Как СССР пытался создать альтернативу пакту Молотова – Риббентропа

Мог ли Советский Союз в 1939 году заключить не пакт Молотова – Риббентропа, а антигитлеровское соглашение с Францией и Великобританией? К каким результатам привел бы подобный план и что думали на этот счет в Москве, Лондоне и Париже? Шансы реализовать такой договор имелись, и об этом подробно рассказывают рассекреченные шифротелеграммы советских дипломатов. После провала «политики умиротворения» и германского ультиматума Польше в марте 1939 года по поводу так называемого данцигского коридора даже часть консервативно настроенной западной элиты осознала, что без создания широкой коалиции, включающей СССР, остановить гитлеровскую агрессию в Европе невозможно. Началось зондирование позиции СССР – может ли Москва участвовать в такой коалиции? Шанс был Проблема, однако, в том, что в ходе этих переговоров в адрес Москвы выдвигались заведомо невыполнимые требования. Они сводились в основном к тому, чтобы Советский Союз в одиночку принял на себя удар Германии – ну а потом, быть может, западные союзники помогут России. К началу апреля 1939 года стало понятно, что советское правительство не пойдет на поводу у западных держав. При этом позиция Польши постоянно ограничивала дипломатическую активность, направленную на поиск компромиссного варианта создания антигитлеровской коалиции. Москва в свою очередь, ознакомившись с британскими и французскими предложениями, смогла в кратчайший срок (буквально за пару дней) создать собственный вариант союзнического договора, который гарантировал бы позиции восточноевропейских и лимитрофных государств, но в то же время не ущемлял бы интересы Советского Союза и не превращал бы его в основной объект германской агрессии при пассивно-наблюдательной позиции Запада. Этот договор имел все шансы на успешное заключение, что в теории могло бы остановить гитлеровские амбиции – и Вторую мировую войну. В современной западной историографии отношение к событиям апреля 1939 года неоднозначное. С одной стороны, присутствует тенденция обвинять СССР во всем («мы им предлагали, а они не согласились»). С другой – многие, особенно в британских академических кругах, открыто говорят о том, что Лондон и Париж запутались в собственных планах и интересах и своими руками разрушили уже почти готовую дипломатическую конструкцию. Но все-таки шанс был, и его можно было бы реализовать на основе тех предложений и тезисов, которые предложило советское правительство в апреле 1939 года. Реальная инициатива создания равноправной союзнической антигитлеровской коалиции весной 1939 года исходила от Советского Союза. Лишь непонятное поведение Лондона и Парижа привело через пару месяцев к изменению конфигурации сил в Европе и в конечном счете вынудило Москву на заключение договора с Германией, известного в как «пакт Риббентропа-Молотова». И ответственность за это можно со всеми основаниями возложить на правительства Чемберлена и Даладье, удивительным образом заболтавшими советские предложения. Рассмотрим, как такое произошло. Антисоветская конфигурация В целом к весне 1939 года политическая конфигурация в Восточной и Юго-Восточной Европе (Центральной уже не существовало – это был один большой Третий Рейх) складывалась следующим образом. 6 апреля министр иностранных дел Польши Юзеф Бек прибывает с визитом в Лондон с целью добиться от Великобритании гарантий независимости Польши и нерушимости ее границ. Лорд Галифакс отвечает устным согласием, а письменно англо-польский договор о военном сотрудничестве предполагается оформить позднее. Одновременно Варшава заключает отдельный договор о взаимопомощи с Румынией, который содержит стандартные формулировки о том, что обе стороны должны прийти друг другу на помощь в случае агрессии со стороны третьего государства. В Москве воспринимают это соглашение как в первую очередь антисоветское: Польша и Румыния имеют общую границу в Карпатах и Галиции, и таким образом, чисто технически образуется единый фронт против СССР от Балтийского до Черного морей. Кроме того, все еще сохраняется вероятность того, что Польша и Румыния совместно или каждая по отдельности могут быть втянуты Германией в орбиту своих интересов без прямой военной агрессии. Немцы развили в Восточной Европе невероятную дипломатическую активность, стараясь подчинить своему влиянию все страны региона. В прибалтийских государствах также вовсю ведется прогерманская пропаганда. Внешняя разведка СССР получает информацию, что при определенных обстоятельствах Латвия и Эстония могут отказаться от своей государственной независимости в пользу германского протектората (в Литве ситуация сложнее). Скорее всего, такую же информацию получает и Великобритания. Лондон и Варшава начинают разрабатывать план совместного десанта в Лиепае с целью захвата этого латвийского порта для недопущения его перехода в руки немцев и обеспечения оперативной базы польского флота на Балтике. Когда эта странная авантюра сорвется, британское правительство предложит маршалу Рыдз-Смиглы эвакуировать с Балтики современные корабли польского флота, но министр обороны Польши ответил отказом. Авантюрный польский план с попыткой превентивного захвата латвийских портов еще весной 1939 года (Польша мнила себя крупной военной державой) – до сих пор история таинственная и полностью закрытая. Это, кстати, еще одна причина, по которой современная волна публикаций предвоенных документов требует особого изучения. Вот как описывает советский полпред Иван Майский свою беседу с главой Форин офис лордом Галифаксом сразу после отъезда Бека (полковник Юзеф Бек, в тот период министр иностранных дел Польши, один из трех «соправителей» после смерти Пилсудского, автор концепции «Третьей Европы» во главе с Польшей и инициатор захвата Тешинской области Чехословакии, после бегства в 1939 году польского правительства из Варшавы интернирован румынами, где и умер в 1944 году – прим. ВЗГЛЯД) из Лондон в телеграмме в Москву от 11 апреля 1939 года – и беседа затрагивает в том числе этот вопрос: 4) В ходе разговоров Галифакс несколько раз возвращался к Польше вообще и к Беку в частности, причем было видно, что он полон сомнений в отношении обоих. Он расспрашивал меня о Беке, его прошлом, взглядах и пр., причем я с удивлением должен был констатировать, что он не знает многих общеизвестных фактов из истории польского министра иностранных дел. Я дал по этому вопросу Галифаксу довольно полную информацию. Дождавшись случая, я поинтересовался, затрагивал ли Бек в лондонских переговорах вопрос о северо-восточном направлении германской агрессии (Прибалтика). Галифакс ответил, что затрагивал, выражал по этому поводу беспокойство, но британских гарантий против такого направления агрессии в прямой форме не просил. Далее в соответствии с вашей просьбой (смотрите Ваш №3791), глядя прямо в глаза Галифаксу, я спросил Галифакса, говорил ли с ним Бек о захвате латвийского порта. Как вы и ожидали, Галифакс это отрицал, но без особой уверенности и настойчивости. По-видимому, какой-то разговор на данную тему был». «Северо-восточное направление германской агрессии» – это предполагаемый десант германских войск через порты Латвии при деятельной поддержке Эстонии и, очевидно, при попустительстве латвийского правительства. В современных историко-политических дискуссиях этот сюжет либо почти полностью забыт, либо игнорируется. Но весной 1939 года такую возможность всерьез рассматривали не только в Москве, но и в Лондоне. Русофобия и антисемитизм Сейчас принято представлять Латвию и Эстонию бедными овечками, которых растерзали тоталитарные монстры – Германия и СССР. Но на практике режимы в этих странах деятельно сотрудничали в тот период с Берлином, и это могло закончиться чем угодно. А уж конфигурация предполагаемого театра военных действий при нападении Германии на СССР менялась бы и вовсе радикально. Позиция Польши заключалась в категорическом отказе от каких-либо союзнических отношений с СССР по идейным соображениям. Причем эти «идеи» носили не столько политический характер (борьба против большевизма и т.п.), сколько были сугубо национальными рефлексиями. Неприязнь ко всему русскому дополнялась исконно польским антисемитизмом. В телеграмме от 7 апреля Майский сообщает: 6) Бек в разговорах (с Галифаксом – прим. ВЗГЛЯД) подымал вопрос о еврейской иммиграции из Польши в пределы Британской империи, но, по словам Галифакса, беседа по данному пункту была непродолжительной и не имела каких-либо практических последствий». Поляки даже перед угрозой тотальной войны с Германией продолжали склонять Лондон к осуществлению так называемого плана Уганды, то есть переселения нескольких миллионов польских евреев в британскую часть Тропической Африки. Только представьте себе лодзинских портных, белостокских лавочников и варшавских скрипачей в джунглях Уганды. Даже весной 1939 года это выглядело как минимум странно, а с современной точки зрения и вовсе чудовищно. Сейчас в Польше вполголоса распространяется мнение, что нежелание вступать в альянс с СССР или допустить на польскую территорию части Красной армии для прохода было рефлексией на события советско-польской войны 1919-21 годов, когда за войсками Тухачевского вплоть до Варшавы в тылу шли комиссары, советизировавшие этнически польские территории. Правительство «советской Польши» во главе с Феликсом Дзержинским в этом участия не принимало, а комиссары эти не то что по-польски, но и по-русски то говорили с некоторым усилием. Все это сопровождалось насилием и убийствами в первую очередь по отношению к католическим священникам. Эти факты были, и это прекрасно описаны Исааком Бабелем в его «Конармиии». И якобы именно это обстоятельство и «нелояльность» еврейского населения в Варшаве и послужили одной из причин как взрыва антисемитизма в межвоенной Польше, так и нежелания идти на контакт с «большевиками». В современной Польше вообще очень любят такого рода квазипсихологические оправдания своего поведения в предвоенный период. Оправдание это очень слабое. В телеграмме от 7 апреля Майский пишет: 4. Галифакс сделал особенное ударение на пункте 5 коммюнике (выпущенного по итогам переговоров с Беком – прим. ВЗГЛЯД), предоставляющем каждой стороне полную сепаратность в заключении соглашений с другими державами в интересах укрепления мира. По его словам, этот пункт внесен для того, чтобы обеспечить британскому правительству возможность привлечь к участию в системе безопасности СССР, однако Галифакс сам не сказал ничего относительно формы такого привлечения, а я не стал его об этом спрашивать. В данной связи Галифакс сообщил, что Бек в переговорах по-прежнему настаивал на невозможности для Польши участвовать в каком-либо блоке или соглашении с СССР, ибо (а) это противоречило бы основной линии польской политики занимать «нейтральную» позицию между Германией и СССР и (б) поляки не считают возможным ни при каких условиях допустить присутствие Красной армии на своей территории». Забегая далеко вперед, скажем, что странная позиция Польши была по достоинству оценена британским правительством под конец войны. 25 июля 1944 года тогдашний министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден писал в частном порядке Альфреду Дафф Куперу, на тот момент британскому посланнику при временном правительстве Франции: «Теперь я перейду ко второму Вашему предложению, а именно к вопросу создания могучей Польши, которая была бы барьером между Россией и Германией, и к Вашему утверждению, что помимо ненависти к России Польша является единственным фактором, отделяющим Россию от Германии, и что поэтому «чем сильнее и влиятельнее будет Польша, тем лучше для международной безопасности и мира». Хотя совершенно справедливо, что нация, первая выступившая с оружием против Гитлера, имеет право на действительно свободную и независимую национальную жизнь, однако я считаю, что такое мнение противоречит историческим фактам в отношении Польши. В последние 150 лет Польша, самостоятельная или разделенная, была скорее связующим звеном, чем барьером между Пруссией и Россией (политика Бонапарта в 1848-49 годах). И именно трения между Россией и Польшей явились причиной неудачи в попытке привлечь Россию на нашу сторону в 1939 году. Польша при хороших отношениях с СССР сможет быть сильной, независимой и процветающей страной. Польша при плохих отношениях с СССР может стать угрозой для международного мира и для Англии». (Сообщение добыто заграничной резидентурой НКВД СССР и находится в архиве СВР). Странные предложения Сразу же после отъезда Бека в Варшаву Лондон и Париж обратились к Москве с предложением подписать некое коммюнике о взаимопомощи в случае агрессии со стороны Германии, в котором гарантировались бы безопасность Польши и Румынии. Впоследствии это обстоятельство стали трактовать как некую попытку сколотить антигитлеровский альянс. На деле же предложение выглядело очень странно. Предлагаемые Великобританией тексты соглашения были составлены таким образом, что создавалось впечатление о неприкрытой «канализации» германской агрессии на Восток без каких-либо внятных гарантий со стороны Англии и Франции. Не существовало даже предварительно продуманных или оговоренных механизмов взаимодействия. Вот как описывает это Майский во все той же телеграмме от 7 апреля: «Галифакс пригласил меня сегодня к себе и ознакомил с текстом того заявления о англо-польским переговорах, которое премьер сегодня же огласил в парламенте (полагаю, что текст его, переданный ТАСС'ом, у Вас есть), а затем частью по собственной инициативе, частью в ответ на мои вопросы сделал следующие пояснения: 1. Никакого хотя бы временного договора между Беком и Галифаксом подписано в Лондоне не было. Единственный документ, фиксирующий его переговоры, – это опубликованное коммюнике (оглашенное премьером в палате), согласованное между обеими сторонами. В дальнейшем предполагается заключить окончательный двусторонний пакт взаимопомощи, но Галифакс не мог указать хотя бы приблизительный срок его подписания. 2. В пункте 3 коммюнике говорится, что обязательство взаимопомощи вступают в силу «в случае какой-либо угрозы, прямой или косвенной, независимости» одной из сторон. В порядке расшифровки этой несколько туманной формулы я спросил, обязана ли Англия автоматически прийти на помощь Польше, если, например, Германия атаковала бы Литву, и Польша пришла бы Литве на помощь? Или обязана ли Польша сделать то же самое, если, например, Германия напала бы на Голландию и Англия пришла бы Голландии на помощь? (Нидерланды на тот момент ни в каких союзнических отношениях не состояли и предполагали избежать участия в общеевропейских проблемах примерно так же, как им это удалось в Первую мировую войну – прим. ВЗГЛЯД) На этот прямой вопрос Галифакс не смог мне ответить ничего определенного и заметил только, что этот вопрос подлежит уточнению в дальнейшем. На мой вопрос, кто является судьей, угрожает ли прямо или косвенно теми или иными действиями Германия независимости Польши или Англии – только ли польское правительство или только ли британское правительство – Галифакс тоже не мог дать мне ясного ответа. Очевидно, и этот важный вопрос не был уточнен в переговорах». Похожие сигналы шли из Парижа – с той лишь разницей, что германофил и «мюнхенец» Боннэ (министр иностранных дел Франции. Германофил и предатель Франции – прим. ВЗГЛЯД) был изначально настроен резко антисоветски, хотя и пытался сгладить это ключевое обстоятельство в разговорах с советским полпредом Яковом Сурицем французским шармом и вежливыми речами. В этом плане общаться с англичанами было несколько проще, поскольку они выглядели откровеннее и искреннее на фоне лицемерия Боннэ. Вот как описывает свой разговор с главой французского МИДа полпред СССР Яков Суриц в телеграмме от того же 7 апреля (в один день со встречей Галифакса с Майским): «Боннэ, с которым я вчера повидался по срочным текущим делам, вновь заговорил со мной о «сотрудничестве» и при том в плоскости приближающейся к тому, что мне передавал член кабинета. Он, правда, не делал никаких предложений, не развивал до конца ни одного варианта (меньше всего второго), но в очень туманной форме коснулся этих «возможностей». Ударение он делал на нашей собственной заинтересованности помочь Польше и Румынии в случае нападения на них Германии. Он цитировал даже несколько из речи Сталина на съезде относительно нашей позиции к жертвам агрессии. Так как я, естественно, не поддерживал этого разговора и намеренно воздерживался от вопросов (этой тактики, могу заверить, я держался и до получения Ваших специальных указаний), то многое осталось туманным и недосказанным. Ясно только одно, что Боннэ хочется, чтобы мы взяли на себя обязательства, и, вероятно, главный удар со стороны Германии (это фраза подчеркнута в Москве карандашом – прим. ВЗГЛЯД). Перед прощанием он, к величайшей моей неохоте, сказал, что через несколько дней вернется к этой теме и рассчитывает, что к тому времени он уже будет в состоянии облечь свои соображения в форму конкретных предложений. Пока он сам находит, что ему «нечего представить в Москву». Весь вчерашний разговор подтверждает Ваши предположения, что все эти разговоры имеют лишь цель поддержать во вне впечатления о консультации, тесном контакте и т.д. Я бы к нему вообще сейчас не ходил, если бы не текущие дела». Идеи Литвинова Проанализировав все эти сигналы, нарком Литвинов уже 9 апреля пишет записку на имя Сталина, в которой предлагает не поддерживать никакие инициативы, предполагающие односторонние обязательства со стороны СССР. А 11 апреля отправляет Сурицу в Париж следующую директиву: «Дорогой Яков Захарович, нам представляется, что Боннэ так же, как и Галифакс, время от времени разговаривает с Вами о политическом положении главным образом ради того, чтобы отвечать оппозиции, что он находится «в контакте и консультации с СССР». Боннэ так же мало склонен помогать Польше, Румынии или кому бы то ни было на Востоке Европы, как в свое время Чехословакии, и разговорами с нами он еще преследует цель получения возможности говорить о нашем нежелании участвовать в помощи. Необходимо поэтому давать ему такие ответы, чтобы он не мог, как в сентябрьские дни, ссылаться на них в оправдание собственной пассивной и капитулянтской позиции. Из этого, однако, не следует, что мы обязаны на неопределенные его намеки отвечать какими-либо конкретными предложениями или раскрытием нашей позиции». Советский МИД основывался на необходимости выработки практической позиции, в том числе и по военным вопросам, а не публикации деклараций, не наполненных конкретным содержанием. Кроме того, позиция Польши (Румыния вела себя крайне пассивно и только нагнетала обстановку устами посла в Лондоне Виорела Тиля) не давала возможности облечь в конкретику любые договоренности, которые могли достигнуть между собой СССР, Англия и Франция. Даже если бы на это была воля Лондона и Парижа. При этом Москва стремилась вовлечь в коалицию максимум потенциальных союзников, включая даже Турцию, с которой параллельно велись интенсивные консультации. В конце концов именно Советскому Союзу пришлось взять на себя инициативу по выработке такого проекта коалиционного соглашения, который исключал бы односторонние обязательства со стороны Москвы и не оставлял бы СССР в изоляции на общем фронте от Балтики до Черного моря перед лицом пока окончательно не оформленной прогерманской коалиции. Уже 15 апреля 1939 нарком Литвинов в общих чертах сформулировал принципы советского ответа на предложения Великобритании и Франции, на которых будет основываться и встречная инициатива СССР. Записку нарком отправляет на рассмотрение Сталину вечером того же дня (расписано также Молотову и почему-то Кагановичу, видимо, как члену Политбюро, ибо Каганович непосредственно в выработке внешней политики СССР не участвовал). В записке говорится: «Мы имеем предложение английского правительства об односторонней декларации с нашей стороны и более конкретное французское предложение о расширении советско-французского пакта о взаимопомощи. Возможно, что Англия, не желая взять на себя инициативу пакта с нами, зондирует нас через французское правительство. Во всяком случае, путем таких вопросов и предложений Англия и Франция все же выявляют свои позиции и свои желания. Если мы хотим от них чего-то добиться, мы также должны понемногу раскрывать и свои желания. Не приходится ожидать, чтобы другая сторона предлагала нам как раз то, чего мы хотим. Необходимо, наконец, вести пропаганду за наши собственные желания, разъясняя их общественному мнению. Если мы хотим вообще сотрудничать с Англией и Францией, то минимумом наших желаний я считал бы следующее: 1. Взаимное обязательство о помощи между Англией, Францией и Советским Союзом, в случае агрессии против одного из этих государств, в результате помощи, оказываемой этим государством какому-либо европейскому соседу СССР (от английского предложения этот пункт отличается заменой односторонней декларации двусторонним пактом, а от французского – включением Прибалтики и Финляндии в число возможных жертв агрессии). 2. Англия, Франция и СССР обязуются друг перед другом оказать помощь европейским соседям СССР». Пункт первый в оригинале записки был исчеркан синим карандашом, которым обычно пользовался Сталин. Редакция и формулировка Литвинова куда сложнее, чем только то отличие от предложений западных стран, которое нарком пояснил в скобках. Сложносочиненная фраза скрывает сразу несколько дипломатических смыслов. Во-первых, в ней отсутствует ссылка непосредственно на Польшу и Румынию (помним о немецких планах вторжения через Латвию). Но подразумевается, что если Англия и Франция будут связаны с этими странами двухсторонними договорами о взаимопомощи (а по факту уже связаны, хотя формально англо-польский договор еще не подписан), и на них нападет Германия, то Советский Союз автоматически вступает в войну, не спрашивая дополнительного разрешения у Варшавы и Бухареста. То есть последовательность событий подразумевается таковой: немцы нападают на Польшу, после чего Англия и Франция объявляют Германии войну, деятельно в нее вступают (а не выдерживают паузу), и после этого СССР, верный союзническим обязательствам, также вступает в войну против Гитлера. Английские и французские предложения предполагали другую цепочку: немцы на кого-нибудь нападают в Восточной Европе, а СССР должен первый заступиться за жертву агрессии, принять на себя весь удар, а западные страны будут на это смотреть и думать, вступать им войну или лучше подождать. Далее Литвинов предлагает: «3. Представители трех государств приступают немедленно к обсуждению и установлению размеров и форм помощи. 4. СССР, Англия и Франция обязуются не принимать решений и не заключать соглашений с другими государствами по вопросам, касающимся Востока Европы, без общего согласия трех государств. Равным образом, они обязуются не заключать мира с агрессором отдельно друг от друга». По поводу отказа от сепаратного мира – это очевидно. А вот первое предложение четвертого пункта должно исключить «новый Мюнхен», то есть предполагаемую попытку снова договориться с Гитлером и разделить лимитрофные страны за спиной СССР (который, как мы помним, был исключен из «мюнхенского процесса»). Литвинов всерьез опасался такого хода событий, опираясь на сообщения послов Майского и Сурица, которые – каждый в разной степени – постоянно указывали на наличие в британском и французском правительствах влиятельных группировок, склонных продолжать политику умиротворения или же просто настроенных пронемецки или профашистки. «Предстоят, очевидно, срочные и сложные переговоры как с Францией, так и особенно Англией. Я предложил бы поэтому еще раз обсудить не следует ли задержать пока т. Майского в Лондоне. Я считаю крайне опасным и невыгодным для нас ведение переговоров через дипломатических представителей других стран. Они обыкновенно не записывают на месте разговоров и у нас нет возможности контролировать точность передачи ими своим правительствам наших предложений и особенности наших мотивировок. Необходимо, наконец, следить за общественным мнением Англии, воздействуя на него. С отъездом т. Майского, наше полпредство, как дипломатическое представительство, фактически перестанет функционировать, ибо там нет ни одного человека, которому можно было бы поручить серьезные дипломатические переговоры или с которым считались бы англичане». Тут Литвинов, конечно, несколько сгустил краски. Роль Майского и его связи, в том числе личные в Лондоне были действительно велики. Например, он дружил с Бернардом Шоу и вполне мог повлиять на знаменитого писателя, как бы сейчас сказали, «лидера общественного мнения». На тот момент он реально был незаменим на посту советского посланника в Великобритании. Но у этой, казалось бы, неожиданной просьбы наркома не отзывать Майского был и скрытый смысл. Планируемый отзыв Майского совпадал с чистками и репрессиями в аппарате НКИД. В Берлине, например, поменялось подряд три советских полпреда, что не способствовало стабильной и грамотной работе. На место репрессированных сотрудников приходили люди порой очень случайные. Литвинов ценил и уважал Майского, он прекрасно понимал, что этнический поляк (настоящая фамилия Ян Ляховецкий), меньшевик и бывший министр в правительстве Колчака, Майский идеальная фигура для репрессии. Оставляя Майского в Лондоне, Литвинов фактически его спас или хотя бы на 15 лет вывел его из-под удара. Арестован Майский будет только в 1953, и от гибели его спасет только смерть Сталина. Но до 1943 года он оставался безальтернативным советским полпредом в Лондоне. При этом Литвинов поступил очень грамотно с точки зрения аппаратной интриги: он увязал присутствие Майского в Лондоне с необходимостью вести «срочные и сложные» переговоры с англичанами, а не стал писать отдельную записку по поводу судьбы советского полпреда. С правкой Сталина Сталин и Политбюро совещались сутки. В результате предложение Литвинова выросло в два раза и в окончательной редакции от 17 апреля содержало уже не 4, а 8 пунктов. Утвержденная советским правительством редакция такова: «Считая предложение Франции принципиально приемлемым и продолжая мысль г-на Боннэ, а также желая подвести солидную базу под отношения между тремя государствами, мы пытаемся объединить английское и французское предложения в следующих тезисах, которые мы предлагаем на рассмотрение британского и французского правительств: 1. Англия, Франция, СССР заключают между собою соглашение сроком на 5-10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств. 2. Англия, Франция и СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточно-европейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями, и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств. 3. Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение параграфов 1 и 2. 4. Английское правительство разъясняет, что обещанная им Польше помощь имеет в виду агрессию исключительно со стороны Германии (советское правительство не читало текста англо-польского договора, но впоследствии выяснилось, что и в английском и в польском вариантах договора слово Германия нет, а упоминается просто некое европейское государство, что можно было трактовать и как антисоветский альянс – прим. ВЗГЛЯД). 5. Существующий между Польшей и Румынией союзный договор объявляется действующим при всякой агрессии против Польши и Румынии, либо же вовсе отменяется, как направленный против СССР. 6. Англия, Франция и СССР обязуются, после открытия военных действий, не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессорами отдельно друг от друга и без общего всех трех держав согласия. 7. Соответствующее соглашение подписывается одновременно с конвенцией, имеющей быть выработанной в силу параграфа 3. 8. Признать необходимым для Англии, Франции и СССР вступить совместно в переговоры с Турцией об особом соглашении о взаимной помощи». Сперва предполагалось передать эти предложение через послов Великобритании и Франции в Москве, о чем есть соответствующая приписка (перечеркнутая). Но затем в силу важности и значимости события Литвинов распорядился переслать этот документ в Лондон Майскому и в Париж Сурицу, чтобы именно они на местах донесли советские предложения до правительств Англии и Франции. Британия «под впечатлением» Через два дня, 19 апреля, Яков Суриц телеграфирует в Москву: «В дополнение моего 5895. На Боннэ наше предложение произвело огромное впечатление. Как только он ознакомился со всеми 8 пунктами наших тезисов он удалился в соседнюю комнату, чтобы, по-видимому, созвониться с Даладье. Особых моих разъяснений по пунктам четвертому и пятому и не потребовалось, так как эти пункты как не имеющие отношения к Франции, повидимому, и неособенно заинтересовали Боннэ. Впрочем, о пункте пятом он даже сказал, что «это вполне законное требование». Весь его интерес был, естественно, прикован к пунктам первому и второму. Во втором его, видимо, смутило распространение гарантии на Балтику. Он не возражал, но несколько раз переспрашивал каких стран это касается. При ознакомлении с первым пунктом он с явным удовлетворением отметил, что речь идет только о Европе и не распространяется на Дальний Восток. Совершенно естественно, что он не дал, да и не мог дать, конечно, еще ответ, но все же он просил меня Вам передать, что «первое впечатление у него сложилось благоприятное», что он должен признать, что наш проект «в высшей степени интересен». Не считаете ли нужным, чтобы ввиду серьезности вопроса я попросил свидания и у Даладье. Чтобы Боннэ не обиделся можно это согласовать с ним». С англичанами синхронность действий была несколько нарушена. Текст советских тезисов все-таки был передан в Москве послу Сидсу, который переслан его в Лондон. Галифакс успел ознакомиться с ним до прихода Майского и уже успел отдать дополнительные инструкции послу Сидсу включиться в «консультации», которые Галифакс понимал как торговлю. Вот что сообщает 15 апреля Майский: «1) Я был сегодня у Галифакса и передал ему то, что вы просили в абзаце Вашей 3906. Галифакс был очень доволен и сказал, что он немедленно же уведомит о моем сообщении Чемберлена. Далее он сообщил, что как раз перед моим приходом он продиктовал телеграмму Сидсу, в котором последнему поручается обратиться к Литвинову с запросом, не считало ли бы Советское правительство возможным, как Англия и Франция в отношении Греции и Румынии, дать одновременную гарантию Польше и Румынии, а может быть и некоторым другим государствам (я понял Галифакса в том смысле, что он имеет в виду лимитрофные государства, но полной ясности по этому пункту у меня не осталось). Таким путем можно было бы обойти ту трудность, о которую разбилась «декларация четырех». Галифакс полагает, что содержание моего сообщения не стоит в противоречии с указанной инструкцией Сидсу, а потому он все-таки свою телеграмму пошлет, присовокупив только, что уже после ее составления он получил от Советского правительства сделанное мной сообщение. Галифакс интересовался моим мнением об его предложении, но я уклонился от высказывания его, сославшись на то, что не имею по данному поводу никакой инструкции. Галифакс выражал надежду, что он сможет получить ответ из Москвы не позднее 17, так как момент очень опасный и действовать надо (быстро)». Галифакс несколько наивно полагал, что все участвующие в соглашении стороны должны окутать Восточную Европу паутиной взаимных гарантий и обещаний помощи. В его представлении все восточноевропейские страны были кровно в этом заинтересованы, а миссия великих держав (Великобритании, Франции и СССР) как раз и состоит в том, чтобы гарантировать лимитрофным странам безопасность. Это представление не соответствовало действительности, поскольку Польша отказывалась принимать какие-либо гарантии от СССР, Румыния колебалась, в прибалтийских лимитрофах с каждым днем нарастали прогерманские настроения, финны со своего севера нахмурились, не понимая, что происходит, а в Венгрии говорили только и исключительно о Трансильвании, увязывая с ее возвращением под свой контроль. В Югославии творился традиционный бардак, а верными сторонниками британской линии оставались только греки, которым деваться уже было некуда. Они еще не отбросили итальянские войска вглубь Албании, но уже думали об этом. «2) Я спросил Галифакса, чем объясняется несколько неожиданная быстрота с предоставлением гарантии Румынии, ибо из нашего с ним разговора 11 апреля я вывел заключение, что дело это еще не столь близкое и что предоставление гарантий будет зависеть от сообщений из Варшавы. Галифакс ответил, что так оно раньше и было, но в последний момент французское правительство настойчиво поставило вопрос о необходимости дать гарантии немедленно. Поскольку в принципе вопрос о гарантии был решен, и поскольку британскому правительству не удалось переубедить французское правительство в желательности отложить ее фактическое введение на более поздний срок, премьер вчера сделал свое заявление. 3) Уже когда я вернулся к себе домой, секретарь Галифакса звонил мне по телефону и спрашивал, имею ли я возражения против того, чтобы Форейн-Оффис сообщило мой сегодняшний демарш польскому правительству и румынскому правительству. Я ответил, что из Москвы по данному поводу указаний не имею, лично же считаю такое сообщение пока преждевременным. 4) При выходе из кабинета Галифакса меня поймал секретарь Ванситарта и просил на несколько минут зайти к последнему. Ванситарт, который еще не знал о моем сообщении Галифаксу, несколько подробнее обосновал смысл той инструкции, которая посылает Сидсу, и подчеркнул, что отношения между Лондоном и Москвой вступают в «новую фазу»: теперь пойдут на «консультацию» уже о настоящем сотрудничестве». Влияние Польши Галифакс учел мнение Майского, и полный текст советских тезисов в Варшаву из Лондона не «утек». 17 апреля московское радио передало в эфир четыре основных тезиса предполагаемого соглашения, что сильно возбудило Варшаву. 22 апреля польский посол в Москве Вацлав Гржибовский явился на прием к Литвинову. Вот как нарком описывает это в своих дневниках («дневник Литвинова» – это не личные записи из серии «как я провел день», а официальный документ, которые фиксирует отчет наркома о всех его ежедневных делах и встречах): «Гр. (Гржибовский – прим. ВЗГЛЯД) только что вернувшийся из Варшавы, пришел, по поручению Бека, сообщить мне «конфиденциально его взгляды по наиболее интересующим нас вопросам» и заявил следующее: 1) По радио 17 апреля передавали из Москвы четыре основных пункта внешней политики СССР (когда Гр. перечислил их, я ему указал, что это есть передача доклада т. Сталина на Съезде) (формально Литвинов Гржибовского не обманул, но по факту эти были новые тезисы, а не пересказ доклада Сталина в чистом виде – прим. ВЗГЛЯД). Эти пункты совпадают с польской политикой. Польша также готова оказать помощь государствам, которым угрожает опасность, принимает все необходимые оборонные меры и т. д. 2) В трех прибалтийских странах имеются положительные и отрицательные явления. К первым относится готовность этих государств к самозащите, в чем Польша намерена им содействовать, избегая всего, что увеличило бы трудность их положения. Ко вторым надо отнести ведущуюся там пропаганду (на мой вопрос об уточнении Гр. ответил, что имеет в виду немецкую пропаганду). Если бы в одном из этих государств проявилась бы тенденция к отказу от независимости, то для Польши создалось бы новое положение и польский посол пришел бы ко мне с новыми инструкциями». Это удивительно, но в конце апреля 1939 года Польша с висящими над ней 200 немецкими дивизиями все еще пыталась подчинить себе если уж не всю Прибалтику, то хотя бы Литву и Латвию. Рационально такое поведение никак не объяснить. Литвинов практически запытал Гржибовского многочисленными вопросами и уточнениями, из которых выяснилось, что Варшава считает ситуацию в Латвии очень опасной, союз с Румынией не подразумевает участия в нем Англии, а Венгрию лично Бек считает еще не потерянной для мира. При этом о ключевом вопросе – германском ультиматуме в адрес Польши – сказано было следующее: 5) Переговоров с Германией нет. Слово теперь за Германией на отрицательный польский ответ от 25 марта. Польша еще надеется, что выставленные тогда Германией предложения будут взяты обратно. Польша ни в коем случае не допустит влияния Германии на внешнюю политику Польши и не согласится на подчинение польских прав в Данциге решениям Германии или на попытки односторонних решений в данцигском вопросе. Пределом польских уступок является невмешательство Польши во внутренние дела Данцига». У Литвинова существовали обоснованные опасения о том, что Польша может за спиной не только СССР, но и Англии с Францией вести сепаратные переговоры с Гитлером. И переговоры эти могут закончиться или по чехословацкому сценарию (очередным, четвертым по счету разделом Польши с переходом Силезии и Померании под германский контроль под предлогом охраны «Берлинки» – стратегической автотрассы Берлин-Кенигсберг), либо полным переходом Польши в германский лагерь при формальном сохранении независимости. Точных данных о возможности таких переговоров между Берлином и Варшавой не было ни у НКИД, ни у советской разведки. Но был настораживающий факт: польский посол в Берлине неожиданно выехал в Варшаву «для консультаций» и через несколько дней также скоропостижно вернулся в Берлин. Какие именно инструкции он получил от Бека было неизвестно, и это настораживало. Если бы поляки выкинули в тот момент какой-нибудь фортель, то все переговоры с Лондоном и Парижем и столь напряженная выработка принципов союзничества пошли бы прахом немедленно. Вся конфигурация соглашений могла разрушиться из-за поведения Варшавы. * * * Итого, только к концу апреля 1939 впервые сложились предпосылки для того, чтобы в Европе мог оформиться реальный, а не словесный союз великих держав против гитлеровской агрессии. И складывался этот союз на основе советских внешнеполитических тезисов, выработанных в основе своей в НКИД и одобренных Политбюро. А почему в итоге не срослось – это уже другая история. Совет молодых дипломатов МИД России в рамках проекта «Дипломатия Победы» и Форума молодых дипломатов «Дипломатия Победы», инициированных по случаю 75-летия Победы в Великой Отечественной войне, предлагает вниманию читателей газеты ВЗГЛЯД уникальные документы Архива внешней политики (АВП) Российской Федерации, посвященные активной деятельности советской дипломатии в предвоенный период и в годы Великой Отечественной войны. Убеждены, что обращение к первоисточникам, подлинным свидетельствам той эпохи нивелирует попытки фальсификаций и манипуляций историческими фактами, внесет вклад в утверждение исторической правды, поможет воссоздать объективную картину прошлого. Архив внешней политики РФ является структурным подразделением Историко-документального департамента (ИДД) МИД России. Огромный массив документов (более одного миллиона единиц хранения) охватывает период с 1917 года и продолжает пополняться материалами, отражающими эволюцию отечественной внешней политики с 1991 года. Архив выполняет функцию официального хранилища многосторонних и двусторонних договорно-правовых актов, заключенных от имени Советского Союза и Российской Федерации.