По мнению одного из создателей «Прямой линии», ее схема полностью устарела Владимир Путин провел свою шестнадцатую «Прямую линию». Первая состоялась 24 декабря 2001 года. Своими мыслями о прошлом и настоящем телепроекта с нами поделился человек, стоявший у его истоков — президент Фонда эффективной политики, советник руководителя Администрации Президента России в 1996-2011 годах Глеб Павловский. — Глеб Олегович, вас ведь, насколько знаю, можно назвать одним из создателей «Прямой линии» — тех, кто придумал 17 лет назад эту форму коммуникации между главой государства и народом? — Одним из многих, это делал коллектив. Но да, я действительно в этом участвовал. — И как вы оцениваете нынешнее состояние проекта? Повзрослел, возмужал он, или, напротив, деградировал? — Я уверен, что формат был вполне хорош для своего времени. Тогда он на самом деле решал те задачи, которые перед ним ставились, давал то, в чем нуждались зрители. Люди хотели видеть и слышать Путина. Он был для них живым воплощением надежды на будущее, на то, что государство у них больше не будет отнято, не исчезнет, не рассеется, как утренний туман. Риторика Путина, его здравый смысл, превращенный им в политический фактор, были тогда очень уместны. Это подтверждалось аудиторией: люди откладывали свои дела и шли смотреть на Путина, хотя он вовсе не был Аллой Пугачевой. Сегодня же это просто старое шоу, в котором повторяются избитые сюжетные ходы. Само по себе оно, наверное, было бы не вредным, если бы вопросы были реальными. И если бы это не было так напыщенно и театрализованно: ведущие напоминают средневековых герольдов, выкликающих монарха. Думаю, мы тоже виноваты в этом. Мы не заложили в этот формат возможность спорить с президентом, возражать ему. Такие случаи были крайне редки, если вообще были. Путин присутствует на «Прямой линии» как человек, который компетентен буквально во всем. Но таких людей нет. Это — роль, которую ему приходится играть. И эта роль уже не убедительна: страна стала намного сложнее. Путинский здравый смысл превратился в умение уходить от ответов, упаковывая их в оговорки, во все более сложные речевые формулы. — Иными словами, формат устарел? — Да, его нужно радикально менять. Недавний разговор Путина с австрийским журналистом (ведущим австрийской телерадиокомпании ORF Армином Вольфом. — «КВ»), который заставлял Путина уточнять ответы, защищаться, гораздо более близок к необходимому формату «Прямой линии», чем то, что мы имеем сегодня. Человек, который задает вопрос, должен иметь право сказать: «Нет, вы мне не ответили. Это не ответ, это увертка». Мы ведь довольно часто так говорим в жизни. Почему же люди не могут этого сказать президенту? Ведь он довольно часто увертывался. Там был, например, такой неловкий момент, когда Путину сказали про амнистию. О том, что существует традиция объявления амнистии в начале нового президентства. Путину это не понравилось, он сказал, что нет такой традиции. Но, во-первых, он забыл, что сам после первого своего избрания на президентский пост инициировал масштабнейшую амнистию, которая в итоге на треть, по-моему, сократила число заключенных в стране. Именно благодаря этому Россия перестала быть мировым лидером по числу заключенных на душу населения. Во-вторых, раз уж он такой хранитель традиций, то мог бы вспомнить, что после каждой коронации нового русского императора, царя проводилась амнистия. Даже в советские времена при приходе к власти нового генсека довольно часто объявлялась амнистия. Но ему явно не близка сегодня мысль о милосердии. И никто не может возразить, никто не может сказать ему это лицо. Это проблема, увы, нашего формата, который в нынешних условиях делает «Прямую линию» просто театральной постановкой.