Le Figaro (Франция): «Путин одержим соперничеством»
Сергей Медведев (1966 г.р., историк, специализирующийся на постсоветском периоде. Его работы охватывают не только исторический аспект, но также вбирают в себя материал по социологии, географии и антропологии культуры. Недавно в издательстве «Buchet Chastel» вышла его книга «Четыре войны Путина». «Фигаро»: Что за четыре войны ведет Путин? Сергей Медведев: Моя книга разделена на четыре части, которые соответствуют четырем «войнам» или, точнее, четырем полям сражений современного российского режима. Первая — это война за пространство, поскольку Россия одержима своим территориальным величием. Когда я учился в школе, нас учили, что СССР составляет одну шестую часть всей суши на земном шаре. Географическая протяженность России является неотъемлемой частью ее идентичности. Для Путина было важно возместить последствия распада Советского союза, который он считает «крупнейшей геополитической катастрофой XX века». Он видит себя неким средневековым князем Московским, который собирает русские земли. Отсюда и аннексия Крыма, и война в Грузии, и попытки объединения с Белоруссией. Нео-колониальная война в Сирии напоминает ему об эпохе советского геополитического величия. Его вмешательство в американские и европейские выборы, его попытка госпереворота в Черногории подражают экспансионистской удали славного имперского прошлого Советского союза. Весьма показательно, что одни из самых драконовских законов, недавно принятых российскими законодательными органами, направлены на утверждение суверенитета и территориальной целостности страны. Я проследил эту территориальную одержимость в первой части своей книги. От сражений за площади и бульвары Москвы между властями и оппозицией до планов по милитаризации Арктики, проходя через нео-имперские приключения в Крыму, на Донбассе и войну в Сирии. Вторая часть касается войны символов. Россия — страна, традиционно богатая символами, где за сверкающими фасадами скрываются обветшалые задние дворы. В этой части я исследую действенность российской власти в символическом поле: ее медийные представления, помпезные памятники, китчевые соборы и военные парады, на которых по Красной площади таскают ядерные ракеты. Олимпийские игры в Сочи 2014 года — еще один пример символичного проекта по заказу государства: стоившие целое состояние, эти игры должны были быть выиграны российскими спортсменами любой ценой — как позже выяснилось, при помощи массового применения допинга. Третья — это война за человеческое тело как область осуществления власти. Здесь я ссылаюсь на идею биополитики Мишеля Фуко. Имеет место вмешательство государства в частную жизнь граждан, их потребительские привычки, сексуальные практики… Власти стремятся контролировать население как биологическую массу, как ресурс, подобный нефти и газу. Появилась даже новая русская поговорка: «Люди — вторая нефть». Наконец, Путин ведет войну за Память, как в этом можно было убедиться в этом году во время празднования 75-й годовщины со дня победы во Второй мировой войне. В России победа стала религией. У нее есть свои церкви, свой культ, процессии и иконы. Отчаявшись построить будущее, государство решило сочинить героическое прошлое, создавая миф, согласно которому вся российская история была чередой непрерывных побед. — Воплощает ли Владимир Путин возвращение к сильному государству? — Путин воскресил авторитарное государство, которое вовсе не является сильным. Оно большое, но слабое. Здесь царит коррупция, и существуют отдельные группы по интересам. Как полагает политолог Владимир Гельман, Россия теряет свою конкурентоспособность, свою инвестиционную привлекательность, человеческий капитал и технологические компетенции из-за «плохого управления». При этом для меня Путин — воплощение традиционного русского правления, которое восходит еще к эпохе Ивана Грозного. Политическая система России на самом деле напоминает средневековую систему, где есть царь, двор и бояре, борющиеся за место за царским столом, и народ, разделенный на сословия, подобно кастам, управляемый государством. Путин является ретроградным лидером, ярким примером «ретротопии» в терминах Зигмунта Баумана. Можно сказать, что Путин действительно сумел придать новую форму этому архаичному проекту и продать его как российским, так и западным элитам, укрепив тем самым свою власть. — Независима ли Россия в своей внутренней и внешней политике? — В принципе, да. Страна не связана ни союзами, ни международными договорами, ни даже общественным мнением. Но я думаю, что на самом деле Кремль стремится получить признание Запада. Он хочет вновь поднять свой геополитический статус до уровня сталинской эпохи, мечтая о новой Ялте и новом разделе мира. Основным ориентиром для Москвы служит Вашингтон. Действительно, вот уже сто лет как Россия воображает, что находится в постоянной конкуренции с Соединенными Штатами. Значительная часть внешнеполитических мер России имплицитно направлена на американцев: желание одобрения, вызовы, провокации… В этом, на мой взгляд, проявляется ее тщеславие и самодовольство. — Каков взгляд Путина на Европу? Ошибся ли он, затеяв войну в Украине? — Традиционный взгляд России на Европу представляет собой сочетание зависти и презрения, ревности и национальной гордости. Типичная позиция запоздалого модернизатора, немного в духе Эрдогана. В соответствии со своим сегодняшним видением мира, Путин презирает «старую Европу» за ее мягкость, отсутствие лидерства и моральных устоев. Он полагает, что защищая мультикультурализм, проповедую толерантность и открытость по отношению к мигрантам, Европа предала традиционные патриархальные ценности. Он видит себя хранителем России как белой христианской цивилизации, хранящей традиционные ценности семьи, мужественности и гетеросексуальности. В международных делах он руководствуется желанием того, чтобы восторжествовала сила. Это напоминает нам о той роли жандарма, которую Россия сыграла в Европе после наполеоновских войн и Венского конгресса 1815 года или после революции 1848 года. Российская дипломатия, как правило, руководствуется призрачными мечтами о величии и моделями XIX и XX веков, отказываясь видеть реальность XXI века — реальность постколониальной эпохи. Что касается Украины, вопрос не в том, ошибся он или нет. Мы не станем задавать подобных вопросов 10 тысячам украинцев, убитых в этой войне на своей родной земле, или миллиону беженцев, перемещенных в результате конфликта. Мы не зададим его и родственникам 298 пассажиров и членов экипажа рейса MH17, сбитого российской ракетой в небе над Донбассом. Очевидно, что с точки зрения морали и закона это преступление. Или, как некоторые полагают, «это хуже, чем преступление, это ошибка». Аннексировав Крым и спровоцировав сепаратизм, а затем и войну на Донбассе, Россия окончательно оттолкнула от себя Украину, оторвав ее с кровью и слезами от имперского тела. Стремясь сохранить разлагающуюся империю и повернувшись против Украины, Россия навсегда потеряла эту территорию. Збигнев Бжезинский говорил, что Россия будет оставаться империей до тех пор, пока не потеряет Украину. Это именно то, что произошло в 2013-2014 годах и именно в этом стратегическая ошибка Путина. Иногда я в шутку говорю, что украинцы должны воздвигать памятники во славу Путина, создателя современной и независимой Украины. После 25 лет неразберихи в постсоветском болоте украинская политическая нация наконец обрела плоть и кровь в войне против России и отныне может двигаться вперед, от обломков Российской империи к Европе. — Вы говорите, что Путин ослеплен миражами суверенитета и мифом о неисчерпаемых ресурсах… Вы хотите сказать, что экологическая безопасность России слаба? — Россия как нация основана на идее ресурсов. Российские политики, администрация и общество базируются на распределении богатства. Джон Маккейн как-то назвал Россию «газовым заводом, который притворяется государством». Он был не так уж далек от истины. Трубопроводы, нефть и газ определяют не только доходы и бюджет российского государства, но и менталитет граждан и политические институты. Они полагают, что необязательно инвестировать ни в людей, ни в экономику — нужно лишь обеспечить доступ к ресурсам и распределять доход. Именно это сформировало в России антиэкологический менталитет. Мы по-прежнему полагаем, что ресурсы неисчерпаемы. Экология и устойчивое развитие не интересуют российских олигархов, в чьи карманы поступает основная часть доходов. Российская нефтяная и металлургическая промышленность является настоящей экологической катастрофой, подтверждением чему послужил огромный разлив нефти на Таймырском полуострове в российской Арктике прошлым летом. Точно так же они не задумываются о производстве возобновляемой энергии. Я бы сказал, что наша страна является типичным примером «ресурсного проклятия». — Многие русские писатели, такие как Александр Солженицын, Иосиф Бродский или наша современница — белорусская писательница Светлана Алексиевич, принадлежащая к русской литературной традиции и получившая Нобелевскую премию в 2015 году, получили признание во всем мире, однако с возмущением отвергаются российским общественным мнением. Чем это объясняется? Россия не любит говорить о своих травмах? — Вы правы, Россия не любит говорить о своих травмах, а именно это и делают великие писатели. Они пишут о таких вещах, как сталинизм, наследие репрессий и террора, колониальное прошлое. Это настоящие черные дыры в общественном дискурсе. У России никогда не было своего собственного Нюрнбергского процесса, она никогда не отчитывалась за свое прошлое. Кстати, роль Нюрнберга неоднократно упоминается в русской литературе, например, такими авторами, как Александр Солженицын, Варлам Шаламов или Василий Гроссман. В итоге значительная часть литературы XX века является травматической для широкой публики. Мой друг и коллега Александр Эткинд опубликовал замечательное исследование на эту темы под названием «Warped Mourning: Stories of the Undead in the Land of Unburried». Он рассматривает проблему цензуры российской памяти. Мы не научились смотреть нашему прошлому в глаза и преодолевать травмы детства, гордость, имперскую ностальгию и постимпериалистическую обиду. — Можно ли сказать, что у постсоветской России девственная политическая мысль? — Она не девственна, она мертва. Политика постсоветской России, как поле публичного соперничества интересов и посредничества в конфликтах, больше не существует. Ее искоренили 20 лет назад антиполитики Путина, гибридные шпионские тактики, секретные операции, манипуляции со средствами массовой информации и запугивание полиции. Из шпионов получаются плохие политики, и Путин по-прежнему остается офицером КГБ, выполняющим секретное задание. Общественная сфера в России, включая свободную прессу и общественные объединения, была полностью развалена. Политические институты, такие как парламент, стали департаментами президентской администрации. Выборы превратились в фарс: в июле Путин изменил Конституцию, чтобы обеспечить себе практически неограниченное правление. Российская политика полностью определяется волей правителя — так, как оно было в Средние века. Единственной значимой альтернативой Владимиру Путину, единственной фигурой того же калибра, пытающейся заполнить политический вакуум, является Алексей Навальный. Но он в настоящее время находится в берлинской больнице, восстанавливается после покушения на убийство путем отравления. Пока неизвестно, вернется ли он в Россию и когда.
