Сталин помешал Франции стать советской

Ровно 100 лет назад Владимир Ленин поставил перед Коминтерном задачу − сделать Францию советской республикой и союзником СССР. С тех пор французы не раз останавливались в одном шаге от этого, причем тогда, когда в США и Британии были абсолютно уверены, что власть во Франции неизбежно перейдет к коммунистам. Кто помешал поднятию над Парижем красного флага? А главное − почему?

Ленин был большевиком, сиречь максималистом – и задачу поставил амбициозную. Осоветить Францию следовало всего за один год, к 50-летнему юбилею Парижской коммуны, которая считалась первым случаем диктатуры пролетариата и стала одним из жупелов советской пропаганды.

Объективных шансов на то, что французы управятся столь быстро, не было. А своим призывом Ильич дополнительно усложнил им задачу, как и задачу собственного дипкорпуса, добивавшегося признания Советской России в Европе. На международной арене призыв «вождя пролетариата» был истолкован как доказательство агрессивных экспансионистских устремлений СССР. Про идею «мировой революции» и так все знали, конечно, но одно дело – политическая философия, совсем другое – прямой приказ: возьмите для нас Францию, да побыстрее.

Тем не менее Французская компартия (ФКП), созданная через несколько месяцев после ленинского призыва, действительно имела шансы прийти к власти. Так было во времена Красного мая и пылающей Сорбонны, когда называть Францию «шестнадцатой советской республикой» вдруг стало общим местом. Так было после войны, когда коммунистов чествовали как национальных героев и с ними вынужден был поделиться властью сам генерал Де Голль (между прочим, убежденный антикоммунист). Так было в конце 1920-х, когда на волне экономических неурядиц за компартию стали голосовать миллионы.

Лучший результат в ту пору – полтора миллиона голосов. Но нужно понимать, что голосовать тогда могли только взрослые мужчины – молодежь и женщин к выборам не допускали, а с коммунистами жестко конкурировали социалисты, у которых красные умыкнули легендарную газету «Юманите». Гораздо показательнее в этом смысле общее количество членов – к концу десятилетия 300 тысяч французов официально считались коммунистами.

Это целая армия, частично готовая к вооруженной борьбе. Сила огромной мощи, чья диктатура казалась неминуемым сценарием. Но что-то пошло не так.

Последнее слово Ленина

В разные годы в ФКП состояли многие французы национального значения – художник Пабло Пикассо (он стал французом в 1939-м), писатели Луи Арагон, Андре Бретон и Рене Кревель, философы Анри Лефевр и Луи Альтюссер, кинокритик Жорж Садуль, историк Эммануэль Ладюри, поэты Пьер Навилль, Поль Элюар и Анри Гильбо.

Фамилия последнего была словом, которое Ленин произнес прямо перед тем, как испустить дух.

Они крепко дружили и писали предисловия к книгам друг друга. А совокупно французская компартия считалась командующим в 1-й Запорожской Червонного казачества кавалерийской дивизии.

Прийти к власти в стране круассанов и рокфора этим людям, возможно, не суждено было в принципе. Но если нужно назвать фамилию человека, который подорвал победное шествие французских красных, то его фамилия Джугашвили.

В 1930-е годы советский вождь отказался от концепции «мировой революции» в пользу «социализма в отдельно взятой стране». Как следствие, французских коммунистов стали использовать преимущественно как агентов влияния Кремля на Западе, что соответствовало интересам и идеологическим воззрениям Сталина, но противоречило политической целесообразности в их собственном государстве.

Не слушаться Сталина в ФКП не могли. Это сейчас считается, что коммунисты могут быть разными – в разрезе от Ким Чен Ына до президента евросоюзовского Кипра Димитриса Христофиаса. Тогда во главу угла ставились солидарность и единоначалие, а где должен был находиться центр единоначалия, сомнений не возникало – в Москве. Она оставалась столицей единственного социалистического государства, если не брать в расчет ее сателлитов – Монголию и Тыву.

Именно сталинское единоначалие было причиной того, что ФКП отказалась от союза с другой левой силой – Соцпартией, где к Кобе относились куда как прохладнее. Аналогичная конкуренция между коммунистами и социалистами в Германии позволила Гитлеру прорвался к власти, а во Франции способствовала ее сохранению в руках «буржуазного правительства».

Параллельно из ФКП были исключены троцкисты, зачастую знаковые и популярные фигуры, не исключая и Гильбо – одного из основателей. Так стихи друга Ленина оказались запрещены в СССР, хотя он-то уж точно не был ни «вредителем», ни «немецким шпионом».

Из предателей в герои

Третий удар по репутации французских коммунистов был нанесен за год до начала войны. Еще более существенный – четвертый – последовал после ее начала.

Дело в том, что ФКП выступала категорическим противником какого-либо сотрудничества с нацистами – вплоть до тех пор, пока не был подписан пакт Молотова – Риббентропа и из Москвы не пришла указивка этот пакт поддерживать. Это вызвало диссонанс в головах французов, стократно усилившийся впоследствии.

Пока в июне 1941-го не стало по-настоящему жарко, Москва требовала от ФКП, многие члены которой оставались патриотами, относиться к войне с Гитлером как к участию в империалистическом междусобойчике, что недопустимо для коммуниста. Другими словами, французские красные стали вести антивоенную пропаганду, как это делали большевики в эпоху Первой мировой.

В самом СССР в период 1941–1945 годов за подобное просто расстреливали.

Французы обошлись без расстрелов, но терпение у властей лопнуло: ФКП запретили, а ее лидера Мориса Тореза отправили в действующую армию, откуда он бежал прямо в СССР, где в его честь впоследствии назовут целый город – тот самый Торез в ДНР. На этом позоре история французской компартии могла бы и закончиться, но июнь 1941-го все-таки наступил, и те коммунисты, кто выступал за борьбу с Гитлером до смерти или победы, вдруг оказались правы.

И они действительно боролись, причем еще до того, как СССР дал на это свое добро, организовывая в оккупированной стране стачки, взрывая электростанции и пуская под откос поезда. В дальнейшем ФКП стала одной из основ Движения сопротивления, а многие ее члены – национальными героями и символами борьбы за свободу, как, например, Мисак Манушян, арестованную группу которого после казни нацистская пропаганда попыталась было выставить «еврейскими террористами-вредителями», но просчиталась. Под развешанными по всей Франции т. н. красными плакатами (тогда – досками позора, теперь – важными для нации символами) вдруг стали появляться горы цветов – знаков скорого возрождения.

Впрочем, не надо думать, что все сводилось к листовкам и символическому сопротивлению – Манушяна отнюдь не за это казнили. Коммунистическое подполье боролось с оружием в руках, а отряды сельских партизан таки наводили на немцев ужас своей беспощадностью.

После Победы акции позавчерашних «предателей» – коммунистов взлетели до небес. Настолько, что в некоторых странах (например, в Чехословакии) они пришли к власти вполне демократическим путем. В тех государствах Восточной Европы, где этот номер не прошел, Москва так или иначе согласовала взятие власти силой. Этого же хотели и в ФКП, получившей на парламентских выборах чуть меньше трети кресел, но из СССР последовал новый окрик – сотрудничать с Де Голлем, которого Сталин позвал в ряд держав-победительниц, чтобы как-то уравновесить англосаксов.

Сделать из Де Голя «своего человека», конечно, не получилось – и получиться не могло. Расчет на его долгосрочное сотрудничество с коммунистами (которых он, напомним, уважал за подпольную борьбу, а за все остальное ненавидел) тоже выглядел наивно. К тому моменту США уже стали ведущим игроком в европейской политике и потребовали от Парижа избавиться от «пятой колонны» – красных в правительстве в обмен на участие в плане Маршалла. В значительной степени этот план был скупкой суверенитетов, но разоренному войной континенту действительно нужна была помощь.

Марионетки выбирают демократию

Нельзя сказать, что такое изгнание сильно подорвало позиции коммунистов. До поры до времени сталинистом оставался даже лауреат Нобелевской премии по литературе Жан-Поль Сартр (от премии он, кстати, отказался, как и от Ордена Почетного легиона, – такой уж был человек). Но после смерти Сталина партия раскололась на сторонников и противников осуждения культа личности, а дальнейшее следование в фарватере СССР и роль рупора Москвы по ту сторону «железного занавеса» распугало значительную часть красной молодежи и творческой интеллигенции.

Тяжелой ношей на репутацию ФКП также легла поддержка вторжения ОВД в Венгрию в 1956-м и в Чехословакию в 1968-м. Но еще до подавления Пражской весны случился Красный май, так и не ставший революцией в том числе потому, что ФКП действовала как активная контрреволюционная сила и пыталась сохранить «старый порядок». Она чувствовала себя чужой на празднике непослушания, основные участники которого – гошисты, «новые левые» и красные студенты – уже давно критиковали компартию за ориентацию на советский авторитаризм.

Других шансов захватить власть история французским коммунистам не предоставила – и слава богу. Однако выводы они сделали, и наконец-то стали отдаляться от Москвы, провозгласив приверженность т. н. еврокоммунизму. Если упростить, это марксизм без ленинизма, то есть и без диктатуры пролетариата тоже – в ФКП решили жить по правилам буржуазной демократии.

Между ФКП и КПСС сохранялись рабочие контакты, а между Парижем и советской Москвой «особые отношения», но ее марионетками французские коммунисты более не были и жили своей жизнью, отказавшись от советской линии в пользу социал-демократии и поддержки меньшинств.

Прежде запретное блокирование с социалистами позволило им избрать президентом левака Франсуа Миттерана, а в начале восьмидесятых и конце девяностых – входить в коалиционное правительство. Красных по-прежнему уважали за Сопротивление и за утверждение многих трудовых прав (любовь французов к забастовкам и объемное трудовое законодательство – в числе заслуг комми прошлого), но со временем грань между ними и другими левыми движениями стала стираться, притом что сами эти движения плодились с исключительной быстротой.

К настоящему моменту ФКП – это партия с коллективным управлением, но это партия-карлик, несмотря на свой столетний бренд и заслуги общенациональной важности. У нее есть свои депутаты в Национальном собрании и свои сенаторы в Сенате, но нет никаких надежд на власть.

И вдохновитель партии Ленин, и ее кукловод Сталин наверняка поразились бы тому, как изменились эти люди, выступающие теперь за феминизм, гей-браки и зеленую энергию, символом чего стал листок на эмблеме – той самой, где десятилетиями красовались серп и молот.