Он нашёл себе слово: памяти Михаила Анчарова
Многим современникам имя Михаила Анчарова, увы, говорит мало. Этого незаслуженно забытого поэта, прозаика, сценариста, музыканта, художника, фронтовика и немного архитектора, ушедшего почти одновременно с Советским Союзом, можно было бы назвать «человеком-оркестром», но таковым он при всей своей эпохальности не был. Он творил историю своей страны рука об руку со многими известными деятелями, вроде Владимира Высоцкого, который считал Анчарова своим учителем. Но в отличие от коллег по разнообразным культурным «цехам», Михаил Леонидович, выросший в пролетарской среде, скромно оставался за кадром производственного процесса, будучи при этом воспринятым как официозом, так и андергаундом. NEWS.ru вспоминает этапы биографии и наследие этой многогранной личности. «И пошёл я судьбе поперёк» Появился на свет Михаил Анчаров 26 марта 1923 года на восточной окраине Москвы, в районе, который носил историческое название Благуша (сегодня входит в границы района Соколиная гора). Благуша была окраиной Москвы. Время было голодное и тёмное. А Благуша была — текстильная, воровская, пацанская, — вспоминал потом Анчаров. Впоследствии он посвятит своему «городу детства» стихотворение, «Песня про деда-игрушечника с Благуши»: «Шёл я пьяный. Ты слушай-не слушай. Может, сказку, а может, мечту... Только в лунную ночь на Благуше Повстречал я в снегу Красоту. И она мне сказала: „Эй, парень, Не жалей ты коней расписных. Кто мечтой прямо в сердце ударен, Что тому до побоев земных?“ Я оставил земные заботы И пошёл я судьбе поперёк: Для людей не жалел я работы. Красоты для себя не берёг». Также с Благушей связан сюжет его лирически-производственного романа «Теория невероятности»: И вот я вылез из такси и пешком, зажав в кулаке нейлоновый берет «болонья», приближался к Благуше. И в мозгу у меня колотились забытые названия — Семёновская застава, Щербаковка, Мейеровский проезд, Покровская община, Введенский народный дом... Я шёл через Покровский мост, но не тот маленький каменный мост, через который проходили трамваи — третий, четырнадцатый и еще какие-то, а через холодный мост для машин и троллейбусов. Дом № 2 на улице Покровской (ныне Кирпичной), в котором прошли его первые годы, не сохранился, но зато до наших дней дожила шестиэтажная конструктивистская «коробка» на Мажоровом переулке, 4/6. Туда Анчаровы переехали в начале 1930-х. Новое жильё тогда давали в первую очередь ударникам труда и заслуженным работникам, каковым, несомненно был отец будущего литератора и барда — инженер-конструктор Московского электролампового завода Леонид Михайлович Анчаров, принимавший участие в возведении знаменитой Шуховской башни на Шаболовке. Ценным для молодой советской страны кадром была и мать Михаила Леонидовича — Евгения Исаевна, бывшая студентка университета в Тарту, работала учителем немецкого языка. Как вспоминал младший брат Анчарова, Илья, с ранних лет Михаил «был очень музыкален», и учась в начальных классах посещал школу искусств. В середине 1930-х его определили в изобразительную студию. В это время будущий драматург стал много читать и посещать столичные музеи, а в 1937-м «слабал» первую песню «Не шуми, океан, не пугай», основанную на стихах Александра Грина. Через несколько десятилетий Михаила Анчарова назовут основоположником советской авторской песни. Но это будет потом, а пока, закончив школу в 1940-м, он поступает в Московский архитектурный институт, через год, уже после начала Великой Отечественной войны, первый раз женится. Избранницей Анчарова стала его одноклассница Наталья Сурикова. С ней он прожил недолго. Бросив учёбу, несостоявшийся архитектор просится, как и миллионы его сверстников, добровольцем на фронт, но по направлению военкомата поступает в Военный институт иностранных языков Красной Армии (ВИИЯКА), где обучается китайскому и японскому языкам. В 1945-м его отправляют в Маньчжурию, где он участвует в освобождении Китая от японских милитаристов и встречает окончание Второй мировой войны, а спустя два года, уже в Москве демобилизуется. Демобилизовался я осенью 1947 года. Не отпускали, а я просто смертельно хотел учиться живописи. По ночам краски снились, стонал... Я там на работе портреты всех сослуживцев сделал, но, к сожалению, в институт их представить не мог, потому что физиономии сослуживцев были не для показа. Но именно эти работы всё решили, когда встал вопрос отпускать меня или нет. Я зашёл к начальству в огромный кабинет и увидел, что эти работы лежат на полу, а через них «журавлями» ходит всякое военное и гражданское начальство и какие-то художники, очевидно местные. Я сапоги надраил, стою ни жив ни мертв. Главный мне говорит: «Ведь подохнешь с голоду на гражданке-то...». «Никак нет», — отвечаю. Ну, ладно, отпустили, — вспоминал Михаил Леонидович. Став гражданским, он пребывал в неистовых поисках себя, которые, как и предупреждали его командиры, заставили «жить хоть как-нибудь». Послевоенная голодуха, рождение дочери от первого брака, случайные заработки, метания... В 1948-м он поступил во ВГИК, но не проучившись там и месяца, перевёлся в Московский государственный художественный институт имени Сурикова, как и мечтал в военную бытность, закончив его в 1954-м. В 1950-е он много пишет — стихи, пьесы. Тогда же в его жизни были первые концерты, записи большинства которых просто не сохранились в силу отсутствия технических возможностей... В 1953-м он женится на московской красавице Джое Афиногеновой — дочери драматурга Александра Афиногенова, трагически погибшего в здании ЦК ВКП(б) во время бомбёжки от случайного осколка в октябре 1941-го... Женившись во второй раз Анчаров поселяется в знаменитом элитном писательском доме на Лаврушинском переулке, поступает в 1955-м на курсы киносценаристов, а через год устраивается в мастерскую при Сценарной студии Управления по производству фильмов Минкульта СССР. В это время он создаёт киноценарий «Солнечный круг», который должны были поставить на студии «Арменфильм», предложив, правда, полностью переписать его. Но на это автор не идёт и оказывается фактически на обочине. В конце 1950-х перед Анчаровым открылись перспективы вписаться в «поколение дворников и сторожей». Но вскоре жизнь немного наладилась. В 1962 году на экраны вышла молодёжная драма Александр Зархи «Мой младший брат», сценарий для которого написал Михаил Анчаров в соавторстве с Василием Аксёновым. Через год в рамках киноленинианы выходит фильм Юрия Вышинского «Апассионата», также по сценарию Михаила Леонидовича и его супруги (с Джоей Афиногеновой он позже развёлся и женился в 1975-м на Ирине Биктеевой). Вскоре в свет начинает выходить проза Анчарова, куда он инсталлирует свои поэтические тексты. В 1964-м журнал «Смена» выпускает рассказ «Барабан на лунной дороге» и «Венский вальс». В 1965-м журнал «Москва» печатает повесть «Золотой дождь», а в «Юности» выходит роман «Теория невероятности», снабжённый авторскими рисунками. Помимо журнальных публикаций при жизни Анчарова вышло больше десяти книг. Литературно-кинематографическая деятельность пересекается с музыкальной — Михаил Леонидович выступал с концертами, в том числе вместе с Владимиром Высоцким и Александром Галичем. Записи некоторых выступлений можно найти в интернете. Поиски Валгаллы Одним из самых важных кинематографических следов Анчарова стали снятые по его сценарию сериалы Всеволода Шиловского «День за днём» (1972-1975) и «В одном микрорайоне» (1976). Это экранизация повседневности угасающего застойного СССР, где все исторические свершения остались в прошлом, а в будущем только ностальгическая героика и потустороний «полустаночек». Эта вилка отлично показана в попавших в «День за днём» песнях на стихи сценариста «Сойду на полустаночке» и «Слово товарищ». Последняя — точно отражает внутренний мир Михаила Леонидовича, его мечты о светлом коммунистическом будущем, застрявшем в деформированной реальности застоя. В этой песне он описывал советскую «Валгаллу» с её «алым парусом победы двадцатых годов»: «Там по синим цветам Бродят кони и дети. Мы поселимся в этом Священном краю. Там небес чистота, Там девчонки, как ветер. Там качаются в сёдлах и „Гренаду“ поют». Эта песня в начале 2000-х вошла в альбом советской лирики панк-группы «Гражданская оборона» — «Звездопад». Примечательно, что Егор Летов включил туда же анчаровскую «Песню про циркача» — воспоминание о Гражданской войне и назидание современникам: «Сотни тысяч огней Освещают наш храм. Сотни тысяч мальчишек Поют по дворам. Научу я мальчишек Неправду рубить! Научу я мальчишек Друг друга любить!». Как и проза, некоторые поэтические тексты Анчарова, которые легко превращались в песни, во многом контрастировали с официальным «соцреалистским» курсом властей, которые, тем не менее издавали его. Яркий пример некоторой «маргинальности» — «Песенка про психа»: «Балалаечку свою Я со шкапа достаю, На Канатчиковой даче Тихо песенку пою». Впоследствии её пел известный деятель советского рок-андеграунда и парижский эмигрант Алексей Хвостенко. Или взять текст «Цыган-Маша»: «Он получил три года И отсидел свой срок, И вышел на свободу, Как прежде, одинок. С марухой-замарахой Он лил в живот пустой По стопке карданахи, По полкило „простой“». Эта ирония немного предвкушает более откровенный смешливый декаданс позднесоветских поп-шансонье и, как ни странно, чем-то перекликается с поздним Ярославом Смеляковым, в отличие от Анчарова, переродившимся из идеалиста-романтика в неисправимого мизантропа с его тирадой в адрес «комиссарки гражданской войны». По сути Анчаров стал стихийным авангардистом, поэзию которого можно сопоставить, например, с Алленом Гинзбергом или Гэри Снайдером. Да и проза его иногда рифмуется с литературой западного бит-поколения. Откройте его произведения «Этот синий апрель», «Записки странствующего энтузиаста» или «Дорога через хаос» и сравните, скажем, с текстами Джека Керуака или, прости господи, Чарльза Буковски. Находясь между условным официозом и андеграундом, Михаил Анчаров не уходил в диссидентство и оппозицию, но тосковал по тем нереализованным перспективам, которые изначально постулировались советским проектом. Как отмечал его биограф Юрий Ревич, «Анчаров был коммунистом — не в политическом, конечно, плане, а в идейном», называя Маркса и Энгельса «великими художниками». Братцы, мы же все — художники. Мы же написали огромную жизнь, и наша картина висит в Эрмитаже. Там, на постели, приподнявшись на локте, лежит обнажённая женщина. Солнце бьёт наискосок, и золотое тело её просвечивает. Она не так уж хороша сама по себе, эта царская дочь, но её чуть вульгарное, как у самой жизни, лицо наполнено ожиданием. И старуха, у которой на лице написано, что она знает всё, отдёргивает тяжёлый бархатный полог и впускает золотой дождь. Рембрандт наша фамилия, — писал Анчаров в «Золотом дожде», повторяя леворадикальную максиму германского арт-деятеля Йозефа Бойса, что каждый — художник. Во многом из-за его стихийной и подлинной народности, нелюбви к публичности и нежелания быть среди рыночного мейнстрима перестроечных лет в последние годы жизни Анчарова стали забывать. И его смерть 11 июля 1990 года стала трагической рифмой с процессами в стране. Но несмотря на это, наследие художника обрело новые смыслы в иных исторических и политических контекстах.
