Давайте не превращать собственные свободы в чужую несвободу
Глупая история с лесбийской рекламой магазина «ВкусВилл», который, запустив ее, поссорился с традиционалистами, а сняв ее – с ЛГБТ-сообществом и либералами, возбудила общественность. И этот кейс весьма симптоматичен. Я к гомофобии отношусь примерно так же, как к гей-пропаганде. Мне противна любая политическая, религиозная, этническая или сексуальная дискриминация, и противно навязывание каких-либо взглядов – традиционных или нетрадиционных. У нас есть Конституция и законы, в которых все сказано. И они в среднем по больнице работают.
В советские времена был такой анекдот. По детской площадке ходит физкультурник, любуясь собой и демонстрируя бицепсы. К нему подходит алкаш и спрашивает: чего это ты тут <выпендриваешься>? Физкультурник, гордо: просто я показываю, что в здоровом теле здоровый дух, и как спорт делает человека красивым и всесторонне развитым! Алкаш мрачно смотрит на него и говорит, совершая тазом возвратно-поступательные движения: а если я <бабник>, я вот так ходить должен?!
У меня примерно тот же вопрос возникает при обсуждении проблемы гей-парадов: как раз скандал с очередным случился в Тбилиси. Не то чтобы я был против них: скорее, эта тема мне безразлична. Но свободный мир упорно пытается их экспортировать освобожденным от советского гнета народам, которым эта часть свободы упорно не нравится. Частная жизнь не должна превращаться в общественную. А у нас каждый второй блогер становится добровольным пропагандистом – не гомосексуализма, так гомофобии, не прививок, так борьбы с ними. И это сильно утомляет.
Любовь к оскорблению оппонентов делает схожими до степени смешения ковид-большевиков и ковид-диссидентов. А так как коронавирусная чашка Петри в непредсказуемых пропорциях перемешивает натуральных большевиков и диссидентов, приходится думать, что ни вакцинация, ни политические режимы тут ни при чем. То же – в сфере обсуждения сексуальных пристрастий. Я, как и большинство людей, готов об этом посплетничать – но причем тут общественная жизнь?
Постсоветское пространство (включая Прибалтику) весьма гомофобно. И с этим приходится считаться. В свободной Украине полиции еле удалось защитить гей-парад от патриотов-националистов. Никак не монтируется европейский выбор Украины с гомосексуализмом. В свободной Грузии – то же самое, только еще и справиться с насилием агрессивных моралистов не удается. Тут мне могут напомнить про борьбу геев за свои права в свободном мире. Вот только на Западе геи боролись за свои права, когда подвергались официальной дискриминации. Да и отношение общества было другим. После распада СССР в России, Грузии или на Украине никто геев не преследует. Пока они не начинают навязывать патриархальному обществу свою повестку. И общество эту навязчивость воспринимает как нарушение собственных границ. Права ЛГБТ не должны нарушаться, но не должны и становиться обязанностью для других: давайте не будем превращать собственные свободы в чужую несвободу.
Это как с вакцинацией. Никто никого силком никуда не тащит, но государство следит за национальной безопасностью – в том числе, защищая одних своих граждан от других теми методами, которые ему доступны. Идеальных методов, вероятно, не бывает, но бывают разумные. «Нельзя ничего навязывать обществу. Единственное, что необходимо сделать, это создать такие механизмы, которые защищали бы одного человека от другого», – сказал Бродский.
«Демократия – это вам не лобио кушать»: в мудрости этой максимы, принадлежащей криминальному авторитету и грузинскому государственному деятелю Джабе Иоселиани, мы убеждаемся каждый день. Если вынести на референдум вопрос об уголовном преследовании геев, не исключено, что демократическое голосование вернуло бы на постсоветском пространстве гомофобные законы. Иногда лучше полагаться на «единственного европейца» (так, напомню, в письме Чаадаеву Пушкин именовал правительство), нежели на «европейский выбор».
Николай Качалов, архангельский губернатор при царе-освободителе, в своих воспоминаниях «Записки тайного советника» заметил: «Я никогда не был поклонником деспотического управления и произвола, понимаю счастие пользоваться свободой, но конституция даже в развитых граждански государствах не дает свободы, и там вместо деспотизма лица существует еще сильнейший деспотизм партии. До настоящего времени жизнь еще не выработала удовлетворительного народного управления. Ежели бы дана была России конституция, то, я полагаю, она пошла бы следующим образом. В представители народа бросились бы все голодные, нигилисты, честолюбцы, и поднялась вся грамотная тина из так называемой интеллигенции. Простой народ, не понимающий сущности и важности этого выбора и не имеющий у себя кандидатов, вынужден будет выбирать из этого садка. Затем, может быть, выберет часть и из своей среды, но немного, и лица эти, как неподготовленные к такому серьезному делу, будут безгласны или подпадут под влияние проходимцев».
Идеалы свободы и демократии каждый тянет на себя. А каждая «партия» – и подавно. Во что это выливалось в российской истории, мы помним по 1917 и 1993 году. Проблема не в том, что нам не показаны свобода и демократия, а в том, как мы их видим. «Определяя, в какой мере человек или народ может пользоваться свободой при выборе образа жизни, следует учитывать многие другие ценности, из которых наиболее известные, видимо, – равенство, справедливость, счастье, безопасность и общественный порядок. Стало быть, свобода не может быть неограниченной», – утверждал Исайя Берлин.
За демократию мы почитаем перекресток фобий различных групп, а за свободу – потребность навязывать их друг другу. Поэтому и ответственность у нас проповедуется коллективная, – об индивидуальной даже думать не хочется. Частная жизнь почему-то превращается в общественную, а общественная – даже семьи разрушает. Здоровым мне это не кажется. Зачем провоцировать друг друга и зачем переубеждать? Каждому милы свои тараканы. Мораль эволюционирует, как и все человечество. На постсоветском пространстве гей-парады воспринимают как революцию в морали. А революции, как несложно заметить, порождают не толерантность, – только пущую нетерпимость.
