Что на самом деле значат смех, улыбка и слезы

Когда нам весело, мы смеемся, когда мы смотрим на человека, который нам приятен, — улыбаемся, а когда на сердце горе — плачем. Кажется, ни для кого не секрет, что три этих состояния и проявления очень разные, и тем не менее эволюционно они возникли из одних и тех же защитных механизмов и реакций. Публикуем сокращенный перевод эссе нейробиолога, писателя и профессора нейробиологии в Принстонском университете Майкла Грациано для журнала Aeon о формировании базовых эмоций и сигналах, которые они подают.

.marker { background: #FFE3E0; background: linear-gradient(180deg,rgba(255,255,255,0) 45%, #FFE3E0 55%); }

Около четырех тысяч лет назад где-то на Ближнем Востоке… писец начертил голову быка. Картинка была довольно простой: схематическое лицо с двумя рогами наверху. […] На протяжении тысячелетий эта иконка постепенно изменялась, попадая во множество различных алфавитов. Она стала более угловатой, затем повернулась на бок, в конце концов полностью перевернулась с ног на голову, и «бык» начал опираться на рога. На сегодняшний день эта иконка больше не означает голову быка — мы знаем ее как заглавную букву «А». Мораль этой истории в том, что символы имеют свойство эволюционировать.

Задолго до появления письменных символов, даже до появления разговорной речи, наши предки общались с помощью жестов. Даже сейчас многое из того, что мы сообщаем друг другу, невербально и частично скрыто под поверхностью осознания. Мы улыбаемся, смеемся, плачем, съеживаемся, стоим прямо, пожимаем плечами. Такое поведение естественно, но также символично. И некоторые из этих движений выглядят довольно странно, если об этом подумать.

Почему мы обнажаем зубы, чтобы выразить дружелюбие? Почему из наших глаз течет вода, когда мы хотим сообщить о необходимости помощи? Почему мы смеемся?

Одним из первых ученых, задумавшихся над этими вопросами, был Чарльз Дарвин. В своей книге 1872 года «О выражении ощущений у человека и у животных» он заметил, что все люди выражают свои чувства более или менее одинаково, и утверждал, что мы, вероятно, развили эти жесты на основе действий наших далеких предков. Современный сторонник этой же идеи — американский психолог Пол Экман, который классифицировал базовый набор человеческих выражений лица — счастье, испуг, отвращение и т. д. — и обнаружил, что они одинаковы в самых разных культурах. […] Другими словами, наши эмоциональные выражения, кажется, врожденные: они являются частью нашего эволюционного наследия. И все же их этимология, если можно так выразиться, остается загадкой.

Можем ли мы проследить эти социальные сигналы до их эволюционных корней, до некоторого исходного поведения наших предков? […] Я думаю, что да.

Около 10 лет назад я шел по центральному коридору в своей лаборатории в Принстонском университете, когда что-то мокрое ударило меня по спине. Я издал весьма недостойный крик и пригнулся, закинув руки на голову. Обернувшись, я увидел не одного, а двух своих учеников — одного с пистолетом-распылителем, другого с видеокамерой. В то время лаборатория была опасным местом. Мы изучали, как мозг наблюдает за зоной безопасности вокруг тела и контролирует движения, пригибание, прищуривание, которые защищают нас от ударов. Нападение на людей со спины не было частью формального эксперимента, но это было бесконечно увлекательно и по-своему показательно.

Наши эксперименты были сосредоточены на определенных областях мозга людей и обезьян, которые, казалось, обрабатывали пространство непосредственно вокруг тела, принимая сенсорную информацию и преобразовывая ее в движение. Мы отслеживали активность отдельных нейронов в этих областях, пытаясь понять их функцию. Один нейрон может стать активным, щелкнув, как счетчик Гейгера, когда какой-то объект нависает над левой щекой. Тот же нейрон реагирует на прикосновение к левой щеке или на звук, издаваемый рядом с ней. […] Другие нейроны отвечали за пространство рядом с другими частями тела — как будто вся кожа покрыта невидимыми пузырьками, за каждым из которых следит нейрон. Некоторые пузыри были маленькими, всего несколько сантиметров, другие — большими, они простирались на несколько метров. Все вместе они создали виртуальную зону безопасности, похожую на массивный слой пузырчатой ​​пленки вокруг тела.

Эти нейроны не просто мониторят движения рядом с телом, они также напрямую связаны с набором рефлексов. Когда они были лишь слегка активными, они отклоняли движение тела от ближайших объектов. […] А когда мы более активно поразили электростимуляцией, например, группу нейронов, защищающих левую щеку, очень быстро произошел целый ряд вещей. Глаза закрылись. Кожа вокруг левого глаза сморщилась. Верхняя губа сильно приподнялась опять же для образования морщин на коже, защищающих глаза снизу. Голова наклонилась и повернулась вправо. Левое плечо приподнялось. Туловище сгорбилось, левая рука поднялась и взмахнула в сторону, как будто пытаясь заблокировать угрозу для щеки. И вся эта последовательность движений была быстрой, автоматической, рефлексивной.

Было ясно, что мы подключились к системе, которая контролирует один из старейших и наиболее важных поведенческих паттернов: предметы нависают над кожей или касаются ее, и скоординированная реакция защищает ту часть тела, которая находится под угрозой. Мягкий стимул вызывает более тонкое избегание, сильные раздражители вызывают полномасштабную защитную реакцию. Без этого механизма вы не сможете стряхнуть насекомое со своей кожи, уклониться от надвигающегося удара или отразить нападение. Без него нельзя даже пройти через дверной проем, не ударившись плечом.

После множества проведенных научных работ мы подумали, что завершили важный проект по сенсорному движению, но что-то в этих оборонительных действиях продолжало нас беспокоить. Когда мы шаг за шагом просматривали наши видео, я не мог не заметить пугающее сходство: защитные движения были очень похожи на стандартный набор человеческих социальных сигналов. Когда лица обезьяны касается легкий ветерок, почему ее выражение так странно похоже на человеческую улыбку? Почему смех частично включает в себя те же компоненты, что и защитная позиция? Какое-то время это скрытое сходство не давало нам покоя: в полученных данных должны были скрываться более глубокие отношения.

Как оказалось, мы не были первыми, кто искал связь между защитными движениями и социальным поведением: одно из первых открытий в этой области было сделано куратором зоопарка Хейни Хедигером, который управлял зоопарком Цюриха в 1950-х годах. […]

Во время своих экспедиций в Африку для отлова особей Хедигер заметил постоянную закономерность среди хищных животных велда. Зебра, например, не просто убегает при виде льва — вместо этого она, кажется, проецирует вокруг себя невидимый периметр. Пока лев находится вне периметра, зебра невозмутима, но как только лев пересекает эту границу, зебра небрежно удаляется и восстанавливает зону безопасности. Если лев входит в меньший периметр, в более защищенную зону, зебра убегает. При этом зебры имеют похожую охраняемую зону и по отношению друг к другу, хотя, конечно, она намного меньше. В толпе они обычно не касаются друг друга, а шагают и смещаются, чтобы сохранить упорядоченный минимальный интервал.

В 1960-х годах американский психолог Эдвард Холл применил эту же идею к человеческому поведению. Холл указал, что у каждого человека есть защищенная зона шириной в полтора-три метра, более широкая в районе головы и сужающаяся к ногам. Эта зона не имеет фиксированных размеров: когда человек нервничает, она увеличивается, когда расслаблен — сжимается. Она также зависит от культурного воспитания: например, личное пространство маленькое в Японии и большое в Австралии. […] Таким образом, зона безопасности обеспечивает невидимый пространственный каркас, который образует наши социальные взаимодействия. И личное пространство почти наверняка зависит от нейронов, которые мы с коллегами изучали в лаборатории. Мозг вычисляет пространственные пузыри, зоны и периметры, а также использует защитные маневры для защиты этих пространств. Этот механизм необходим нам для выживания.

Однако Хедигер и Холл пришли и к более глубокому пониманию: тот же механизм, который мы используем для защиты, также составляет основу нашей социальной активности. По крайней мере, он организует нашу сетку социальных пространств. Но как насчет конкретных жестов, которые мы используем для общения? Например, связана ли как-то улыбка с нашими защитными периметрами?

Улыбка — вещь совершенно особенная. Верхняя губа приподнимается, обнажая зубы, щеки поднимаются вверх, кожа вокруг глаз морщится. Как заметил невролог XIX века Гийом-Бенджамин-Аманд Дюшенн, холодная фальшивая улыбка часто ограничивается ртом, тогда как искренняя дружелюбная улыбка — глазами. […] Тем не менее улыбки также могут означать подчинение. Люди, занимающие подчиненное положение, улыбаются более влиятельным людям… и это только добавляет загадки. Зачем обнажать зубы в знак дружелюбия? Почему мы делаем это для демонстрации подчинения? Разве зубы не должны передавать агрессию?

Большинство этологов согласны с тем, что улыбка — это древний элемент эволюции и что ее варианты можно увидеть у многих видов приматов. […] Представьте себе двух обезьян, A и Б. Обезьяна Б вступает в личное пространство обезьяны A. Результат? Нейроны в теле начинают активизироваться, вызывая классическую защитную реакцию. Обезьяна А щурится, защищая глаза, ее верхняя губа приподнимается, что обнажает зубы, но только в качестве побочного эффекта… уши прижимаются к черепу, защищая его от травм, голова опускается вниз и отворачивается от надвигающегося объекта, плечи поднимаются, чтобы защитить уязвимое горло и яремную вену, туловище выгибается вперед, чтобы защитить живот, наконец, в зависимости от направления угрозы руки могут протянуться поперек туловища, чтобы защитить его, или подняться вверх, чтобы защитить лицо. Обезьяна принимает общую оборонительную стойку, прикрывая наиболее уязвимые части своего тела.

Обезьяна Б может многому научиться, наблюдая за реакцией обезьяны А. Если обезьяна А дает полноценный защитный ответ, съеживаясь, это сигнал о том, что она напугана. Ей непросто. Ее личное пространство расширено, она рассматривает обезьяну Б как угрозу, как социального лидера. С другой стороны, если обезьяна А демонстрирует более тонкий ответ, возможно, прищурившись и слегка запрокинув голову, это хороший сигнал о том, что обезьяна А не так уж и напугана, не считает обезьяну Б социальным лидером или угрозой. Такая информация очень полезна для членов социальной группы: обезьяна Б может узнать, где она находится по отношению к обезьяне A… и естественный отбор будет отдавать предпочтение обезьянам, которые могут читать реакцию других и корректировать свое поведение соответствующим образом. […]

Впрочем, часто природа — это гонка вооружений. Если обезьяна Б может собирать полезную информацию, наблюдая за обезьяной А, то обезьяне А полезно манипулировать этой информацией и влиять на обезьяну Б. Таким образом, эволюция отдает предпочтение обезьянам, которые в определенных обстоятельствах могут изобразить защитную реакцию — это помогает убедить других в том, что вы не представляете угрозы. «Улыбка» обезьяны, или гримасничанье, — это, по сути, быстрая имитация защитной позиции.

В наши дни люди используют улыбку в основном для выражения дружеского отсутствия агрессии, а не для выражения откровенного подчинения

И все же мы по-прежнему можем наблюдать у себя обезьяний жест. Иногда мы улыбаемся, чтобы выразить покорность, и эта подобострастная улыбка своего рода намек: как и обезьяны, мы автоматически реагируем на такие сигналы. Мы не можем не чувствовать теплоту по отношению к тому, кто лучезарно нам улыбается. Мы не можем избавиться от презрения к человеку, который раболепствует и съеживается, или от подозрений относительно того, чья улыбка никогда не достигает глаз.

Люди уже давно отмечают жуткое сходство между улыбкой, смехом и плачем. […] Но почему такие разные эмоциональные состояния выглядят так физически похожими?

Смех в высшей степени иррационален и безумно разнообразен. Мы смеемся над умными шутками, удивительными историями… мы смеемся, даже когда нас щекочут. По словам этолога Яна ван Хоффа, у шимпанзе тоже есть что-то вроде смеха: они открывают рты и делают короткие выдохи во время игровых битв или если их кто-то щекочет. То же самое делают гориллы и орангутаны. Психолог Марина Росс сравнила звуки, издаваемые обезьянами разных видов, и обнаружила, что звук играющих бонобо ближе всего к человеческому смеху опять же во время драки или щекотки. Все это делает весьма вероятным то, что первоначальный тип человеческого смеха также возник из игровой борьбы и щекотки.

В прошлом люди, изучающие смех, в основном концентрировались на звуке, и все же человеческий смех затрагивает все тело даже более очевидным образом, чем улыбка. […] Но как фырканье обезьян во время драки превратилось в человеческий смех с его сложным выражением лица и движениями всего тела? […]

Представьте себе двух молодых обезьян в игровой драке. Игровые бои — важная часть развития многих видов млекопитающих, ведь так они оттачивают базовые навыки. В то же время они сопряжены с высоким риском получения травм, а это значит, что такие бои необходимо тщательно регулировать. Предположим, обезьяна Б на мгновение одерживает верх над обезьяной А. Успех в игровом бою означает преодоление защиты вашего противника и прямой контакт с уязвимой частью тела. Может быть, обезьяна Б ударила или укусила обезьяну А. Результат? И снова нейроны, которые защищают тело, начинают проявлять высокую активность, вызывая защитную реакцию. Обезьяна А… щурится, ее верхняя губа приподнимается, как и щеки, голова опускается, плечи поднимаются, туловище изгибается, руки тянутся к животу или лицу. Прикосновение к глазам или удары по носу могут даже вызвать слезы — еще один компонент классической защитной реакции. […] Сила реакции зависит от того, как далеко зашла обезьяна Б. […]

Обезьяна Б правильно читает эти знаки — как иначе она могла бы научиться хорошим приемам боя и как еще она узнает, что нужно отступить, чтобы не нанести реальный вред своему противнику? У обезьяны Б есть информативный сигнал — своеобразная смесь действий, исходящая от обезьяны А, вокализация в сочетании с классической защитной позой. […] В этом случае сложная динамика между отправителем и получателем постепенно превращается в стилизованный человеческий сигнал, который означает «Вы преодолеваете мою защиту». Ребенок, боящийся щекотки, начинает смеяться, когда ваши пальцы приближаются к защищенным зонам его кожи даже до того, как вы до них дотронетесь. Смех усиливается по мере того, как вы приближаетесь, и достигает максимума, когда вы действительно начинаете его щекотать.

И я должен отметить, что у этого есть мрачный смысл. Смех, который люди издают, когда их щекочут, необычайно интенсивен — он включает в себя гораздо больше элементов защитного набора, чем смех шимпанзе. Это говорит о том, что ссоры наших предков были гораздо более жестокими, чем все, что обычно делают наши кузены-обезьяны. Что наши предки должны были делать друг с другом, чтобы такие безумные защитные реакции нашли свое отражение в социальных сигналах, регулирующих игровые бои?

В смехе мы находим ключ к явному насилию в социальном мире наших предков

[…] Однако щекотка — это лишь начало истории смеха. Если теория «прикосновения» верна, то смех может функционировать как своего рода социальная награда. Каждый из нас контролирует эту награду… мы можем раздать ее другим, тем самым формируя их поведение, и мы действительно используем смех таким образом. В конце концов, мы смеемся над шутками и смекалкой людей в знак поддержки и восхищения. […] Подобным же образом могли возникнуть стыдливый или насмешливый смех. Представьте себе небольшую группу людей, возможно, семью охотников-собирателей. В основном они ладят, но конфликты все же случаются. Двое из них сражаются, и один решительно побеждает — вся группа награждает его победу, подавая сигнал, смеясь. В этом контексте смех вознаграждает победителя и стыдит проигравшего.

В этих постоянно меняющихся формах мы все еще можем видеть исходные защитные движения, так же как вы все еще можете увидеть рога быка в букве «А». […] Но подумайте о тех случаях, когда вы и ваш друг никак не можете перестать смеяться вплоть до того, что из ваших глаз начинают течь слезы. […] Щеки вздымаются, глаза прищуриваются, пока почти не исчезают, туловище сутулится, руки тянутся к телу или лицу — все это вновь отголоски классической оборонительной позиции.

Загадка плача в том, что он очень похож на смех и улыбку, но означает совершенно обратное. Эволюционные теории склонны преуменьшать это сходство, потому что его трудно объяснить. Точно так же, как ранние теории улыбки ограничивались идеей демонстрации зубов, а теории смеха сосредоточивались на звуке, предыдущие попытки понять плач с эволюционной точки зрения были сосредоточены на наиболее очевидном его аспекте — слезах. Зоолог Р. Дж. Эндрю в 1960-х годах утверждал, что плач имитирует загрязнение глаз, но что еще могло вызывать слезы в глубинах доисторических времен?

[…] Я думаю, что здесь мы в очередной раз имеем дело с формой поведения, которую можно лучше понять в контексте всего тела. В конце концов, классические признаки плача также могут включать в себя приподнятие верхней губы, вздутие щек, наклонение головы, пожимание плечами, изгиб туловища вперед, вытягивание рук и вокализацию. Другими словами, перед нами типичный защитный набор. Как социальный сигнал плач имеет особое значение: он требует утешения: заплачь, и твой друг постарается помочь тебе. Тем не менее эволюция любого социального сигнала, по-видимому, определяется тем, кто его принимает, поэтому стоит посмотреть на то, как и почему приматы утешают друг друга.

Как обнаружила в 1960-х Джейн Гудолл… шимпанзе также утешают друг друга, и обстоятельства, в которых они это делают, весьма показательны. Один шимпанзе может избить другого, даже сильно навредить ему, а затем успокоить его же телесным контактом (или, в случае бонобо, сексом). Адаптивное преимущество таких репараций заключается в том, что они помогают поддерживать хорошие социальные отношения. Если вы живете в социальной группе, ссоры неизбежны, так что полезно иметь механизм восстановления, чтобы вы могли продолжать пожинать плоды социальной жизни.

Представьте себе предка-гоминида, избивающего одного из младших представителей группы. Какой полезный знак он бы искал, чтобы знать, что он зашел слишком далеко и что пора начать утешать? К настоящему моменту ответ должен быть очевиден: он искал бы крайней защитной позы вместе с тревожными криками. Тем не менее плач добавляет к этой уже знакомой защитной смеси что-то новое. Откуда и зачем берутся слезы?

Мое наилучшее предположение, как бы странно это ни звучало, состоит в том, что наши предки имели обыкновение бить друг друга по носу. Такие травмы приводят к обильному слезоотделению, и есть независимые доказательства того, что они были обычным явлением. Согласно недавнему анализу Дэвида Кэрриера и Майкла Моргана из Университета Юты, форма лицевых костей человека вполне могла развиться таким образом, чтобы выдерживать физические травмы от частых ударов кулаками. Толстые укрепленные лицевые кости впервые встречаются в окаменелостях австралопитеков… Кэрриер и Морган также утверждают, что австралопитек был первым нашим предком, чья рука была способна сжаться в кулак. Итак, причина, по которой мы плачем сегодня, вполне может скрываться в том, что наши предки обсуждали свои различия, ударяя друг друга по лицу. Думаю, некоторые из нас до сих пор используют этот метод.

[…] Эволюция очевидно благоволила животным, которые реагировали на плач эмоциональным желанием утешить. И как только это случилось, началось второе эволюционное давление: теперь в интересах животного было манипулировать ситуацией и имитировать травму, даже преувеличивать ее всякий раз, когда ему было нужно утешение. Таким образом, сигнал (плач) и реакция (эмоциональное побуждение предложить утешение в ответ) развиваются в тандеме. Пока обе стороны обмена продолжают извлекать выгоду, такое поведение не имеет насильственного происхождения. […]

Конечно, плач, смех и улыбка кажутся похожими, если смотреть на них с достаточно отстраненной точки зрения, но они также имеют важные различия. […] И если все они произошли из одного поведенческого набора, как они могли разделиться настолько сильно, чтобы передавать разные эмоции?

Один из ответов состоит в том, что защитные реакции не являются монолитными, они представляют собой большой и сложный набор рефлексов, и в разных обстоятельствах срабатывают несколько разные защитные действия. Если вас ударили кулаком по лицу, защитная реакция — начать вырабатывать слезы, чтобы защитить поверхность глаз. Если вас схватили или укусили в драке, реакция может включать в себя сигнал тревоги и блокировку действий конечностей. […] Слегка разные реакции могли трансформироваться в итоге в разные эмоциональные сигналы, объясняя тем самым как их тревожное сходство, так и причудливые различия. […]

Защитные движения настолько влияют на наши эмоциональные жесты, что даже их отсутствие говорит о многом

Подумайте о модели из модного журнала — она наклоняет голову, чтобы выглядеть соблазнительно. Зачем? Затем, что шея — это одна из наиболее защищенных частей нашего тела. Мы съеживаемся и поднимаем плечами, если кто-то пытается прикоснуться к нашей шее, и на то есть веская причина: в первую очередь хищники берутся за яремную вену и трахею. Вот почему такой жест, как наклон головы, и выставление напоказ той стороны горла, где проходит яремная впадина, посылает бессознательный сигнал приглашения. Он как бы говорит: я ослабляю свою бдительность, чтобы вы могли приблизиться. […]

Удивительно, что так много всего могло произойти от такого простого явления. Старинный защитный механизм, который следит за пузырями пространства вокруг тела и организует защитные движения, внезапно трансформируется в гиперсоциальном мире приматов, превращаясь в улыбки и смех, плач и съеживание. Каждый из этих видов поведения затем разделяется на целую кодовую книгу сигналов для использования в различных социальных обстоятельствах. […]

Почему же так много наших социальных сигналов возникло из чего-то, казалось бы, столь бесперспективного, как защитные движения? Ответ очень прост: эти движения несут информацию о нашем внутреннем состоянии, они очень заметны для других, и их редко можно безопасно подавить. В общем, они раскрывают все наши секреты, и эволюция отдает предпочтение животным, которые могут читать эти знаки и реагировать на них, а также животным, которые могут манипулировать этими знаками, чтобы влиять на тех, кто наблюдает. Таким образом, мы наткнулись на определяющую двусмысленность эмоциональной жизни человека: мы всегда оказываемся в ловушке между подлинностью и фальсификацией и постоянно находимся в серой зоне между непроизвольным эмоциональным взрывом и целесообразным притворством.