не упомянули о Боге!» На этот вопрос Лаплас якобы ответил, что в гипотезе Бога он не нуждается.

На самом деле именно такой разговор никогда в реальности не происходил, а оба собеседника были слишком умными и компетентными людьми, чтобы вести его в таком духе. Однако этот апокриф укоренился в культуре, ибо действительно отражал отношение Просвещения к религии.

Но гораздо интересней, а главное, целостней, отвечали на вопрос о религии марксисты. Маркс, во многом следуя Гегелю, согласно которому человечество через эпохи искусства и религии переходит в эпоху философии его абсолютного духа, выдвинул свою материалистическую философию, противостоящую «всему предшествующему материализму», которая, в отличие от философии Гегеля, должна была не только объяснять мир, но и изменять его.

В своей работе «К критике гегелевской философии права», которая была написана в 1844 году, Маркс пишет о религии следующее:

«Основа иррелигиозной критики такова: человек создаёт религию, религия же не создаёт человека. А именно: религия есть самосознание и самочувствование человека, который или ещё не обрёл себя, или уже снова себя потерял. Но человек — не абстрактное, где-то вне мира ютящееся существо. Человек — это мир человека, государство, общество. Это государство, это общество порождают религию, превратное мировоззрение, ибо сами они — превратный мир. Религия есть общая теория этого мира, его энциклопедический компендиум, его логика в популярной форме, его спиритуалистический point d’honneur [вопрос чести], его энтузиазм, его моральная санкция, его торжественное восполнение, его всеобщее основание для утешения и оправдания. Она претворяет в фантастическую действительность человеческую сущность, потому что человеческая сущность не обладает истинной действительностью. Следовательно, борьба против религии есть косвенно борьба против того мира, духовной усладой которого является религия».

Определив религию как некий фантазм, отчуждающий человека от его сущности, далее Маркс пишет пассаж, в котором содержится знаменитая фраза, повторенная в дальнейшем Лениным — «религия есть опиум для народа»:

«Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия — это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа».

Обратим внимание на то, что этот в целом критический по отношении к религии пассаж — двойственен, ибо Маркс говорит, что религия — не только «выражение действительного убожества», но и протест против него. Стало быть, религия, по Марксу, может быть и протестной, то есть революционной и устремленной к преодолению отчуждения человека от его сущности.

Примерно через год после этой работы Маркс пишет свои «Тезисы о Фейербахе», в которых повторяет по сути то же самое, но в соотнесении с практикой:

«Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики».

Тут мы вновь наблюдаем ту же двойственность. Мистерии и увод теории в мистицизм — это, конечно, не хорошо и архаично, однако безусловным позитивом этой архаики является то, что через нее и при помощи нее религиозный человек изменяет реальность и осмысливает свою деятельность.

Такой подход не имеет ничего общего с вульгарным атеизмом, который царил в СССР. Маркс не выбрасывает религию в сторону подобно тому, как это делает, согласно вышеприведенному апокрифу, Лаплас, и не проклинает ее. А говорит, что через разгадку, демистификацию религии можно прорваться к тому, что ее порождает в ответ на угнетения: человеческой сущности. Этот мистифицированный религиозный ответ может быть как позитивным, так и негативным, то есть либо понуждать к деятельности и борьбе, либо приводить к бездействию и успокоению «опиумом». Таким образом, по сути дела, Маркс говорил, что человек не выдумал религию подобно тому, как это утверждает буржуазный материализм, которому Маркс всецело противостоял, а вынужденно породил ее как средство осмысления реальности и взаимодействия с ней. Стало быть, религию необходимо не отменить, а «разгадать» — именно это слово употребляет Маркс по отношению к религиозному образу святого семейства в «Тезисах о Фейербахе». Эту принципиальную разницу двух материалистических подходов к религии (буржуазного и марксистского) толком не видели в СССР и тем более не видят сейчас.

Причиной этого непонимания и вульгаризации стало то, что во время революционного перегрева 1917 года и предшествующей ему политической полемики Ленин, причем следуя в этом рекомендации самого Маркса, упростил его учение, отказавшись от слишком тонкого различения революционных и реакционных тенденций внутри религиозных верований. А отказавшись от этого, вынужден был провозгласить атеизм и упрощенный материализм, что, в свою очередь, практически привело к выведению за скобки главной проблемы, которая волновала Маркса, проблеме родовой сущности. Во время бурных предреволюционных, революционных и постреволюционных лет было не до нее и не до тонких религиоведческих проблем. А потом к этому по-настоящему так и не вернулись, а были бы должны.

В той же «К критике гегелевской философии права», обсуждая Французскую буржуазную революцию, Маркс говорит о том, что в период революционного «энтузиазма» та общественная группа или класс, которая является двигателем революционных изменений, должна замкнуть на себе чаянья всего общества и в качестве таковой, если говорить по-русски, найти «козла отпущения», то есть ту группу, или класс, которая противостоит революционному процессу. Маркс пишет:

«Чтобы одно сословие было par excellence [по преимуществу, в истинном значении слова] сословием-освободителем, для этого другое сословие должно быть, наоборот, явным сословием-поработителем. Отрицательно-всеобщее значение французского дворянства и французского духовенства обусловило собой положительно-всеобщее значение того класса, который непосредственно граничил с ними и противостоял им, — буржуазии».

Следуя этому опыту, его осмыслению Марксом и ведя острую политическую полемику с учением Эрнста Маха и Рихарда Авенариуса, в 1908 году Ленин написал работу «Материализм и эмпириокритицизм». В ней он написал следующее:

«Могла ли устареть за две тысячи лет развития философии борьба идеализма и материализма? Тенденций или линий Платона и Демокрита в философии? Борьба религии и науки? Отрицания объективной истины и признания ее? Борьба сторонников сверхчувственного знания с противниками его?»

Такое грубое доведение борьбы линий Платона и Демокрита до противопоставления религии и науки и аж до отрицания или признания объективной истины, противоречит и истории философии, и истории религий. Любой историк философии понимает, что тут Ленин куда-то подевал линию Аристотеля, которого материалистом назвать трудно, говорившего «Платон мне друг, но истина дороже», а любой историк религии, причем включая Маркса и Энгельса, знает, что все восстания и революции до появления светского человечества осуществлялись религиозными группами и сектами. Более того, все мировые религии стали таковыми благодаря социально-политическим революциям, которые были осуществлены в различных странах под их флагом. Да и буржуазный модерн двигали, согласно Максу Веберу, протестантские группы. Понимая это, все в той же «К критике гегелевской философии права» Маркс писал:

«Революционное прошлое Германии теоретично, это — реформация. Как тогда революция началась в мозгу монаха, так теперь она начинается в мозгу философа».

В книге «Крестьянская война в Германии» Марксу вторил Энгельс:

«Участие в движениях того времени, являвшееся для монахов исключением, для них (представителей второго, плебейского класса духовенства — прим. моё) было общим правилом. Из их рядов выходили теоретики и идеологи движения, и многие из них, выступив в качестве представителей плебеев и крестьян, окончили из-за этого свою жизнь на эшафоте».

Далее, Маркс в этой же работе развивал заявленную тему двойственности религий по отношению к революционности:

«История действует основательно и проходит через множество фазисов, когда уносит в могилу устаревшую форму жизни. Последний фазис всемирно-исторической формы есть ее комедия. Богам Греции, которые были уже раз — в трагической форме — смертельно ранены в «Прикованном Прометее» Эсхила, пришлось еще раз — в комической форме — умереть в «Беседах» Лукиана. Почему таков ход истории? Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым».

То есть «боги Греции», по Марксу, были «смертельно ранены» трагедией Эсхила «Прикованный Прометей». Но Прометей сам являлся бессмертным богом, а Эсхил — верующим человеком, посвященным в Элевсинские мистерии!

Потом в след за Марксом линию Прометея и двойственности религии по отношению к революции продолжал его зять Поль Лафарг, который обнаружил связь Эсхила не только с культом Прометея, но и с орфизмом.

Потом, опираясь на Маркса и Лафарга, эту исследовательскую марксистскую линию продолжил британский историк, филолог-классик и профессор древнегреческого языка Бирмингемского университета Джордж Деруэнт Томсон (1903−1987). Томсон входил в Исполком Компартии Великобритании, а в 1951 году он был единственным его членом, который проголосовал против программы «Британский путь к социализму» из-за того, что в этой программе не было сказано о диктатуре пролетариата. То есть Томсон был вполне ортодоксальным и верным марксистом. В своей книге «Исследования по истории древнегреческого общества» он писал следующее:

«Сущность орфизма состоит в его мистическом учении, происходящем из земледельческой магии, а в конечном счете из первобытного обряда посвящения. В орфических мистериях, так же как и в элевсинских и христианских, а в действительности во всех мистических религиях, форма первобытного обряда посвящения была сохранена и наполнена новым содержанием… Как идеологическое оружие в классовой борьбе мистическое движение этого рода имеет два противоречивых аспекта. С одной стороны, поскольку оно представляет собой выражение реальной нищеты и протеста против нее, оно может, если имеется революционное руководство, превратиться в сознательное классовое политическое движение. С другой стороны, при отсутствии такого руководства оно может быть с таким же успехом использовано правящим классом как средство отвлечения внимания от действительной борьбы и для увековечивания таким образом нищеты, из которой само это движение вырастает. В Аттике VI столетия первая из этих тенденций была представлена орфизмом, который отличался от элевсинских мистерий своим непосредственно народным происхождением и своей свободой от государственного контроля; однако в течение следующего столетия он потерял свою положительную ценность…»

Мистическое учение, в данном случае орфизм, с точки зрения марксистского религиоведения может быть как революционным и прогрессивным, так и в последствии утратить эту роль. Вот что говорит Томсон.

Как я уже говорил, Ленинское упрощение имело свои глубокие практические резоны. Однако после Победы в мае 1945 года наступила необходимость достраивания и дооформления идеологии, поиска ее подлинной традиции, что, в свою очередь, могло обеспечить симфоническое сосуществование светских и верующих людей. Но ЦК КПСС вместо своих прямых обязанностей занялась чем-то другим и трансформировала упрощение Ленина в изъятие революционной сути из самого марксизма, сделав его почти неотличимым от буржуазного материализма, чего Ленин в своей статье «Об отношении рабочей партии к религии» не допускал! В итоге официальная идеология из революционной сама превратилась в «опиум», только гораздо менее действенный, чем религия, а ее вульгарный разрыв с религией привел к конфликту советской системы с верующими людьми, что стало одной из причин краха СССР в 1991 году.