Как «конфузия» под Ригой научила русских побеждать шведов
В начале XVIII века гремела великая Северная война между Россией и Швецией, оказавшаяся судьбоносной для Прибалтики. 315 назад под Мур-Мызой, в 80 км от Риги, произошел печально-анекдотический случай, превративший уже полную почти победу русских войск в поражение. Это происшествие стало хорошим уроком для российских военачальников – и вскоре они показали, что являются толковыми учениками, умеющими схватывать на лету. Начало 1705 года, совпавшее с шестым годом Северной войны русских против «свейского супостата», царь Петр I встречал в приподнятом настроении – и было отчего. В далеком прошлом осталось поражение под Нарвой, где неопытное русское войско было разгромлено и капитулировало. Король-забияка Карл XII накрепко увяз в Польше, тщетно преследуя тамошнего властелина Августа, а шведских генералов, оставленных им на русском фронте, россияне научились бить. Была уже отвоевана Нева с крепостями Нотебург и Ниеншанц, взяты Дерпт, да и сама Нарва. «Пехота обучена очень хорошо» После взятия последней Петр Алексеевич с торжеством написал одному из сподвижников: «Инова не могу писать, только что Нарву, которая четыре года нарывала, ныне, славу богу, прорвало». Историк Николай Павленко отмечает, что хотя всего четыре зимы отделяли первую Нарву от второй, но как разительно отличались они друг от друга! «Тогда русская армия была способна заниматься «младенческим игранием», теперь она вступила в пору юности. Тогда она потерпела поражение, теперь она торжествовала победу. То, что доводилось наблюдать Петру, радовало глаз», – отмечает Павленко. Тем временем фельдмаршал Борис Шереметев успешно действовал в Эстляндии, нанося чувствительные уколы здешним шведским гарнизонам. На тот момент 50-летний вояка Борис Петрович считался полководцем опытным – еще в самом конце 1701-го он задал крепкую трепку шведскому генералу Шлиппенбаху и это стало первой крупной победой россиян в той поначалу неудачливой для них войне. Через полгода он вновь побил Шлиппенбаха – уже при Гуммельсгофе, а спустя полгода осадил и взял крепость Мариенбург (ныне Алуксне). Там, кстати, в плен к русским попал знаменитый просветитель латышей пастор Эрнст Глюк и его воспитанница Марта Скавронская, которой суждено было стать супругой Петра Великого, а позже – российской самодержицей Екатериной I. На военном совете в июне 1705 года решено было театр военных действий расширить. Петр определил Шереметеву новое задание – идти в Курляндию на генерала Левенгаупта и там блокировать его. 46-летний граф Адам Людвиг Левенгаупт считался опасным противником – он был одним из опытнейших полководцев Карла XII. Посему Борис Петрович, изменив своей обычной медлительности, тут же тронулся в поход с 15-тысячным войском. Прослышав о приближении русских, Левенгаупт выступил навстречу с 10 тыс. шведов. 26 июля (15-го – по старому летоисчислению) оба войска сошлись в сражении у селения Гемауертгоф (русские называли его Мур-Мызой) в 80 километрах от Риги, где шведы заняли оборонительную позицию. На тот момент шведская армия все еще считалась одной из самых сильных в Европе. Описывая же тогдашнее состояние русских войск, английский посол в России Чарльз Уитворт доносил своему правительству, что «пехота обучена очень хорошо» и «офицеры не могут надивиться рвению простых солдат». В то же время, по его словам, большая часть полков «довольно посредственно снабжена амуницией и огнестрельным оружием». Кроме того, некоторым подразделениям, укомплектованным новобранцами, не хватало боевого опыта и толковых офицеров. Значительная часть полковых и ротных чинов была вооружена одним лишь только холодным оружием. О русских драгунах Уитворт писал, что «сомнительно, чтобы они в правильном бою смогли устоять против шведских кирасир, которые имеют значительное преимущество перед ними – так как снабжены и лучшими лошадьми, и лучшим оружием». В момент битвы в распоряжении шведского генерала было 8,9 тыс. человек при дюжине орудий. Утром того знаменательного дня 26 июля русский казачий разъезд пленил в одном из хуторов северо-восточнее Гемауэртгофа двух шведских мародеров, рассказавших, что Левенгаупт совсем близко. Однако товарищи этих мародеров спаслись, стремглав прибежали в шведский лагерь и подняли там тревогу. Шведская армия к тому моменту только-только окончила воскресное богослужение. Выслушав беглецов, Левенгаупт немедленно отрядил подполковника Брёмсена с тремястами кавалеристами произвести разведку в этом направлении. Генерал был озадачен – он ждал русских с северо-запада, от Митавы (ныне Елгава), а не с запада, от Бауска (ныне Бауска). Видимо, Шереметев, приближаясь к Гемауэртгофу, двигался не по главной трассе, а заходил по малым тропам севернее – в расчете перехватить у противника дорогу на Митаву, проходящую вдоль речки Шведт. Подвел хватательный инстинкт Время приближалось к полудню. В ожидании доклада от разведки Левенгаупт пригласил старших офицеров за свой стол. Простым солдатам, которые несколько дней находились на урезанном пайке, выдали провизию. Когда часовая стрелка начала приближаться к двум, от Брёмсена один за другим прибыли двое посыльных с докладами. От них шведский военачальник узнал, что противник приближается к его лагерю несколькими колоннами. Левенгаупт оценил численность противостоящих ему сил в 10-12 тыс. солдат – плюс легкая конница в лице казачьих и татарских частей. Шведский полководец выстроил свою армию таким образом, что с фронта и левого фланга его прикрывала речка, правый фланг упирался в болото, а впереди был небольшой лесок. Шведы построились в две линии: первая стояла сомкнутым строем, вторая с промежутками – пехота в центре, кавалерия по флангам. План Левенгаупта заключался в том, чтобы выдержать на хорошей позиции атаки более многочисленных россиян, не дав им наступать на Ригу, а потом неожиданно контратаковать. Передовые части войска Шереметева подошли к шведской позиции в пять часов вечера. Россияне очень растянулись на марше, но атаковать правый фланг супостата Борис Петрович решил немедленно, с одними драгунами, не дожидаясь подхода своих пехоты и артиллерии. Драгуны двинулись вперед развернутым строем, преодолевая неудобства пересеченной местности. Под прикрытием небольшого леска левый фланг русского войска легко продвинулся к речке – и едва не окружил выдвинутый для наблюдения кавалерийский отряд из нескольких эскадронов полковника Стакельберга. Однако Левенгаупт, воспользовавшись неудобным для атаки построением русских войск, перешел в контрнаступление. Сначала дали залп шведские пушки, а потом устремилась вперед кавалерия под началом полковников Горна и Шрейтерфельда. Они сбили натиск русской конницы на свой фланг и смяли подошедшую русскую пехоту. А вот на противоположном фланге дела развивались совсем по-другому. Там русская конница прорвала первую шведскую линию. По пятам за конницей следовала русская пехота. На нее, в свою очередь, обрушился бешеный контрудар шведских всадников. Русские понесли значительный урон, но устояли и даже усилили натиск. Наступил кульминационный момент битвы – шведы начали отступать. Но российские драгуны навредили самим себе же: дорвавшись до шведского обоза, они забыли обо всем на свете и кинулись его грабить. В общем-то, случай для того времени совершенно типичный – армии того времени жили в значительной степени на «подножном корму» и все, что попадалось в завоеванном краю, рассматривали, как свое законное достояние. Тем более – вражеский обоз с припасами. Вопрос заключался лишь в том, способен ли воин обуздать себя до конца битвы, сначала покончить с неприятелем, а уж потом набивать свой заплечный мешок. Русские драгуны в тот раз оказались на это неспособны. А если бы они продолжили атаку, поддержав свою пехоту, дело наверняка закончилось бы викторией. Многоопытный Левенгаупт, тут же воспользовавшись выпавшим ему шансом, нанес мощный удар солдатами своей второй линии. Шведы разбили по частям русскую конницу. На правом шведском фланге подданные Карла XII стойко выдерживали атаки русской кавалерии. Русские войска не сумели воспользоваться разрывом, образовавшимся в центре шведского войска из-за стремительного продвижения вперед одного из их флангов. Опытный Левенгаупт заметил создавшуюся для его армии опасность и в 22.00 остановил преследование русских войск. Наступающая темнота окончательно прекратила сражение. Шведские учителя и русские ученики Ночью Шереметев принял решение отступить в южном направлении. Он потерял примерно полторы тысячи убитыми (в том числе 26 офицеров) и 400 солдат пленными. Сверх того, шведам достались 13 русских пушек и – что особенно обидно – почти с десяток знамен. Более того, от свыше тысячи воинов (из них 40 офицеров) получили раны разной степени тяжести. Тяжело, ох тяжело обошелся русским недостаток дисциплины и неумение сдержать грабительские инстинкты! Однако сам Левенгаупт врага не преследовал. На следующий день он и вовсе отступил в Ригу – и было отчего. Шведские потери составляли около тысячи человек убитыми и свыше тысячи – ранеными. Наиболее пострадал Уппландский драгунский полк: в нем из изначально имевшихся почти шестиста человек в строю осталось около сотни, из 21 офицера – только один майор. «Если бы наши на другой день ударили, – с огорчением писал русский царь, – то победа была бы нам полная». Шереметев так ужасно расстроился столь неудачным началом кампании, что самодержцу, который сам был изрядно раздосадован эдакой конфузией, пришлось утешать своего фельдмаршала. Петр резонно напомнил ему, что в иных случаях неудачи бывают даже полезны. «Не извольте с бывшем нещастии печальны быть (понеже всегдашняя удача много людей ввела в пагубу), но забывать и паче людей ободривать», – писал ему Петр, добавляя, что «некоторый несчастливой случай при Мур-Мызе учинился от недоброго обучения драгун (о чём я многажды говаривал)». Пришлось отложить намечавшуюся осаду Риги – тем более, что победоносный Левенгаупт встал там со своей армией. И тогда-то ранней осенью, будто в подтверждение слов Петра, последовала за неудачей большая удача. В первой половине сентября сдалась Митава, спустя неделю – Бауск. Добыча была большая: 326 пушек. Теперь уже Петр торжествовал – больше всего потому, что эти два события отрезали курляндскую армию шведов от Польши: покорение Митавы «великой есть важности, понеже неприятель от Лифлянд уже весьма отрезан, и нам далее в Польшу поход безопасен есть». Но Карл XII, по-прежнему пребывая под гипнозом победной для него нарвской баталии, не желал ничего слышать о «московитах». Известие о сражении при Мур-Мызе только укрепило его представление о них, как о «диких варварах». Вскоре он назначил Адама Левенгаупта губернатором Риги и всей Лифляндии. Но всего через три-четыре года им обоим, и королю и его генералу, пришлось горько разочароваться. В 1708-м Левенгаупт был сначала вдребезги разгромлен в сражении при Лесной и еле спасся – но лишь для того, чтобы спустя год угодить в русский плен под Полтавой, откуда едва успел унести ноги его патрон. Восхищенный громкой победой Петр пригласил Левенгаупта и других пленных шведских генералов на пир в свой шатёр, и самолично наливал им водку. Царь поднял собственный кубок в их честь – шведских «учителей», научивших русскую армию воевать и побеждать. А 27 августа 1710 года светлейший князь Меншиков привез Левенгаупта на русский военный корабль «Выборг», где в тот момент держал флаг сам царь, использовавший псевдоним «контр-адмирала Петра Михайлова». На корабле, если верить царскому «Походному журналу», все они «веселились и довольно стреляли из пушек». Впрочем, добавляют историки, зная пессимистичный мрачноватый характер Левенгаупта, можно только догадываться, чего стоило генералу это веселье – если, конечно, он действительно брал на себя труд изображать его. На родину же Адам Левенгаупт так и не вернулся – противу ожиданий, война затянулась на многие годы и незадачливый генерал умер в Москве 12 февраля 1719 года. Ему не пришлось заседать в риксроде – государственном совете Швеции, куда его при своем восхождении на престол заочно назначила в 1718 новая шведская королева Ульрика Элеонора, младшая сестра убитого в Норвегии Карла XII. Когда война всё же завершилась, останки экс-губернатора Лифляндии (уже ставшей к тому моменту частью российского государства) в 1722-м доставили в Стокгольм – для окончательного упокоения. По иронии судьбы, почти одновременно со своим бывшим противником Левенгауптом умер 17 февраля 1719 года и генерал-фельдмаршал Борис Петрович Шереметев. Перед смертью он просил похоронить себя в Киево-Печерской Лавре. Но Петр I решил, что даже мертвый сподвижник должен продолжать служить государству – и велел схоронить останки Шереметева на Лазаревском кладбище Александро-Невской Лавры в Санкт-Петербурге...
