Ярославский омбудсмен: у людей отчаяние и гнев от общения с чиновниками

Уполномоченный по правам человека в Ярославской области Сергей Бабуркин в интервью ИА REGNUM рассказал о своей работе, о политике и провокациях, а также о профессиональном призвании. REGNUM: Сергей Александрович, начнем с вопроса, который сейчас интересен всем, кто следит за вашей деятельностью. Еще в марте текущего года вы сложили полномочия регионального уполномоченного по правам ребенка, которые были на вас возложены после ухода с этого поста Татьяны Степановой. Однако до сих пор продолжаете посещать детские учреждения и отслеживать ситуацию в сфере защиты прав несовершеннолетних. Это происходит по инерции или вы оказываете помощь новому детскому омбудсмену Ярославской области Михаилу Крупину? Я исполнял функции уполномоченного по правам ребенка в Ярославской области более года, и за этот период в полной мере вошел в эту проблематику. Скажу откровенно — я уделял этой работе внимания больше, чем другим аспектам своей деятельности. А как иначе — ведь речь идет о судьбах маленьких людей, о судьбах целых семей. Обращения, которые поступали — и продолжают поступать — по этой тематике, не могут не вызывать сопереживания и отклика. Кроме того, сложившаяся в Ярославской области ситуация в сфере защиты прав несовершеннолетних с некоторых пор находится под пристальным и даже настороженным вниманием общественности и коллег из других регионов и из столицы. Поэтому я старался вести работу на должном уровне. Делал все возможное, чтобы наша правозащитная конфигурация была признана действенной, чтобы смена организационной схемы не привела к ослаблению сложившейся системы защиты прав ребенка, к нарушению преемственности в работе этого института. И даже после того, как в марте этого года я был освобожден от полномочий детского омбудсмена, все равно исполнял эти обязанности до назначения нового уполномоченного. Впрочем, отчасти продолжаю это делать и сейчас. Да, наверное, это можно назвать инерцией, потому что я эмоционально прикипел к работе по защите прав детей. Более того, я не могу сказать людям, пришедшим ко мне со своей бедой, что это теперь не моя сфера деятельности и идите, мол, к новому «специализированному» омбудсмену. Благо, мой статус уполномоченного по правам человека позволяет мне заниматься любыми категориями граждан, независимо от возраста и социального положения. Как говорил один из моих коллег: «Ребенок — тоже человек». Так что когда такие обращения поступают — мы с ними работаем, тем более что кадры, которые работали в этой сфере, сохранились и перешли в мой аппарат. REGNUM: Новый детский омбудсмен не обращается к вам за помощью? Я готов помочь, но так понимаю, что Михаил Крупин старается сам во всем разобраться. Конечно, он несет непосредственную ответственность за эту сферу, и сейчас обращения идут в его адрес. REGNUM: Процедура выборов нового детского омбудсмена в Ярославской области, проходившая в течение весны и лета, ознаменовалась чередой скандалов. И большинство из них связано с Михаилом Крупиным и его последующей — впрочем, неудачной — попыткой сменить новообретенную должность на кресло депутата Госдумы. Как вы оцениваете такие номенклатурные игры? Вообще, выдвижение Михаила Крупина — тогда еще заместителя председателя правительства Ярославской области — на должность уполномоченного по правам ребенка было для меня неожиданным. Я терялся в догадках относительно его мотивации, предпосылок такого поступка. С Михаилом Львовичем мы эту тему не обсуждали. Насколько я знаю, сам он сейчас предложил закрыть эту страницу и смотреть в будущее. Если сам он так желает — наверное, так надо сделать. REGNUM: С каждым годом количество обращений к региональному уполномоченному по правам человека растет. Почему этот институт так востребован? Думаю, у людей есть ожидания, что специализированный орган будет заниматься защитой их прав целенаправленно, не отклоняясь на другие заботы и дела. И более того — добьется справедливости, ведь, в соответствии с законом, омбудсмен исключен из политического процесса, не связан ни с какими ведомственными интересами, неподконтролен никаким государственным органам и должностным лицам. Я начал работу в мае 2013 года — начал с нуля, не имея даже стула. Но люди пришли ко мне сразу же — и с довольно серьезными проблемами. В итоге за неполный 2013 год у нас было 270 обращений, в 2014 году — 740, в 2015 — 1314. В январе-августе текущего года — уже 1116. Причем, что интересно, на первом месте в этом году пока остаются обращения по защите прав детей. REGNUM: При всем этом уполномоченный не всесилен — это ярко показала ситуация с трагедией в Мосейцево. Омбудсмен много чего не может: попасть на частную территорию по своему желанию, вовремя получить необходимую информацию, чиновники ему не подчиняются… Какими тогда инструментами для работы вы располагаете? Да, у меня нет властно-директивных полномочий. Кроме того, я обязан действовать в рамках закона. А тут бывают парадоксальные ситуации. На днях, во время выездного приема граждан в Брейтовском районе, женщина пожаловалась на соседа. Она живет в двухквартирном доме, и ее сосед недавно освободился из мест лишения свободы и, судя по всему, не склонен вести нормальный, социальный образ жизни. По словам женщины, в квартире он устроил притон, где распивают спиртные напитки. Заботиться о хозяйстве не может — зимой разморозил систему отопления. В общем, жить невозможно. Глава района сообщает мне, что ситуация ему известна, меры принимаются — к мужчине неоднократно выезжали наряды полиции, чтобы зафиксировать ситуацию. Но в квартиру к нему попасть не смогли — при виде полиции там все затихают, дверь не открывают. Принудительное выселение проблематично — бывшая жена гражданина зарегистрировала в этой квартире их общего малолетнего ребенка. И хотя ребенок с матерью живут совсем в другом месте, любые действия с жилплощадью блокированы. Местные власти меня заверили, что продолжают работать над тем, чтобы разрешить ситуацию. Таких случаев немало, но я не могу щелкнуть пальцами и обязать выполнить мои требования. Не могу дать жилье — у меня нет ни жилого фонда, ни денег, ни других ресурсов. Моя задача — работать с теми, у кого эти ресурсы есть: с местной администрацией, с региональной властью. Я должен побуждать их принимать меры к удовлетворению законных требований граждан. Но надо еще установить, законны ли они. Вот, например, пожилая жительница области живет в полуразвалившейся хибаре, которую заливает сверху и снизу. Она приглашает телевидение, журналисты снимают весь этот ужас и говорят: смотрите, до чего довели пенсионера, ветерана. Мы незамедлительно подключаемся ‑ и оказывается, что у бабушки в собственности есть хорошая однокомнатная квартира. Но там живет ее сын, от которого пенсионерка хочет проживать отдельно — потому что, с ее слов, молодому мужчине надо строить семью. Это прекрасно — но человеку, имеющему нормальное жилье, отвечающее всем требованиям, никто не даст другую квартиру. Мы разбираемся в каждой ситуации подробно. Если я усматриваю нарушение прав обратившихся ко мне граждан, делаю запрос на имя главы территориальной администрации. В течение 14 дней он должен мне ответить, какие меры приняты, а если не приняты, то почему. Это важно: ведь у органов власти тоже могут быть основания поступить так или иначе. В свою очередь, я тоже не застрахован от ошибки. В режиме такой переписки восстанавливается реальная картина, на основании которой можно прийти к окончательному и объективному заключению. Можно обвинить нас в бюрократическом пинг-понге — но это реальный способ разобраться в вопросе досконально. Такая переписка ведется по нескольким делам, но нередко мои рабочие контакты с руководителями разного уровня позволяют решать многие вопросы и в более свободном формате. Иногда оказывается достаточно одного телефонного звонка. Главы муниципальных районов очень чутко реагируют на мои обращения и оперативно включают необходимые рычаги. Ну и самое главное — авторитет статуса института не позволяет отмахнуться от требований уполномоченного по правам человека. REGNUM: А что делать, если несовершенство законодательства приводит к противоречиям, заводящим ситуацию в тупик? Уполномоченный по правам человека имеет право влиять на законодательную сферу? У меня нет права законодательной инициативы — этого не предусматривает наш областной закон, хотя в ряде регионов России уполномоченный по правам человека такими полномочиями наделен. Но я имею право обращаться к законодателям с предложениями по изменению законов, которые они, в свою очередь, могут использовать как основу для законодательных инициатив. И этим правом я регулярно пользуюсь. Тем более что одна из задач работы омбудсмена — совершенствование механизма защиты прав человека. Собственно, речь идет как раз о корректировках законодательства, вытекающих из анализа рассмотрения тех или иных проблем. В частности, представьте ситуацию, когда у человека, получающего минимальный доход, судебные приставы по исполнительному листу снимают часть денег. По закону они могут снять не более 50%. Но что делать человеку, если оставшаяся половина оказывается меньше прожиточного минимума? Почему бы не сделать дифференциацию этих норм более тонкой? Я направил свои предложения на этот счет в областную думу. Но, видимо, судебные приставы были более убедительны, и дума приостановила рассмотрение этого вопроса. Впрочем, я не остановился и обратился в Госдуму, где, по отзывам, мои предложения были приняты со всем вниманием. Посмотрим, что будет дальше — теперь этим вопросом будет заниматься другой состав. Требуют внимания и проблемы, связанные с положением отдельных категорий граждан. Например, лица, пострадавшие о политических репрессий и реабилитированные. В 90-е годы были приняты законы, направленные на поддержку этих людей, в том числе и материальную. Но с течением времени установленные суммы обесценились. Кроме того, в разных регионах России поддержка этих граждан оказалась неоднозначной — законодательство это допускает. Но мне сложившееся положение вещей кажется не совсем справедливым — ведь люди пострадали от государства по политическим мотивам, и государство должно быть особенно чувствительно к исправлению этих ошибок. Я выступил с инициативой, чтобы в социальный кодекс Ярославской области были внесены коррективы в поддержку этих граждан. Даже несмотря на дефицит бюджета — не такие уж там будут значительные суммы. Гораздо важнее, что это имеет символическое значение для нашего общества и госструктур. Мы не должны забывать эту страницу нашей истории. REGNUM: Информацию по проблемам вы получаете только от людей и чиновников? Информацию мы берем из разных источников: обращения граждан, СМИ. Все больше уделяем внимания интернету и соцсетям. Кроме того, я не люблю кабинетный стиль работы — предпочитаю лично бывать на месте событий, встречаться с людьми, видеть жизнь своими глазами. Особенно это касается публичных мероприятий: слушаю и смотрю, как настроены люди, какие проблемы они поднимают. Конечно, не всегда полученная нами информация подтверждается — но мы обязаны ее проверить и прояснить ситуацию в ответственных структурах. REGNUM: А провокации бывают? Бывают. Причем как невинные, и достаточно серьезные. Недавно, как вы знаете, мы активно посещали СИЗО № 1 г. Ярославля. Поводом для этого стала целая серия обращений от родственников тех, кто там содержится под стражей. Жалобы очень похожи одна на другую, почти одинаковые. Как выяснилось, это была организованная кампания, имевшая целью повлиять на администрацию СИЗО, которая, по мнению организаторов, заняла слишком жесткую позицию в отношении соблюдения правил режима. Я своими глазами видел изъятое при обыскных мероприятиях послание к арестованным — своего рода циркуляр, призывающий писать жалобы уполномоченному по правам человека в РФ. На этом письме были ответы тех, через кого оно прошло: такой своеобразный список ознакомившихся. Не знаю, как это сработало и были ли письма в адрес Татьяны Москальковой, но прокурору по надзору такие жалобы тоже пошли. Провокация? Да, можно так оценить. Но с другой стороны, какая-то часть жалоб подтвердилась. Прокуратура, которая также принимала участие в проверке, внесла руководству СИЗО представление об устранении недостатков. REGNUM: В вашей работе мало позитива — вы чаще сталкиваетесь с человеческим горем, обидой. Это, наверное, тяжело — пропускать через себя столько негативных эмоций? Люди обращаются разные. Кто-то энергичен, собран, вооружен знанием предмета и готов бороться. Другие подавлены, сломлены. Мы часто видим отчаяние, гнев, раздражение, озлобленность, накопившиеся от опыта общения с чиновниками. Все это может вылиться и на меня, и на моих сотрудников. А за них я тоже беспокоюсь — думаю, я покрепче их в плане стрессоустойчивости. Кроме того, я принес присягу и обязан стойко нести все тяготы и лишения своей работы — все как на военной службе. А это для меня очень важно. REGNUM: В публичном поле вы работаете давно, но популярны стали все-таки именно в должности омбудсмена. Как вы думаете, почему? Наверное, потому, что к своему делу я не подхожу формально. Мне действительно интересно помогать людям — иначе это была бы просто каторжная работа. Когда я заканчивал школу, хотел стать юристом, адвокатом. Но на юрфак Московского университета не прошел. Начал готовиться более основательно, изучать обществознание, историю, иностранный — и завяз, потому что было очень интересно. И вот — жизнь так выстроила траекторию, что я занимаюсь как раз тем, что хотел делать изначально, но с более глубоким погружением в социальные процессы. СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАБУРКИН — родился в 1954 году в г. Струнино Владимирской области. Окончил Ярославский Государственный педагогический институт по специальности «История, обществоведение и английский язык» (1977), аспирантуру Института Латинской Америки АН СССР (1984), докторантуру Дипломатической академии МИД РФ (1994). Доктор политических наук, профессор, заведующий кафедрой политологии и социологии ЯГПУ им. К.Д. Ушинского. В 2011 — 2013 гг. возглавлял Избирательную комиссию Ярославской области.