«Земля воспринимается нами как инертный кусок материи»: интервью с философом Беном Вудардом

Фонд V-A-C представляет «Опыты нечеловеческого гостеприимства» в ММОМА на Гоголевском бульваре. Мультидисциплинарный проект открывает экспериментальную программу «Карт-бланш»: ММОМА приглашает дружественные художественные институции реализовать собственные кураторские инициативы. 20 мая в рамках шестой сессии состоится лекция философа Бена Вударда, который исследует «кошмарные» аспекты формализма, олицетворяющего отчуждение разума и тела друг от друга. В интервью T&P он рассказал о пессимизме в философии, гниении, распаде и ксенофеминизме. Бен Вудардфилософ, специалист в области медиа, натурфилософии XIX века, кино и литературы в жанре хоррор и видеоигр, сотрудник Университета Люнебурга в Германии Книга Бена Вударда «Динамика слизи. Зарождение, мутация и ползучесть жизни» посвящена концептуализации на вопрос о том, что слизь может сообщить нам об устройстве реальности. — Вас считают представителем современного философского пессимизма. Подписались ли бы вы под этим и называете ли себя (лично) пессимистом? Проводя параллель с Жюстиной из «Меланхолии» Ларса фон Триера, которая произнесла фразу «Жизнь на Земле — это зло», вы, в частности, утверждаете, что пессимизм может предложить нам «форму полезной ясности». Может ли пессимизм быть использован как эпистемологическое орудие (подобно сомнению), которое затем преодолевается в процессе размышления?— Я бы не назвал свой проект в строгом смысле или по преимуществу пессимистическим. Однако я считаю, что пессимизм занимает важное место в философском дискурсе (не говоря уже о науке и политике), хотя его функционирование требует некоторого прояснения. Как я уже отмечал в нескольких своих текстах, есть два основных возражения против пессимизма: во-первых, он равносилен пораженчеству, а во-вторых, по своей природе он остается антропоцентричным в силу жалости по отношению к себе или своей меланхолической природы.Учитывая эти возражения, мне кажется важным использовать пессимизм в подходящих для этого масштабах. Рассматривать судьбу человеческой расы с учетом неизбежности тепловой смерти Вселенной не то же самое, что быть настроенным пессимистично по отношению к местной политической или социальной ситуации. Большинство пессимистов не убьют своих друзей оттого, что жизнь во вселенском масштабе бессмысленна; люди также обычно не кончают жизнь самоубийством ради грандиозных целей, а делают это в силу личных мотивов. Пессимизм обладает силой прояснения в том смысле, что он дает нам понять, что мы можем сделать в подходящем масштабе, без того чтобы привносить туда более высокие или низкие чувства. По этой причине я бы не сказал, что жизнь на Земле — непременное зло, но она — в определенном масштабе — способна на зло. На самом же деле жизнь — это биология или же влияние биологии на материальный мир, который отбрасывает ее обратно.— Когда смотришь выступления современных ученых, то невольно удивляешься их восторженному энтузиазму и оптимизму относительно того, чем они занимаются. Скоро мы излечимся от рака благодаря починке ДНК, к 2030 году мы колонизируем Марс, жизнь человека не имеет физических противопоказаний против бессмертия и так далее. Что, помимо левой меланхолии, может стать ответом философа ученым?— Хотя бы на уровне капитала пессимистичный взгляд на подобные утверждения вполне оправдан. Достаточно задуматься: как эти проекты будут спонсироваться и кто сможет их себе позволить? С другой стороны, я категорически не согласен с безосновательным мнением, распространенным среди гуманитариев, которые полностью списывают технологии капиталистическому или государственному господству. Главная цель пессимизма, или негативности, — создание мрачной картины будущего, где радикальные технологические возможности не были адекватным образом отделены от корпоративного финансирования. Или же, предаваясь негативизму, мы можем предвидеть в этих проектах сценарии саморазрушения.— В 1980-е годы философы, художники и теоретики были одержимы идеей абъекции — например, субстанции, которая находится на границе между внутренним и внешним, субъективным и объективным (кровь, сперма, экскременты). А сейчас мы можем наблюдать растущий интерес к процессам, которые находятся на грани жизни и смерти, между одушевленным и неодушевленным (гниение, разложение, распад). Почему вам кажется это интересным и актуальным для философии?— Абъекция, конечно же, известна благодаря книге Юлии Кристевой «Силы ужаса» и психоанализу в целом. Одно из различий заключается в человекоцентричности (и непосредственно в эдипальной центричности) дискурса абъекции. Мыслитель Патриция Маккормак полагает, что внимание к телесности и становлению может вывести нас за пределы психоаналитического театра утраты тела, при этом не забывая про феминистскую и квир-проблематику, которая объективно важна для Кристевой.Гниение и распад мне кажутся интересными еще и потому, что само мышление сформировано освоением (или неспособностью освоения) научных концепций. Статья Резы Негарестани «Мягкость под прикрытием: введение в архитектуру и политику разложения» может здесь послужить образцом, поскольку она показывает, как различные базовые понятия «внутри» и «снаружи» вслед за расчетами Лейбница и исследованиями в области химии утрачивают смысл. Наблюдая за телом как метастабильной биологической стабилизацией химических процессов, мы изменяем масштаб функционирования оппозиции «внутри — снаружи». Хоть нам и удобно рассматривать стабильность человеческих (и органических) тел как опорную точку для понимания «внутри» и «снаружи», они мало что значат, когда мы начинаем говорить, общаться, употреблять наркотики, усваивать что-либо.— Сегодня нам говорят, что мы произошли из «первичного бульона»; также существуют гипотезы «пиццы» и «майонеза», которые тоже объясняют происхождение жизни из слизи. Почему, на ваш взгляд, люди хотят преодолеть склизкость, как вы утверждаете в своей книге, «посредством культуры, эстетики, юридических систем, набожности, умеренности или веры в последующую жизнь» и, я бы добавил, даже научной терминологии?— Ключевая роль философии — отделять то, что делает наука, от того, как наука объясняет, что она делает, и как все это соотносится друг с другом. Она, конечно, может дать роковую осечку (как это, возможно, произошло в случае Бергсона, атаковавшего теорию относительности Эйнштейна), но хорошая философия (будь то философия науки или исследования науки и технологий) может отличить художественный вымысел от научной работы. Феминистская философия науки, например, показала абсурдность описания процессов вроде оплодотворения, где сперматозоид видится ученым доблестным рыцарем, атакующим яйцеклетку, словно крепость. По тем же причинам жизнь не обязательно должна быть приукрашена осмысленностью или чудесами, когда на самом деле действует слепая случайность, хоть она и может быть эффектной.— Одна из главных ваших идей — это «безосновность», или «разземление» (ungrounding), благодаря которой вы подрываете представления о земле как темной, неисследованной, монолитной и неодушевленной субстанции. Вы не могли бы рассказать о ней поподробнее?— Понятие «безосновности» я заимствую из натурфилософии Шеллинга, который уделяет особое внимание геологическому. Важно, что у Шеллинга природу земли нельзя напрямую уравнять с понятием разума или причины, так как любая земля, будучи тщательно исследованной, скрывает еще более глубинные земли. Если попытаться объяснить каждую вещь и процесс, который был использован для создания любого другого объекта или организма, то список этот окажется бесконечно длинным. Тем не менее мы можем поставить в приоритет определенные процессы, вынося за скобки другие (в зависимости от контекста исследования). В противовес этому земля часто понимается как инертный кусок материи, несмотря на погодные сложности, гипердинамизм, тектонические сдвиги — не говоря уже об электромагнетизме и гравитации. Подобно организмам, которые представляют из себя метастабильные химические реакции, земля — это метастабильная физическая реакция, которая сначала заземляет, но впоследствии разземляется жизнью. © Petrit Halilaj — Недавно Илон Маск объявил о запуске Boring Company, которая собирается бурить подземные туннели — бурению как раз и посвящена ваша книга «О разземленной земле: к новой геофилософии». Журналисты сразу же начали злорадствовать, что у Маска наступил кризис среднего возраста, как если бы проникновение вглубь земли не было бы столь перспективным и важным, как покорение космоса.— Мне бы не хотелось спекулировать о личности Маска, но то, что он назвал свою первую машину «Годо», вполне показательно! Это опять-таки отсылает нас обратно к отношениям между наукой и вымыслом и нашему пониманию развития технологий. Рассматривать Маска как магната в духе Айн Рэнд или как психологически отчаявшегося гражданина Кейна было бы достаточно поверхностным. И опять-таки мы видим пессимизм в действии — разочарование Маска может быть понято психологически (чем оно в определенном смысле и является), но оно также указывает и на конфликт между технологиями, капиталом и государством. Мне симпатичны некоторые прометеевские проекты такого рода (как та же колонизация Марса), тем не менее нельзя не испытывать противоречивые чувства, когда все проекты, осуществление которых подразумевает долгосрочное развитие, принадлежат частным лицам.— Философ Майкл Мардер использует термин «экстрактивизм» для определения современной парадигмы, экстраполируя добычу ресурсов на экономику. Можно ли сказать, что идеи Декарта (который, в свою очередь, поддерживал насилие над животными) и философия после него (вы называете ее «эксплуататорским капиталистическим картезианством») тоже в каком-то смысле основаны на таком экстрактивизме?— Капитализм (не говоря уже о колониализме), несомненно, питается за счет извлечения материальных ресурсов. Даже якобы «зеленые проекты» вроде электрических автомобилей подразумевают добычу кобальта и других металлов и минералов в странах третьего мира для производства батарей. Не стоит винить в этом именно Декарта — хотя бы потому, что его взгляды на животных он оправдывал отсутствием у них души. Я бы скорее атаковал некоторые теологические направления мысли (к которым можно отнести мысль Декарта, хотя она, возможно, и не исчерпывается ими), где человеческий организм признается исключительным и, следовательно, выходит за рамки биологической сущности, так как он дарован Богом.Не обязательно участвовать в теологических спорах, чтобы доказать жестокость (а также и глупость) использования животных в медицинских испытаниях. Также не обязательно — и в этом я не согласен с Мардером — применять аргументы инаковости или этические определения жизни, чтобы защищать животных. Пускай это прозвучит куда более прямолинейно и будет адресовано самим ученым, но мне кажется достаточно сомнительным, что мыши, пытающиеся спастись от воды, на самом деле сообщают нам нечто о воздействии антидепрессантов на людей. Я позаимствовал этот пример у Анн-Франсуаз Шмид, которая рассказала об этом во время своего доклада на Performing Arts Forum. Подход Мардера действительно уменьшает разрыв между человеком и животным, тем не менее даже этот узкий зазор оправдывает испытания (так как мы утверждаем, что мыши могут впасть в депрессию). Поддерживать различие между мышами и людьми не означает возвышать людей над мышами, но скорее указывает нам на то, что причины наших депрессивных состояний принципиально отличаются.В этом случае, может быть, во мне опять говорит пессимист, но я думаю, куда проще убедить людей перестать делать что-то из-за напрасной траты денег и времени (опять-таки в случае, если исследование спонсируется корпорациями), нежели остановить их из-за того, что они приносят страдание.— Вы, как и некоторые другие современные философы, интересуетесь научной фантастикой (Лавкрафт, Томас Лиготти), видеоиграми, комиксами и фильмами категории «Б», откуда вы заимствуете для своей философии различных героев вроде гигантских червей, грибоподобных существ, микроорганизмов, монстров, бурильных машин и так далее. Вы бы сказали, что Чужой — как предельный нечеловеческий агент — заменил Другого предыдущих десятилетий?— В некотором смысле можно сказать, что Чужой — это человеческая и нечеловеческая форма Другого. Но опять-таки, возвращаясь к вопросу об абъекции, ваш вопрос основан на том, как оппозиции перекраивают или же просто снимают предшествующие им границы. Но можно подойти иначе — посмотреть на то, как Чужой сам по себе меняется, а не просто заменяет абъекцию или Другого. В основе проекта ксенофеминизма лежит похожий подход, то есть отчуждение там функционирует на разных уровнях и не позволяет произвести поспешное разведение философского и политического или же психического и реального.— Недавно мир облетела новость, что в отремонтированном Музее Пикассо завелась плесень. Вы же как раз пишете, что гриб обладает способностью «распространяться на зыбкие пространственные измерения древней истории… и покрывать все пространство цивилизации».— Надо думать, ремонт оказался неудачным! Все умирает, и все разлагается, а грибок лишь извлекает выгоду от побочных эффектов и перераспределяет пространство под тем, что некогда было живым. Я вижу это следующим образом: мы считаем, что можем выместить природу, но грибы появляются именно там, где жизнь кажется невозможной — повсюду, от космических станций до чернобыльского саркофага. Словарь для чтения книг Бена Вударда Слизь существует как в физическом смысле («общее название жизнепорождающей полутвердой субстанции»), так и в метафизическом («очевидные непристойности органического бытия»). Неправильное истолкование процессов эволюции, где осмысленность побеждает случайность, указывает человеку на возможность его преодоления через культуру, науку и философию, в то время как склизкость существования неизбежна даже на уровне индивидуального генезиса (происхождение человека из слияния сперматозоида и яйцеклетки).Разземление — термин, который Вудард заимствует из философии природы Фридриха Вильгельма Йозефа Шеллинга (и их последующей интерпретации Жилем Делезом, Ианом Гамильтоном Грантом и Резой Негарестани). Если, по мнению Делеза, бурение геологических слоев земли само уподобляется движению мысли, то у Гранта горные работы и добыча ископаемых открывают «разземленность» в сердце любого объекта и указывают на ограничения трансцендентальной философии субъекта. «Линии серийной взаимозависимости, слой за слоем, которые открывает геология, не покоятся ни на чем, кроме документации действий, предшествующих производству последующих».Ксенофеминизм (ксено, от греч. ξένος — «чужой») — направление интерсекционального феминизма, который через денатурализацию и отчуждение человека адаптирует идеи гендерного равенства к актуальным проблемам XXI века («феминизм, который был бы на ты с компутацией»). В своем манифесте группа «Laboria Cuboniks» призывает к перенаправлению технологий на служение целям прогрессивной гендерной и классовой политики. Вместо захламления мира гаджетами новые технологии должны решить проблемы «неравенства в доступе к репродуктивным и фармакологическим инструментам; экологических катаклизмов, экономической нестабильности, а также опасных форм неоплачиваемого/низкооплачиваемого труда». Регистрация на лекцию Бена Вударда