Девять друзей Баумана. Уникальная история массового побега из самой знаменитой тюрьмы Киева

В 1898 году появилась Российская социал-демократическая рабочая партия, одним из лидеров которой стал Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Ещё во время ссылки в Сибирь он задумал создать газету, которая бы сплотила социал-демократов, помогла выкристаллизовать партийную программу и упорядочить пока ещё стихийное рабочее движение. Впоследствии в 4-м номере в статье «С чего начать?» Ленин вывел лаконичную формулу, ставшую классической: «Газета — не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор». И действительно, в эпоху, когда грамотность уже распространилась, а телевидения и интернета еще не было, газетам и листовкам отводилась ключевая роль в политической борьбе. Редакция газеты первоначально находилась в Мюнхене. Помимо Ленина в неё входили Георгий Плеханов, Юлий Мартов, Вера Засулич и другие известные революционеры. Первый тираж отпечатали в Лейпциге в декабре 1900 года. Газету назвали «Искра», поскольку она должна была «воспламенить» накопившиеся в рабочей среде «дрова» недовольства. В её эпиграф вынесли строку из поэтического ответа декабриста Александра Одоевского на известное адресованное участникам восстания на Сенатской площади стихотворение Пушкина — «Из искры возгорится пламя…». Само собой, царское правительство было не в восторге от возможности подобного «возгорания», газету сразу же запретили, 3000 экземпляров первого тиража конфисковали ещё на границе. Ленин озаботился вопросом подпольного распространения газеты в Российской империи. Тиражи перевозили в чемоданах с двойным дном, в переплётах книг, в непромокаемых мешках, в бочках, которые сбрасывали с пароходов в русских портах и затем вылавливали, и т. д. Территория современной Украины играла здесь огромную роль. Через неё проходили несколько каналов тайной доставки: через Львов в Киев, через Румынию и Болгарию в Одессу, через Александрию в Херсон. В Полтаве была создана одна из трёх первоначальных групп содействия — Южная. Северная находилась в Пскове, восточная — в Уфе. Затем появился опорный пункт в Москве и искровские группы в крупных городах империи, в том числе и в Киеве. В Киеве и Умани располагались подпольные типографии, которые перепечатывали газету. К началу 1902 года тиражи «Искры» достигали от 8 до 12 тысяч экземпляров. Обеспечивали процесс агенты «Искры» или, как их ещё называли, «искровцы», задачи которым Ленин зачастую ставил лично. Создание такой группы внутри партии и стало самым наглядным отражением ленинской формулы о «коллективном организаторе». Понимая, насколько опасна подобная пропагандистская сеть, жандармы открыли на «искровцев» настоящую охоту. В первые годы ХХ века конспирация ещё не была сильной стороной российских революционеров, а потому довольно скоро по всей стране арестовали значительное число «искровцев». Не осталась в стороне и Малороссия. В Киеве их особо настойчиво ловил начальник киевского жандармского управления генерал-лейтенант отдельного корпуса жандармов Василий Дементьевич Новицкий. За январь-февраль 1902 года в Лукьяновской тюрьме собралось сразу 10 «искровцев»: Николай Бауман, Макс Валлах (позже он стал наркомом иностранных дел СССР Максимом Литвиновым), Осип Пятницкий, Лев Гальперин и другие. Они были привлечены в качестве обвиняемых «при Киевском губернском жандармском управлении к дознанию по делу об обнаруженной в г. Киеве типографии и складах преступных изданий тайного сообщества, именующего себя „Российской социал-демократической рабочей партией"». Новицкий лично проводил допросы, о чём регулярно и пространно докладывал в столицу, и спешно готовил материалы для большого политического процесса. Описание его методов работы оставил другой революционер — не «искровец» — Василий Водовозов. В марте 1898 года жандармы провели по Киеву большую облаву и в одну ночь без каких-либо на то оснований задержали около 150 подозрительных, с их точки зрения, человек. Большую часть их потом выпустили, оставив для разбирательств только «крупную рыбешку» (например, будущего известного русского философа, а тогда студента, Николая Бердяева). Водовозов же, хоть и был революционером, в тот раз попал в разряд «рыбёшки» мелкой, а потому вскоре вернулся домой, но «осадочек» на душе у него остался. Новицкий характеризовался им так: «…Он был сыщиком по страсти, но без сыщицкого таланта. Может быть ещё более он был палачом по страсти. Сыск тонкий, построенный на психологии, его тяжеловесному уму был недоступен. Он понимал физическую силу, угрозу; он рычал, топал ногами на арестованных, особенно на рабочих, угрожал им всяческими карами и иногда у слабых людей вынуждал предательство, но редко. Для большинства его приемы были слишком грубы, слишком примитивны. В этом, и почти только в этом, состояла его система сыска. Опутать арестованного сетью лжи, затронуть его самолюбие, сыграть на его благородстве и этим путем довести до сознания или даже до предательства, как это умел делать Зубатов, Новицкий не мог… Новицкий вообще был очень словоохотлив и любил пускаться со всеми, в том числе и с подневольными его слушателями и, в особенности, с их родными, в беседы более или менее интимного характера. В этих беседах он всегда и очень охотно, вопреки общественным его действиям, говорил о своей любви к законности». Начальника киевских жандармов беспокоили слишком либеральные порядки содержания арестованных в Лукьяновской тюрьме. Им разрешались частые свидания с близкими, камеры большую часть времени стояли открытыми, и заключённые могли постоянно общаться друг с другом на тюремном дворе. Он несколько раз оформлял свои опасения в виде официальных обращений к губернатору Киева генерал-лейтенанту Фёдору Фёдоровичу Трепову, но тот отличался несколько либеральными взглядами, потому обращения эти ни к чему не приводили. А тюрьма тем временем помимо «искровцев» заполнилась студентами, вышедшими в феврале на киевские улицы под красными знамёнами и лозунгами «Долой самодержавие!», участниками крестьянских волнений, которые прокатились по Украине весной того же 1902 года, другими «политическими». Если раньше их, в соответствии с инструкциями, удавалось держать отдельно от уголовников, то теперь это стало совершенно невозможным. «Искровцы» в этом пёстром контингенте составляли особую «касту». Они были не из бедных семей, и так как киевские тюремщики были нечисты на руку, смогли за «немного денег» обеспечить себе сносный быт — неположенную по уставу мебель в камеры, дополнительные передачи и т.д. Большую часть времени они проводили в дружеских беседах, в общении с другими заключёнными, которое исподволь превращалось в пропаганду идей марксизма, в чтении. На основании прочитанного они устраивали научные доклады, часто переходившие в горячие политические диспуты. Неформальным лидером «искровцев» стал Николай Эрастович Бауман — сын немецкого переселенца, владевшего в Казани обойной и столярной мастерскими. Ещё в годы учёбы в Казанском ветеринарном институте он проникся революционными идеями, лично был знаком с Лениным и по его заданию приехал из Швейцарии в Россию, чтобы налаживать здесь распространение «Искры». Сначала работал в Москве, а затем отправился в Киев — требовалось провести большое совещание социал-демократов, работавших в юго-западном районе России. Ленин стремился объединить пока ещё разрозненные и идеологически неоднородные группы в единую общерусскую организацию «Искры» — некий прообраз будущей большевистской партии. Однако провести совещание не удалось — начались повальные аресты. Бауман почувствовал за собой слежку, сел в поезд до Воронежа, из Воронежа отправился в Задонск. Уходя от преследовавших его филеров, спрыгнул на ходу, ушиб ногу, после чего обратился к ближайшему сельскому врачу, который его и выдал. Местный пристав по присланному из Петербурга описанию сразу же опознал назвавшегося чужим именем Баумана и отправил его по этапу в Вятку, но вскоре из столицы поступила срочная телеграмма, и арестованного «переадресовали» в Киев. В своё время Бауман увлекался танцами. Один из «искровцев» — Владимир Бобровский — вспоминал: «…Товарищи по заключению в Лукьяновской тюрьме прозвали Н. Э. Баумана балериной. Ловок, гибок, силен он был и умел в минуты бесшабашного веселья, которое порою находило на всех нас, ловко подражать танцам балерины…». Также посланец Ленина отличался неисчерпаемым оптимизмом и энергией. С его подачи «искровцы» постоянно играли в чехарду («слона»), по окончании которой победившая команда каталась на спинах проигравшей, в «городки». Также они строили атлетическую пирамиду — развлечение, пользовавшееся в России особой популярностью в первой половине ХХ века. Иногда в шутку кто-нибудь из революционеров изображал, будто порет другого, от чего тот истошно верещал. На дикие вопли сбегалась стража, но узрев, что всё это не более чем игра, тут же успокаивалась. За «беспокойство» она получала чай, закуски, а нередко и спиртное, от чего отношения у неё с «искровцами» становились всё более и более неформальными. Начальник тюрьмы капитан Сулима такому не препятствовал — ему самому часто перепадали бутылки дорогого спиртного или другие какие-то подношения. У шумных увеселений была своя тайная задача. Во-первых, заключённые приучали своих тюремщиков к постоянному шуму во дворе. Во-вторых, физические упражнения позволяли им поддерживать спортивную форму, которая могла пригодиться при побеге. В-третьих, пирамида была скрытой подготовкой к «штурму» тюремной стены. В августе революционеры уже умели её «строить» менее чем за минуту. Почти с каждой передачей с воли получались куски материи, обрывки бечевок, из которых «искровцы» постепенно плели верёвку и верёвочную лестницу, ступенями для которой должны были послужить обломки неуставных деревянных стульев (спасибо алчным тюремщикам), а также битки для «городков». В начале августа в Киев приехала жена Баумана, которая была полностью посвящена в план побега, разработанный её мужем совместно с оставшимися на воле членами Киевского городского комитета социал-демократов. На именины она передала ему в тюрьму большой букет роз, в котором была спрятана стальная «кошка» — трёхсторонний альпинистский крюк. Она так слёзно просила капитана Сулиму не помять его, что тот пошёл на поводу у симпатичной девушки, и букет тюремщики не досматривали. В камере к «кошке» привязали заранее сплетённую верёвку и стали втайне тренироваться в забрасывании её на стену. Снаружи тем временем были назначены конспиративные квартиры, где могли бы спрятаться сбежавшие. На Днепре их в условленное время должны были ждать перевозчики на лодках. Семь раз назначалось время побега, и семь раз по каким-то непредвиденным причинам он откладывался. Наконец наступило 18 (31 августа) 1902 года. «Искровцы» устроили именины одного из своих товарищей — Басовского. Надзирателей и даже часового угостили спиртным, в которое подмешали снотворное. Около 8 часов вечера заключённые вышли в тюремный двор, чтобы «подышать» свежим воздухом. Они с привычном шумом и гамом галдели, постепенно извлекая из-под тюремных роб детали верёвочной лестницы и готовую к «употреблению» «кошку». По условному сигналу «искровцы» бросились на часового, опутали ему голову одеялом, а его самого надёжно связали. Бауман первым подошёл к стене, и революционеры тут же начали строить пирамиду. Один из них — Владимир Бобровский — потом вспоминал: «…Лучше, красивее всех взобрался и исчез тов. Бауман. Когда я в эти минуты напряжения всех человеческих нервов наблюдал за всеми мелькавшими передо мною при тусклом свете тюремного фонаря фигурами товарищей, движения Баумана мне показались взмахом крыльев легкой птицы». Бауман НиколайНиколай Эрнестович Бауман Беглецы допустили единственную ошибку — оставили часовому патрон в патроннике. Тот в конце концов распутался и пальнул в воздух, переполошив всю остальную охрану, которая забегала, заметалась, засуетилась, зажгла фонари. На квартиру к капитану Сулиме побежал гонец. Но «искровцы» уже были далеко за тюремной стеной. Последним через неё перемахнул Бобровский. Разделившись по одному, по двое, беглецы разделились, чтобы разными путями пробраться к Днепру или на конспиративные квартиры. Бобровский нагнал Баумана, и они пошли вместе, прислушиваясь к каждому доносившемуся из темноты шороху. Впереди послышался звук быстро едущего экипажа, друзья бросились в разные стороны. В темноте они потеряли друг друга. Баумана ждала в «Северной гостинице» жена, но он, скрываясь от экипажа, спрятался под каким-то мостком и потому вывалялся в грязи. Руки его при спуске со стены «ожгла» верёвка, фуражка слетела и где-то потерялась, подмётки сапог оторвались, когда он в темноте неподалёку от тюрьмы свалился в какой-то овражек (Бобровский потому его и нагнал). В таком виде в гостинице он сразу вызвал бы подозрения, поэтому отправился сначала на одну из конспиративных квартир. Здесь он отмылся, переоделся. Под ручку с хозяином квартиры (тогда мужчинам было незазорно так ходить) чистый, нарядный и отдохнувший Бауман явился в гостиницу. Стараниями Киевского комитета социал-демократов каждый из беглецов вскоре получил по 100 рублей — приличные по тем временам деньги. Недели через две на киевский вокзал лихач привёз шикарно одетую семейную пару, которая уселась в поезд, умчавший её за границу. В загримированном мужчине жандармы и филёры не могли распознать беглеца из Лукьяновки, которого они искали, сбиваясь с ног. Уже через несколько дней Бауман отправил из Берлина отцу в Казань письмо, в котором сообщил, что собирается «переменить место жительства коренным образом» — эмигрировать в Америку. Письмо это попало в руки жандармов. 6 (19) ноября 1902 года исполняющий должность начальника казанского губернского жандармского управления сообщил департаменту полиции: «Разыскиваемый циркуляром департамента… ветеринарный врач Николай Эрнестович Бауман, проживающий ныне в Берлине, в письме, присланном на-днях к отцу своему Эрнесту Андреевичу Бауману, сообщает, что в скором времени намерен переехать на постоянное местожительство в Америку». Однако это было не более, чем «дымовая завеса». Бауман не собирался покидать материк — полным ходом шла подготовка к III съезду РСДРП, на котором партии предстояло разделиться на большевиков и меньшевиков. Он принимал в его подготовке непосредственное участие. Что касается истории побега, то у неё было забавное продолжение. В ноябре 1902 года генерал-лейтенант Новицкий отмечал 25-летие беспорочной службы на посту начальника киевского жандармского управления. Киевские социал-демократы напечатали к нему пространное обращение и распространили таким большим тиражом, что оно не могло не пройти мимо его внимания: «Ваше Превосходительство, Высокопочитаемый Василий Дементьевич… Четверть века стояли Вы на своем посту. Многие тысячи лиц подвергнуты Вами за это время аресту, еще большее число — обыскам, несколько сотен людей отправили Вы на более или менее отдаленные места Европейской и Азиатской России. При этом у Вас была своя система. Лишь в редких случаях Вы искали себе жертв в рядах той или другой революционной фракции, и систематически избегали трогать нас — членов комитета социал-демократической партии, уже по многу лет принадлежащих к его составу. Наша новая типография существует в Киеве уже почти четыре года; за эти годы беспрерывной работы шрифт успел стереться… Зато Вы охотно направляли Ваши удары на умеренно-либеральных представителей интеллигентного и буржуазного общества, когда те каким-либо образом, основательно или неосновательно, приобретали себе репутацию людей неблагонамеренных. Ваши удары падали на студентов, недовольных университетскими порядками; всего же чаще — на рабочих, причем Вы никогда не считали нужным разбирать: кто из них принадлежит к социал-демократической партии, кто ей только сочувствует, а кто даже и вовсе не сочувствует… Мы уверены, что высшее начальство и впредь будет оказывать Вам свое благоволение, как оно его оказало в текущем году, вверив Вам ведение всероссийского дела о революционной организации „Искры". Вы любезно предоставили возможность десяти обвиняемым по этому делу уйти из киевской тюрьмы и затем благоразумно направили следствие по ложному следу. Если слух о переводе Вашем в Москву не окажется газетной уткой, и Вы действительно покинете нас, смеем надеяться, что Ваш заместитель окажется достойным Вас. Преданный Вам Киевский комитет российской социал-демократической рабочей партии». Нужно ли говорить, что праздник был совершенно испорчен.