Самый красивый сподвижник Ельцина рассказал о кухне российской политики
Очередной день рождения ВЛКСМ отметили 29 октября, и этот день — лучший повод проведать комсомольцев. Их биографии простыми не назовешь: в начале 1990-х многие из них задорно переключились на строительство новой демократической России. О том, как это происходило, «МК» рассказал Владимир Шумейко, некогда первый вице-премьер молодой ельцинской России.
«Самая голливудская улыбка истеблишмента» — так говорили о Владимире Шумейко за рубежом. А еще — самый стремительный взлет от комсомола до высшей власти. И самый молодой (на момент назначения в 1992-м) первый вице-премьер.
«Запрется в кабинете и что-то пишет» — этот слух утек из загородного дома, где ныне 80-летний сподвижник Ельцина ведет уединенный образ жизни. «Что-то» — это воспоминания и рассуждения о былом. И он готов ими поделиться.
— Владимир Филиппович, я тут немного подготовилась: у вас школа с серебряной медалью, политех, затем служба в Группе советских войск в Германии, дослужились до инструктора политотдела спецчастей Потсдамского гарнизона, заодно женившись на секретаре его прокуратуры и снявшись в кино на гэдээровской киностудии. Портрет баловня СССР. Не жалко было его разваливать?
— Не знаю, как можно развалить то, что уже развалено. Каждый раз удивляюсь, когда слышу, что «развалили Союз» Беловежским соглашением. Вот вы попробуйте какой-нибудь надписью что-нибудь развалить. Напишите «развалилось» — и чтобы оно развалилось. В Беловежской Пуще (8 декабря 1991 года на территории современной Беларуси было подписано Соглашение о создании Содружества Независимых Государств (СНГ). — Авт.) подписали то, что уже свершилось. Слава богу, что правопреемственность осталась у России, она заняла место Союза в качестве главной в мире страны. Правда, долги всех республик пришлось оплатить, но это издержки. 1992-й: экс-советские республики начали парад суверенитетов, все первые секретари компартии назвались президентами и летят к главе СНГ Ельцину в этом качестве на первое заседание.
Кстати, Ельцин единственный, кого они уважали и даже побаивались. А я первый вице-премьер, по должностной инструкции обязан встречать и провожать всех президентов. Встречал прямо на взлетном поле: один за другим приземляются президентские Ту-134, старенькие, раздолбанные. И вдруг новенький красавец «Боинг-727», с трапа спускаются все в дорогих кашемировых пальто — глава суверенного Туркменистана так прибыл, в тяжелые-то переломные годы! Мы были знакомы, поэтому он мне сразу: «Володь, слушай, не пойду я на заседание. У меня тут личные встречи! Скажи Ельцину, что я заболел». Я говорю ему: «Сапармурат, там вопрос серьезный, Объединенные вооруженные силы будут обсуждать». А он мне: «Володь, ну ты же там будешь, вот и скажи за меня, а я лучше деньгами отдам». Он даже не скрывал, что очень богат, рассказывал, что у него три миллиарда долларов. На тот момент прошел всего год, как он перестал быть первым секретарем Компартии советской Туркмении, то есть руководителем партии, являвшейся основой Союза и советской власти. Он что, за год переродился? Нет, он таким и был; так о каком «развале» СССР мы говорим?
— Вы стремились к власти, желали ее?
— У меня всегда все по любви: я всегда делал то, что мне интересно, и не скрывал этого. Вот вы упомянули школьную серебряную медаль; а не золотая она потому, что в 7-м классе у меня годовая «двойка» по поведению: увел весь класс с урока — смотреть, как саперы взрывают весной лед на реке. В 8-й класс меня взяли только решением педсовета школы. Сидим за партой в своей краснодарской школе с Игорем Чернышенко (российский политик, был сенатором от Мурманской области, входил в состав Комитета Совфеда по федеративному устройству, региональной политике, местному самоуправлению и делам Севера. — Прим. «МК»). Урок литературы, учительница велела писать план к сочинению по «Грозе», а мы в «Морской бой» режемся. Валентина Ивановна нам говорит: «Вы чем занимаетесь?» А я ей: «В «Морской бой» играем, я у Чернышенко трехтрубный потопил, сейчас буду двухтрубный». Она спрашивает: «Вам что, не интересно?!» А я ей: «Ну а как это может быть интересно? В 9-м — «луч света в темном царстве», в 10-м — Кабаниха. Было бы интересно, если бы о поэтах современных рассказали — о Евтушенко, Рождественском, Ахмадулиной». Из класса нас выставили обоих, мы и ушли дальше в «Морской бой» играть. В 90-е с Чернышенко в сенате столкнулись, вспомнили это.
В армии тоже умудрялся делать то, что интересно, хоть и служил за границей. Вот вы упомянули Группу советских войск в Германии как элитное подразделение; но в то время считалось, что лучше служить в Союзе, а то за границей увольнений нет. Но и за границей бывает служба получше и похуже. Если чем-то прогневал небеса, то попадаешь на танковый ремонтный завод. Но там еще можно служить, лишь бы не демонтажный цех. А если уж так не везет, что туда угораздило, то лишь бы не на разборку ходовой части. Вот именно там я и служил. Работа тяжелейшая. Цех наш, секретарем комсомольской организации которого меня через несколько месяцев избрали, числился в отстающих. И вот на отчетно-выборное комсомольское собрание части приезжают командир полка, начальник политотдела, другие руководители. Как и следовало ожидать, цеху досталось по первое число. В списках выступающих меня не было, да и не собирался я выступать, просто обидно за наших ребят стало. Обращаюсь к командиру части полковнику Саранчуку: «Вот вы, Дмитрий Сергеевич, ругаете наш цех, а кто назначил начальником цеха майора такого-то? Он очень хороший человек, но не производственник, преподавателем был, ему очень тяжело». Потом поворачиваюсь к зампотеху полка: «Товарищ подполковник, вы такой начищенный, красивый, но мы вас ни разу в цехе не видели. А у нас с техническим оснащением беда: электрические гайковерты горят, пневма не срабатывает, траки скоро разбирать некому будет — лучший специалист-сверхсрочник увольняется». Ну и дальше в том же духе. Кажется, больше никогда в жизни я не слышал после своих выступлений таких аплодисментов, как в тот раз. А сам с замиранием сердца шел к своему месту и думал: наградят или накажут — что это рядовой-срочник себе позволяет?.. Наградили — должностью инструктора политотдела. И это событие, полагаю, во многом предопределило мой дальнейший жизненный путь, дало импульс к построению карьеры, сначала производственной, а затем и политической, государственной.
— А в ночных клубах Потсдама вас до сих пор помнят: говорят, что вы в самоволку сбегали ради свиданий в их заведениях. И на киностудии помнят.
— А мой начальник политотдела с лейтенантом Конрадом Вольфом вместе в армии служил. А когда я служил, он снимал на ДЕФА в качестве режиссера. Приезжает к моему шефу и говорит: «У меня людей на массовку и в эпизоды нет». А мой начальник ему отвечает: «Зато у меня полно, штаны просиживают». А я как раз в тот момент собрал целую команду со всех частей, мы меняли комсомольские билеты, — и нас всех сразу на кинопробы. Несколько человек взяли в массовку, а меня на эпизоды, и я потом на киностудию ездил как на работу. Снимался вместе с Василием Ливановым, Галиной Польских, Алексеем Эйбоженко и Михаилом Глузским. Даже каскадером побыть довелось: прыгал с моста, получил за это 200 марок. Этих денег мне хватило, чтобы купить костюм, туфли, рубашку и галстук, потому что «свидания», которые вы упомянули, у меня были лишь с одной девушкой, Галочкой, которая сейчас уже без малого 60 лет как моя законная жена, с которой у нас двое дочерей и внуки. А самоволки — да, были, ведь Галина была вольнонаемная и могла покидать часть, а я был влюблен и хотел за ней красиво ухаживать. В итоге под конец моей трехлетней службы нас прямо там, в Потсдаме, и поженили, после чего я в звании старшего сержанта увез Галочку в Краснодар. Она перевелась из Минского университета в Краснодарский, а я вернулся на свой родной ЗИП (завод электроизмерительных приборов) слесарем-сборщиком.
— А ведь уже играли в заграничном кино со звездами, в валюте получали! Другой на вашем месте решил бы, что востребован как актер…
— А я решил, что был всего лишь удачный случай. А на тот момент мне стало интересно учиться. Возвращаюсь на свою вечерку КПИ (вечернее отделение Краснодарского политеха), а декан мне говорит: «Иди снова на первый курс. Не потянешь ты со своим курсом, 3,5 года прошло». А я ему: «Я догоню». После чего прихожу на математику, преподаватель объясняет частные производные. Я переспрашиваю: какие, простите?! Я даже не знал, что производные бывают частные. Тяжело было, но я догнал. Так начался мой не самый быстрый, но уверенный подъем по производственной карьерной лестнице. В запас уволился в 1967-м, через 15 лет стал кандидатом технических наук, в апреле 1986-го был назначен главным инженером родного ЗИПа, а в январе 1989-го стал его генеральным директором, с 13 тысячами человек в подчинении, 8 тысяч из которых женщины; а мне всего 44 года.
Когда в Спитаке было землетрясение, нам отключили электроэнергию, стали давать вечером по 8 часов. Хорошо если утром и днем, но бывало, что и поздним вечером. И вот как-то сборочный цех — а это 800 работниц на двух конвейерах — только отработал вторую смену, а мне звонят и говорят, что утром электричества не будет, дадут только на 8 часов в ночь. И мне надо уговорить восемь сотен только что отработавших женщин остаться еще и на ночь. Иду в цех, молоденький главный инженер, и говорю: «Девочки, надо остаться». И знаю, что после этого надо замолчать и выслушать. Что тебе сейчас расскажут все, что думают про тебя, про партию, про правительство и про электричество; но надо только поддакивать и кивать. Стою, киваю, и тут одна говорит: «Я с вашей электроэнергией мужа неделю уже не вижу». А я ей: «Где он живет? Скажи, я сейчас за ним свою служебную машину пошлю. Привезу, посажу в красный уголок, и смотрите на него сколько хотите». На это они захохотали и согласились отработать ночь.
А как-то у нас по распоряжению начальницы городской СЭС (санэпидемстанция. — Авт.) закрыли гальванический цех. Мне как главному инженеру к ней на поклон идти, а то план горит. А у нас на территории завода оранжерея, построенная в 1934-м, мы ее сохранили в рабочем состоянии, чтобы всегда цветы под рукой: когда руководишь заводом, без букета часто никуда. Звоню начальнице оранжереи, чтобы сделала мне букет. А она мне: «Представляете, февраль на дворе, а у нас сирень зацвела».
Конечно, у них же там парник. И тут меня осенило: говорю ей, чтобы срезала мне две самых пушистеньких веточки и завернула так, чтобы не было видно, что в свертке. Приезжаю к этой начальнице в СЭС, а она сразу: «Ваш завод портит в районе всю атмосферу! Не открою ваши цеха, пока вы не исправитесь». А я ей: «Я как раз принес план исправления. Но если бы атмосфера была так уж отравлена, сирень бы на улице не цвела». Начальница мне: издеваешься, мол, Шумейко, в окно не смотрел?! На что я предлагаю спор: если я ей нарву сирени, то она мне подпишет открытие цеха. Смотрит она в окно, видит вьюгу и соглашается. И я разворачиваю свой сверток и дарю ей сирень — свежесрезанную, благоухающую. Вот это и есть политика.
— Подъем по производственной карьерной лестнице был, как вы выразились, не слишком быстрым, зато уверенным. Но дальше все понеслось стремительно, как в кино: в 1989-м — краснодарский депутат, в 90-м — депутат Верховного Совета РСФСР. В мае-июне 91-го — доверенное лицо кандидата на пост Президента РСФСР Бориса Ельцина. В 92-м — первый зампред Правительства РФ, в 93-м — министр печати и информации РФ. С 94-го по 96-й — председатель Совета Федерации. А между этим, в 95-м, еще и создатель собственного политического движения «Российские реформы — новый курс». Чувствовал ли себя уверенно на таких высотах директор краснодарского ЗИПа?
— Я мог бы оставаться директором до пенсии, уйти на заслуженный отдых, имея за плечами очень интересную, наполненную событиями заводскую жизнь. Но, увидев целесообразность и возможность получения статуса депутата Съезда народных депутатов РСФСР — исключительно в интересах завода, а не ради каких-то политических амбиций, начисто у меня отсутствовавших, — я без особых колебаний выбрал выборы, уж извините за невольный каламбур. И не жалею. Даже сам процесс выборов (тогда еще не было рекламы, разных пиарщиков и выборных технологов) увлек меня сразу. Надо было победить в огромном национально-территориальном избирательном округе, который простирался от Темрюка до Сочи с проживающими на этой территории двумя с половиной миллионами человек. Главным моим соперником, которому прочили победу, был генерал, начальник управления КГБ по Краснодарскому краю. Но победил я, что делает эту победу еще более ценной в моих глазах. Четыре года стремительной политической карьеры — и к своим 49 годам я избран первым в истории нашего государства Председателем верхней палаты парламента, Совета Федерации России. Действительно, куда там до этой высоты генеральному директору пусть и крупнейшего, но всё же только завода. И государственная должность Председателя Совета Федерации вполне могла бы стать главным итогом моей жизни — тем более значимым, что он достигнут всего за четыре года. Моя политическая карьера, карьера государственного деятеля, началась в марте 1990 года, а закончилась в конце января 1996 года. Почти 6 лет я не просто находился на самом пике процесса становления новой России, но принимал в нем самое непосредственное и активное участие. Из производственника-«технаря» превратился в профессионала в области государственного управления, федеративных отношений и федеративного строительства, в 1996 году защитил докторскую диссертацию «Формирование федеративных отношений в России: экономические условия и государственное регулирование».
— Федерализм также стремительно нагоняли, как до этого три курса в год в родном краснодарском политехе?
— Помню, открываю Всероссийское совещание по проблемам федерализма, а участники шумят, никак не настраиваются на предмет. Умолкли, только когда пообещал им анекдот. Пришлось рассказывать: на урок в пятый класс приходит учительница и говорит: «Дети, сегодня мы с вами начинаем изучать новый предмет, сексологию. Мы не будем говорить о любви мужчины к женщине и женщины к мужчине, так как она естественна, и это вы узнаете самостоятельно. Но мы не будем касаться и вопросов любви мужчины к мужчине и женщины к женщине, так как это противоестественно и в наш курс не входит. Мы с вами будем изучать самый трудный, самый непостижимый и самый невероятный вид любви. Это любовь регионов к федеральному центру и центра — к регионам». Совещание прошло остро и по-деловому. А мои воспоминания так и называются — «Невероятная любовь».
— Обличаете в них кого-нибудь?
— На обстоятельное исследование и научный анализ периода 90-х я не претендую. Хочу лишь добавить в уже хорошо известную политическую палитру тех лет собственных красок, уникальных, как отпечатки пальцев. Приоткрыть дверь на кухню большой российской политики, привести рецепты некоторых политических блюд, которые мне приходилось не только варить самому, но и пробовать и даже расхлебывать приготовленные другими «поварами». В каком-то смысле подвожу итоги, конечно. Но мне хватает самоиронии и здравого смысла, чтобы не причислять себя к числу творцов, делателей истории. Я просто активный участник этого процесса, игравший далеко не последнюю роль в сломе старой исторической матрицы страны и создании новой. Был такой древнеримский диктатор Сулла, прославившийся как жестокостью, так и тем, что даровал свободу 10 тысячам рабов, сделав их гражданами Рима, а еще тем, что сам заранее сочинил эпитафию на свое будущее надгробие: «Здесь лежит человек, который более чем кто-либо из смертных сделал добра своим друзьям и зла врагам». Как-то я задумался, а мог бы и я сам себе сочинить надгробную надпись. Первое, что пришло в голову, анекдот: «Здесь лежит Семен Рабинович, лучший гинеколог Одессы. Его сын Шмулик принимает ежедневно по такому-то адресу». И в итоге решил, что мне подойдет что-то менее величественное, чем у Суллы, и менее практическое, чем у Семы. Например, «Здесь лежит человек, который жил с удовольствием», потому что это чистая правда.
— В 93-м вы вдруг возглавили пишущую братию, став министром печати. Тоже с удовольствием?
— Поневоле. 5 октября 1993 года президент Ельцин мне просто позвонил и поставил в известность, что назначает меня министром печати с сохранением должности первого вице-премьера. А время сложнейшее, сразу после разрешения конституционного кризиса, ликвидации Верховного Совета и всей структуры власти Советов в стране. Я аж взмолился: «Ну какой из меня министр печати, я же чистый технарь». А президент мне: «Я только что одного профессионала уволил. Сейчас не профессионал, а пригляд за этой сферой нужен. Думайте, Владимир Филиппович, но указ я уже подписал». Положил трубку и думаю: «Да, мне для полноты счастья только министром печати стать не хватало! И так забот как у Розки блох… Ну да ладно, хоть жену порадую, обещал же ей, что стану министром, когда замуж за себя выйти уговаривал». Так парадоксальным образом материализовался «воздушный замок», нарисованный мной перед девушкой, которую я когда-то очень захотел видеть своей женой.
В решении президента назначить меня министром печати была своя политическая логика. Оппозиционная пресса буквально на дыбы встала после силового разрешения противостояния президентской власти и законодательной. Требовались решительные меры.
Всего два с половиной месяца пробыл я министром печати и информации, и несколько позже газета «Московский комсомолец» написала: «Было много министров печати, но самый лучший — Шумейко, он за свою деятельность не сделал ничего». Но кое-что я все же сделал: остановил выпуск ряда оппозиционных газет — «Правда», «День» и некоторых других изданий, призывавших к насильственному изменению конституционного строя. А в повседневную деятельность Министерства печати и информации я не вмешивался совершенно. Один всего раз съездил на Страстной бульвар, где оно располагается. «Что делать, знаете?» — «Знаем». — «Вот и делайте. Будут политические вопросы, звоните, больше ездить сюда не буду».
А вот в мою деятельность министра печати попытка вмешательства была. Правда, всего одна. Но какая! Как-то вечером звонит мне Черномырдин, уже вполне освоившийся в должности председателя правительства: «Ты посмотри, что там у тебя по такому-то каналу показывают!» — «Витя, этот канал — акционерное общество, я не могу им командовать». — «Да пошел ты, министр называется!» Не думаю, что Виктор Степанович так и понимал функцию министра печати — указывать и запрещать. Скорее у него сработал, по старой советской памяти, условный рефлекс: всегда и везде должно быть так, как считает министр. К счастью, министром печати и информации я оставался всего лишь до 22 декабря того же года.
— Вы так выделялись на фоне постсоветских политиков внешностью, улыбкой и умением свободно держаться, что на вас положила глаз даже королева Елизавета...
— Ну, положила или нет, но в 1995-м королева Великобритании Елизавета II действительно пригласила меня на свой день рождения — единственного из руководства России. Пришлось, правда, поблагодарив за оказанную честь, дипломатично ответить отказом. А как тут поедешь: Ельцина не зовут, премьера не зовут, а Председатель Совета Федерации возьмет и поедет к королеве на день рождения! А запомнила меня королева, видимо, во время визита в Россию в октябре 1994 года. Поводов, чтобы запомнить, было по меньшей мере два. Когда меня представляли королеве, она, по этикету, первой протягивает руку. Я ответил на рукопожатие, но ладонью другой руки накрыл ее руку, глядя при этом ее величеству в глаза. Есть фото этого момента, сочтенного конфузом и английской стороной, и нашей службой протокола: я, как ни в чем не бывало, широко улыбаюсь, да и королева явно не сконфужена. Второй вероятный повод меня запомнить имел место на прощальном банкете на борту королевской яхты «Британия» в Санкт-Петербурге. Там я познакомился с фрейлинами королевы, интересными дамами лет под 50, и развлекал их анекдотами про поручика Ржевского, хохотали они до слез. А как сели за стол — Ельцин по правую руку от Елизаветы II, я по левую, — ее величество поворачивается ко мне и вопрошает: «Что вы сделали с моими фрейлинами? Никогда в жизни не видела их такими веселыми». Честно отвечаю, что рассказывал им анекдоты из российской придворной жизни. «А мне расскажете?» — просит королева. Говорю: «Ваше величество, те, что рассказывал фрейлинам, не могу». — «Тогда расскажите мне политический анекдот, но смешной». Пришлось выходить из положения анекдотом про французов: «Творец создал Францию, присел отдохнуть и сам себе говорит, любуясь: «Какую же красоту я создал! Два побережья, горы, луга, парки, замки — сплошное великолепие! Надо бы добавить для равновесия ложечку дегтя», подумал Бог и создал самих французов». Королева очень смеялась, а вот меня потом чуть не убили. Дипломатический скандал — рядом президент сидит, а королева развернулась к Шумейко и хихикает.
— Из власти вы ушли в бизнес и более политикой не интересовались. А раз у вас все по невероятной любви, значит, полюбили большие деньги?
— В 97–98-м я побыл председателем совета директоров корпораций, но нащупать дальнейший жизненный путь мне помог не управленческий опыт, а ученая степень доктора экономических наук. Я стал профессором Академии пограничной службы и 10 лет читал там лекции об исторических, экономических и политических основах российского федерализма. Преподаванию я отдавался с такой же любовью, так же полно и ответственно, как до этого своему заводу и государственно-политической деятельности. По учебнику на основе курса моих лекций до сих пор учат студентов, для меня это повод считать преподавательский период своей жизни успешным. Я многим интересовался, все тоже по любви, даже шить умею, своих девчонок обшивал. Как-то старшей дочке дубленку сшил, все были уверены, что импортная, младшая ее потом донашивала.
— А как вы пришли к вере?
— Тоже по любви. Когда в 2014 году трагически погиб мой 17-летний внук Владимир, в поисках объяснений и утешений я пришел в Храм — именно так, с большой буквы. А затем пришел и к вере. По совету батюшки Филарета стал читать Псалтирь, а потом и переводить его с церковнославянского языка на русский. Перевод вышел отдельной книгой, очень доброжелательно встреченной как священнослужителями, так и верующими. Я продолжил работать со священными текстами, и за несколько лет вышли в свет стихотворное переложение Евангельских притчей Христа, серия книг под общим названием «Воскресная школа для детей и их родителей». С учетом того, что мною написано 20 книг различных жанров, от научных до юмористических, я мог бы подвести итог жизни и как писатель. Но если серьезно, то подвести итоги — задача, пожалуй, самая трудная из всех, что стояли передо мной прежде. Но точно знаю, что все в своей жизни я делал и делаю, получая удовольствие и от процесса, и от результата своих действий. Это и есть мое главное послание потомкам: жить нужно с удовольствием — для себя и для других.
По словам родных Шумейко, еще экс-политик любит свой дом, как в широком смысле этого слова, так и в прикладном: почти все в жилище его семьи сделано его руками — от проекта самого дома до деревянных скульптур на участке, столиков с причудливыми столешницами, табуреток самых разных форм и фактур, настольных ламп из всего на свете, которые не просто стильные, но еще и работают, и домашней наливочки, фирменной считается рябиновая, хотя популярны также настойка графа Орлова и хреновуха. Любит семью, жену, дочек с зятьями, внуков и домашних питомцев — у него две собаки. А еще рыбалку и капустники, в которых лично участвует, книги и стихи — читать и писать, и «ужины с Шумейко» (мероприятие в московском Английский клубе, основанном в середине 90-х выходцами из ЦК ВЛКСМ для объединения политиков и представителей бизнеса в неформальной обстановке, где он почетный сопредседатель). Любит спокойный неспешный разговор, а юмор и самоирония — его движущая сила по жизни.