«Вокруг Булгакова»: забег за «Бегом»

Если говорить о сюжете пьесы, то она фактически была третьей частью задуманной трилогии, первым томом которой была «Белая гвардия». Плана трилогии не сохранилось, но можно предположить, что речь шла об описании событий 1919 года (второй том) и 1920 (третий том). Почему Булгаков не реализовал свой замысел, непонятно. Скорее всего, столкнувшись с непреодолимыми проблемами при публикации собственно «Белой гвардии» (а она полностью при его жизни так и не была издана), он решил не писать в стол.

1919 год был в какой-то мере описан в «Необыкновенных приключениях доктора». Рассказ этот был написан в 1922 году (т.е. является одним из первых образцов булгаковской художественной прозы) и даже опубликован в журнале «Рупор». Однако развивать эту тему автор не стал, а обратился сначала к событиям 1918 года, а потом перешёл к разгрому белого движения и эмиграции.

Почему именно так? Скорее всего, это подсказывал политический здравый смысл — на фоне критики «Дней Турбиных» было понятно, что произведение, посвящённое периоду успехов белых, пусть даже и показывающую их изнанку, не пойдёт. А вот связанное с разгромом и бегством белых может и пойти.

Мысли о продолжении «Белой гвардии» Булгаков держал в голове с самого начала, но «Бег» появился как чрезвычайный вариант — в апреле 1927 года был заключен договор с МХАТом, по которому Булгаков обязался представить не позднее 20 августа пьесу «Рыцарь Серафимы» («Изгои»). За счёт этого договора драматург гасил аванс, выданный ещё 2 марта 1926 года за будущую инсценировку «Собачьего сердца», не осуществленную из-за запрещения повести. Театр пошёл автору навстречу, чтобы не вынуждать его возвращать уже потраченные деньги.

Рукопись «Рыцаря Серафимы» не сохранилась, и не до конца ясно, существовала ли она вообще в сколько-нибудь законченном виде. Вероятно, существовала, и, вероятно, она довольно сильно отличалась от известного нам текста.

Лидия Яновская обращает внимание на два артефакта первоначального текста.

Во-первых, это картины Константинополя («повыше дома — кривой пустынный переулок»), за впечатлениями для которых Булгаков в мае 1927 года ездил в Ялту. Переулок выше домов — это действительно особенность Ялты, а не Киева, например (Киев зелёный: «сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен»).

Во-вторых, это говорящее имя Григория Лукьяновича Чарноты, которое сразу же вызывает в памяти фигуру Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского — легендарного злодея российской истории, более известного под именем Малюта Скуратов… В «Беге» Чарнота никак не злодей, более того, это человек, безусловно, симпатичный. Яновская предполагает, что имя изначально было предназначено для другого персонажа — то ли для вешателя Хлудова, то ли для контрразведчика Тихого…

1 января (!) 1928 года Булгаков заключил новый договор с МХАТом. Теперь пьеса называлась «Бег». 16 марта пьеса была предоставлена в театр и в апреле принята к постановке. Однако 9 мая 1928 года Главрепертком («главная репертуарная комиссия» — орган цензуры в театре) постановку запретил.

Основания запрета пьесы были вполне объективны.

Во-первых, автор не захотел объяснить с единственно правильной позиции капитуляцию белых перед советской властью — Хлудов должен был признать свою вину перед трудовым народом и, подобно Турбину, сказать, что «народ не с нами». А он, понимаете ли, не сказал, а расплывается как кисельная (хи-хи) барышня.

Во-вторых, автор показал белых генералов в слишком уж положительном свете (что отчасти правда).

Несмотря на вполне рациональную позицию цензуры, у пьесы нашлись защитники.

Прежде всего это, разумеется, сама администрация театра, которой срочно нужна была новая пьеса и которая была вдохновлена успехом «Дней Турбиных».

Правда, тут тоже существовали идеологические риски. Скажем, замзавотделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Платон Керженцев считал, что «постановка "Бега" в театре, где уже идут "Дни Турбиных" (и одновременно с однотипным "Багровым островом"), означает укрепление в Художественном театре той группы, которая борется против революционного репертуара». Это ведь была реальная проблема — МХАТ был осенён безусловным авторитетом великих Станиславского и Немировича-Данченко. Ставить в нём что угодно, лишь бы оно было революционным, было нельзя, а произведений идеологически благонадёжных авторов, достойных постановки во МХАТе, не было…

Впрочем, администрация театра всё понимала, и режиссёр Илья Судаков (тот самый, который предложил Булгакову инсценировать «Белую гвардию») утверждал, что достигнуто соглашение с автором и цензурой об изменениях в пьесе — «Хлудова должно тянуть в Россию в силу того, что он знает о том, что теперь делается в России, и в силу сознания, что его преступления были бессмысленны» (автор на самом деле был против).

Более того, он обещал, что и Серафима с Голубковым будут «возвращаться не для того, чтобы увидать снег на Караванной, а для того, чтобы жить в РСФСР». Правда, начальник Главискусства Алексей Свидерский на это с некоторым даже недоумением ответил — «Серафима и Голубков бегут от революции, как слепые щенята (…), а возвращаются только потому, что хотят увидеть именно Караванную, именно снег. (…) Объяснить их возвращение желанием принять участие в индустриализации страны — это было бы несправедливо и потому плохо».

В защиту пьесы выступил Максим Горький, вообще часто защищавший Булгакова. Он в своей манере уверял, что «"Бег" — великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех». Горький полагал пьесу прежде всего комической и именно в этом качестве читал её, например, предсовнаркома (по должности — преемнику Ленина) Алексею Рыкову.

Авторитет Горького помог — в октябре театр опять приступил к репетициям. А 12 октября 1929 года был заключён ещё и договор с Ленинградским большим драматическом театром.

Однако 13 октября Горький уехал на лечение в Италию, а 22 октября на расширенном заседании политико-художественного совета Главреперткома пьесу опять запретили. В СМИ началась кампания «Ударим по булгаковщине», которая позже нашла своё отображение в «Мастере и Маргарите».

Борьба, однако, продолжается. В январе 1929 года судьба пьесы «Бег» рассматривается на Политбюро ЦК ВКП(б). Персонально за решение вопроса отвечает наркомвоенмор Климент Ворошилов. Креженцев предоставляет весьма профессиональную и резко критическую по отношению к пьесе записку театроведа Ричарда Пикеля (мы неоднократно её цитировали в других статьях о «Беге»). Но МХАТ продолжает репетиции до 25 января.

И тут начинается типичная булгаковщина: 11 января убит прототип Хлудова — генерал Яков Слащёв. Из чего бы ни исходили члены Политбюро 10 января, 11-го у них появилась новая мотивация.

С одной стороны, смерть генерала в значительной степени обесценивала идею возвращения из эмиграции — ты вернёшься, а тут тебя какой-то «патриот» или «активист» грохнет. На этом фоне спектакль, призывающий к возвращению, выглядел бы очень странно и для отечественной, и для зарубежной публики. Впрочем, публика должна была знать, что эмиграция не спасала от гипотетической встречи с активистом, что показала гибель Симона Петлюры 25 мая 1926 года.

С другой стороны, пьеса выглядела в определённой степени как апология людей, подобных Слащёву. А создавать на ровном месте культ погибшего героя советской власти было ни к чему.

30 января комиссия Политбюро пьесу окончательно запретила.

Любовь Белозерская писала позже: «Ужасен был удар, когда её запретили. Как будто в доме появился покойник…»

Удивительно, но даже после этого театр с «Бегом» расставаться не спешил — договор с Булгаковым был расторгнут только 14 октября 1929 года (в счет погашения аванса драматург начал работу над пьесой «Кабала святош», которая, правда, тоже не вышла на сцену).

А 2 февраля 1933 года вопрос о постановке вновь был поднят во МХАТе, причем 29 апреля с Булгаковым заключили договор на переработку текста.

«Дирижировал» переработкой председатель Главреперткома Осаф Литовский (которым, в свою очередь, руководил Керженцев), который требовал «ясно провести мысль, что белое движение погибло не из-за людей хороших или плохих, а вследствие порочности самой белой идеи». В этом контексте от Булгакова требовали довести Хлудова до самоубийства и оставить Голубкова с Серафимой за границей. Булгаков, кстати, не только не отказался, но даже признал, что «изменения эти вполне совпадают с первым моим черновым вариантом и ни на йоту не нарушают писательской совести». Конечный вариант был готов к концу июня. В начале ноября 1934 года появился новый вариант финала, с самоубийством Хлудова, расстрелявшего предварительно тараканьи бега, и с возвращением в Россию Серафимы и Голубкова. Однако в ноябре же пьесу вновь запретили.

26 сентября 1937 года Комитет по делам искусств обратился к Булгакову с просьбой прислать экземпляр пьесы. Это было сделано, но отзыва не воспоследовало. 5 октября Елена Булгакова записала в дневнике со слов мужа: «это означает, что "Бег" умер».