23 декабря 1986 года академик Андрей Сахаров вместе со своей женой Еленой Боннэр вернулся в Москву из почти семилетней ссылки, проведенной в Горьком (сейчас это вновь Нижний Новгород). Поезд "Горький — Москва" прибыл в 7.30 утра на Ярославский вокзал, и Сахаров с Боннэр вышли на перрон из вагона СВ. Многим тогда же стало ясно, что в жизни советского государства начинается новая эпоха, происходит некое важное знаковое событие. Предполагалось, что после возвращения Сахаров продолжит работать в ФИАНе в должности главного научного сотрудника, формально так это и произошло, однако уже на вокзале, заполненном встречающими Сахарова журналистами, представителями Академии наук, коллегами по правозащитному движению и просто сочувствующими, стало ясно, что отныне его деятельность будет посвящена больше политике, чем науке. Важно отметить еще один нюанс: журналисты, толпившиеся на Ярославском вокзале, были в основном зарубежными — там собрался практически весь журналистский корпус иностранных СМИ, аккредитованных в Москве. Из отечественных журналистов, присутствующих на той памятной встрече, упоминают лишь одного Юрия Роста. Холод и толкотня на перроне не помешали прямо там же устроить первую импровизированную пресс-конференцию. На вопросы о том, как он воспринимает начавшиеся в стране перемены, Сахаров отвечал: "В вопросах политики я еще не разобрался, но я очень заинтересован всем тем, что происходит в стране, и хочу составить свое мнение". Спустя неделю, отвечая на примерно такой же вопрос депутата Европейского парламента от Великобритании, лорда Николаса Бетелла, Сахаров сказал: "Я осматриваюсь и думаю. Что-то надо делать, и мне, и всем, кто в силах. Просто в силу стечения обстоятельств я оказался на виду". Бетелл тогда еще спросил: "Выходит, в официальных кругах у вас поддержки нет?" "Нет, — ответил Сахаров. — Меня поддерживают мои старые друзья. Может быть, появятся новые". Позднее лорд Бетелл выступил с инициативой учредить премию Европарламента "За свободу мысли", в марте 1987 года он обратился к Сахарову с просьбой разрешить использовать его имя для данной премии. Сахаров ответил согласием. Первыми лауреатами этой премии в 1988 году стали лидер движения против апартеида в ЮАР Нельсон Мандела, в то время находившийся в тюрьме, и советский правозащитник, друг Сахарова Анатолий Марченко, умерший во время голодовки в заключении 8 декабря 1986 года, незадолго до освобождения самого Сахарова. Голодовку с требованием освободить всех политзаключенных в СССР Марченко держал с 12 сентября 1986 года, на протяжении 117 дней, при этом он постоянно подвергался насильственному кормлению и жаловался на пытки. Смерть Марченко получила большой резонанс в диссидентских кругах и, возможно, именно реакция на нее в зарубежной прессе дополнительно подтолкнула Михаила Горбачева и Политбюро безотлагательно начать процесс освобождения заключенных, осужденных по политическим мотивам. Освобождению самого Сахарова из горьковской ссылки предшествовали его письма Горбачеву с обещанием сосредоточиться на научной работе и прекратить общественные выступления, с оговоркой: "кроме исключительных случаев". Сахаров писал также о необходимости поездки его жены для лечения. К предшественнику Горбачева, генсеку Юрию Андропову, который, по некоторым свидетельствам, также хотел как-то разрешить скандальную по общемировым меркам ситуацию с лауреатом Нобелевской премии мира, без всякого судебного решения пребывавшим в горьковской ссылке, Сахаров с прямыми просьбами обращаться отказывался. Помощник Андропова по экономическим вопросам в 1983-1984 годах Аркадий Вольский писал об этом так: "Юрий Владимирович готов был выпустить Сахарова из Горького при условии, что тот напишет заявление и сам об этом попросит... Но Сахаров [отказался] наотрез: "Напрасно Андропов надеется, что я буду его о чем-то просить. Никаких покаяний". Именно по инициативе Андропова, бывшего с 1967 года председателем КГБ СССР, а до этого — секретарем ЦК КПСС по идеологии, было создано Пятое управление КГБ, специализирующееся на борьбе с диссидентами и отвечавшее "за контрразведывательную работу по линии борьбы с идеологическими диверсиями противника". В записке, направленной в ЦК КПСС 3 июля 1967 года Андропов писал о сути своего предложения таким образом: "Целесообразность этого вызывается, в частности, тем, что нынешняя функциональность контрразведки в центре и на местах предусматривает сосредоточение ее основных усилий на организации работы среди иностранцев в интересах выявления прежде всего их разведывательных действий, т.е. она обращена вовне. Линия же борьбы с идеологической диверсией и ее последствиями среди советских людей ослаблена, этому участку работы должного внимания не уделяется". До перестройки борьба с диссидентами не прекращалась. За антисоветскую агитацию и пропаганду ежегодно арестовывали и осуждали свыше 250 человек — во всяком случае, именно такие данные содержались в специальной справке, которую КГБ предоставило Михаилу Горбачеву в 1988 году за подписью Виктора Чебрикова, тогдашнего председателя этой организации. Разумеется, до "перестройки" и сам Горбачев был частью той политической машины, что единым фронтом выступала в "защиту конституционного строя" против "идеологических диверсантов". В январе 1980 года Горбачев, в то время кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, участвовал в заседании Политбюро, принимавшем решение о высылке Сахарова из Москвы и лишении его всех правительственных наград — после резких заявлений академика, осуждавшего вторжение СССР в Афганистан. И потом уже в качестве полноправного члена Политбюро он до 1985 года исправно одобрял все решения, касающиеся Сахарова и Боннэр. Однако в 1985 году, став новым генсеком, Горбачев почти сразу же пошел навстречу державшему голодовку Сахарову, отпустив его жену на лечение за рубеж. В ходе той своей поездки Елена Боннэр, отчасти вопреки данным ею письменным обещаниям, часто встречалась с журналистами и крупнейшими мировыми лидерами (исключая лишь Рональда Рейгана), подготовив тем самым почву и для освобождения самого Сахарова. По этому поводу сама Боннэр заметила: "Я всегда считала, что с КГБ совсем не обязательно быть честной. КГБ впрямую, на голубом глазу обманывал весь белый свет". 16 декабря 1986 года Горбачев уже лично звонил академику по свежеустановленному в горьковской квартире-гостинице телефону для того, чтобы сообщить: ему вместе с Еленой Боннэр разрешено покинуть место ссылки. Этому предшествовало заседание Политбюро 1 декабря 1986 года, где также по инициативе Горбачева был в очередной раз поставлен вопрос об освобождении Сахарова и показано его письмо. При этом генсеку пришлось преодолевать сопротивление самых консервативных членов Политбюро, опасавшихся, что Сахаров после возвращения развернет бурную диссидентскую деятельность или даже покинет страну, раскрыв секреты советской программы по созданию термоядерного оружия. Хотел ли сам Горбачев как-то ограничить политическую деятельность Сахарова или, наоборот, желал его подтолкнуть к подобной деятельности, ускорив тем самым "процессы демократизации"? Почему он не освободил Сахарова сразу же, как только пришел к власти? Тут существуют две версии: либо сам Горбачев изрядно колебался в вопросе о том, какие темпы "демократизации общества" вообще допустимы, либо ему просто нужно было время, чтобы постепенно сломить сопротивление консервативного большинства в высшем руководстве, не вызывая сильного отторжения, и параллельно как-то укрепить свои позиции. Во всяком случае, он действовал достаточно осторожно и даже успел заявить в интервью зарубежным изданиям, что в СССР политических узников нет. Вот как разъяснял всю эту ситуацию ближайший сподвижник Горбачева и его единомышленник в партийном руководстве Александр Яковлев: "В нашей стране многие не понимают, что мы столкнулись с огромным монстром — КГБ, МВД, с партийными собраниями, профсоюзными, комсомольскими. Я сочувствую и всегда сочувствовал диссидентам. Это честные люди по преимуществу. Но этого монстра можно было демонтировать только изнутри. Тоталитарный режим — только через тоталитарную партию и обязательно под лозунгом совершенствования существующего социалистического строя... А что касается расстановки сил в Политбюро, то поначалу там вот Андрей Андреевич [Громыко] все никак не понимал, зачем надо возвращать Сахарова. Но я не помню, чтобы Лигачев был против того, чтобы выпустить оттуда Сахарова. Он в данном конкретном случае занимал нейтральную позицию. А остальные скорее были равнодушны. По старой привычке в Политбюро смотрели в том смысле, как генеральный. А для Михаила Сергеевича Горбачева, для Шеварднадзе, для меня это давно уже был ясный вопрос". В ходе знаменательного телефонного разговора Горбачева с Сахаровым, который, казалось бы, должен был очертить границы дозволенного бывшему диссиденту, генеральный секретарь произнес неожиданную фразу: "Возвращайтесь к патриотическим делам!" Подразумевал ли Горбачев под этим необходимость сосредоточиться на приносящей пользу всему государству науке или же призывал тем самым обратиться к политической деятельности вопреки прежним договоренностям, остается загадкой. Вот как выглядел этот разговор в изложении самого Сахарова: "Вы получите возможность вернуться в Москву, Указ Президиума Верховного Совета будет отменен. (Или он сказал — действие Указа будет прекращено. — А. С.) Принято также решение относительно Елены Боннэр". Я — резко: "Это моя жена!" Эта моя реплика была эмоциональной реакцией не столько на неправильное произношение фамилии Боннэр (с ударением на последнем слоге), сколько, главным образом, на почувствованный мной оттенок предвзятого отношения к моей жене. Я доволен своей репликой! Горбачев: "Вы сможете вместе вернуться в Москву. Квартира в Москве у вас есть. В ближайшее время к вам приедет Марчук. Возвращайтесь к патриотическим делам!" (Гурий Марчук был в то время свежеизбранным президентом АН СССР). После этого Сахаров заговорил о судьбе погибшего несколько дней назад в тюрьме Марченко и о необходимости освободить всех политзаключенных. На это Горбачев отвечал уклончиво: "Да, я получил ваше письмо в начале года. Многих мы освободили, положение других облегчено. Но там очень разные люди". В ответ Сахаров настаивает на своем и в результате первым сворачивает разговор. Он признавался в своих воспоминаниях ("Горький, Москва, далее везде"): "Видимо, я не выдержал напряжения разговора и боялся внутренне, что будет сказано что-то лишнее". Первое выступление Сахарова на публике после его возвращения в Москву произошло 14 февраля 1987 года на международном форуме "За безъядерный мир, за выживание человечества". Менее чем через год, в ноябре 1988-го, Сахаров впервые смог выехать за рубеж, где состоялись его встречи практически со всеми мировыми лидерами — Рональдом Рейганом, Джорджем Бушем, Маргарет Тэтчер и Франсуа Миттераном. А спустя два с небольшим года бывший опальный академик был избран народным депутатом СССР от Академии наук. Это случилось на выборах 26 марта 1989 года. В целом на этих мартовских выборах его выдвинули своим кандидатом 80 организаций по всему Советскому Союзу. Горбачев, по его заверениям, искреннее радовался такой победе Сахарова, однако в будущем советском парламенте академик неизбежно должен был стать его главным оппонентом. Во время съезда Сахаров изрядно досаждал Горбачеву, который явно раздражался, отключал микрофон во время выступлений академика, пытался в чем-то возражать, однако при этом предоставлял Сахарову слово чаще, чем кому-либо другому из присутствовавших. Подсчитано, что бывшему диссиденту давали слово восемь раз за тринадцать дней, причем практически каждое его выступление проходило со значительным превышением регламента. Сахаров не только выступал, но и продолжал работать, писал воспоминания, составлял проекты будущего государственного устройства, но при этом не прекращал сомневаться в том, чем же ему по-настоящему надлежит заниматься. Многие его прежние друзья-ученые выражали сожаление по поводу того, что настоящая наука продолжала уходить из жизни академика, и ее заменяла политика. "Я не профессиональный политик, — говорил Сахаров, — и, может быть, поэтому меня всегда мучают вопросы целесообразности и конечного результата моих действий. Я склонен думать, что лишь моральные критерии в сочетании с непредвзятостью мысли могут явиться каким-то компасом в этих сложных и противоречивых проблемах". Бурная политическая деятельность и подорванное горьковскими голодовками здоровье привели к тому, что на свободе Сахаров прожил совсем недолго. 14 декабря 1989 года он скончался от сердечного приступа и был похоронен в Москве на Востряковском кладбище. С момента освобождения к тому времени прошло ровно три года.
