«Но ведь не 37-й!» Могут ли в Россию вернуться массовые репрессии?

Антон Антонов-Овсеенко, журналист, внук репрессированного революционера Антонова-Овсеенко: «Попробуйте прочитать, что здесь написано, вот на этой табличке». Константин Гольденцвайг, RTVI: «Строго воспрещается…» Антон Антонов-Овсеенко, журналист, внук репрессированного революционера Антонова-Овсеенко: «…здесь мочиться. Это военачальники, это 1920-е годы. Это дед стоит, а они стоят здесь, все смеются. Это вход в Кремль». Пятнадцать лет спустя дед Антона Владимир Антонов-Овсеенко уже не смеялся. Один из идеологов советского террора — от октября 1917 года до подавления крестьянских бунтов — в итоге сам же пал его жертвой. Обвинение в шпионаже, расстрел, репрессированная семья. В ее истории — и вся новейшая история страны. Антон Антонов-Овсеенко, журналист, внук репрессированного революционера Антонова-Овсеенко: «Все, что произошло со страной, было логично. Потому что сами репрессии начались в два часа десять минут ночи, когда дед арестовал Временное правительство. Вот когда они начались. И они своей жизнью и своей смертью показали, как делать не надо. И цивилизованный мир сделал выводы. Но только страна победившего большевизма этот вывод так и не сделала. Вот, в чем беда». В 1990-х годах, когда страна делала выводы, отец Антона, сын врага народа, основал в Москве музей истории ГУЛАГа. Он до сих пор существует и обновляется. Впрочем, вернее, возвращается в новом виде, как, это чувствуют в доме Антоновых-Овсеенко, и сама история страны. Антон Антонов-Овсеенко, журналист, внук репрессированного революционера Антонова-Овсеенко: «Госдума предложила сажать. Госдума только и предлагает, что контролировать, ужесточить». О новостях и он, и миллионы сограждан в советские годы узнавали от «вражеских голосов», а в эти дни ключевое издание на русском «Медуза» на безопасном расстоянии, из Риги, докладывает: ужесточение наказаний за экстремизм, преследования активистов, которые пытались провести митинг против итогов голосования по поправкам. Антон Антонов-Овсеенко, журналист, внук репрессированного революционера Антонова-Овсеенко: «К сотрудникам „МБХ Медиа“ и „Открытой России“ пришли с обысками по делу ЮКОСа». Шеф-редактор «МБХ медиа» Сергей Простаков (в центре) во дворе дома после обыска в его квартире, 9 сентября 2020 годаФотография: Игорь Иванко / Коммерсантъ " class="c-caption__img"> Шеф-редактор «МБХ медиа» Сергей Простаков (в центре) во дворе дома после обыска в его квартире, 9 сентября 2020 года Фотография: Игорь Иванко / Коммерсантъ И так далее… Вот, Юлия Галямина говорит: «Пришли в шесть утра. Сталинское время». С подправленной Конституцией страна живет лишь неделю, но вместо основного — как будто бы уже закон военного времени. Антон Антонов-Овсеенко, журналист, внук репрессированного революционера Антонова-Овсеенко: «У нас почему, собственно говоря, происходило накопление, рост вот этих репрессий в 1920-1930 годы? Надо вспоминать Сталина, который выкрикнул такую доктрину о том, что по мере приближения к коммунизму рост классовой борьбы обостряется, враги ожесточаются, объединяются — классовая борьба. Ну, бредовое сумасшествие такое. Что происходит у нас? У нас происходит, конечно, не рост классовой борьбы, но у нас тоже такое вот обострение. Обострение, значит, противостояния с историческими врагами. И поэтому врагов должно становиться больше». Константин Гольденцвайг, RTVI: «А исторические враги — это кто?» Антон Антонов-Овсеенко, журналист, внук репрессированного революционера Антонова-Овсеенко: «Исторические враги — это у нас Запад». От Соловецкого камня, символа советского террора, до новой символики борьбы со шпионами и изменниками родины — рукой махнуть. Будто ста лет и не прошло. Все последние годы в России, когда сажали за репосты, когда дела о госизмене возбуждали против ученых, когда расправиться пытались над слишком смелыми режиссерами, всякий раз слышались голоса: «Ну, не 37-й год ведь!» Нет, это июль 2020 года. В «обнулившейся» России c закрытыми вроде бы на время границами, с закрепленным главенством местных понятий над международным правом не проходит буквально и дня без обысков, приговоров и задержаний журналистов. В том числе на Лубянке. Круг будто начал замыкаться. Никита Петров, специалист «Мемориала» по истории спецслужб: «Всегда мы в истории пытаемся найти какие-то вехи, опираясь на которые мы можем сделать вывод: „О, наступила другая эпоха, теперь мы будем действовать по-другому“. На самом деле в истории так не бывает. Какие-то вехи проявляются не сиюминутно. Скажем, очень важной вехой был 1927 год, когда было много дел о вредительстве, когда вот эта риторика буржуазного, капиталистического окружения, возможности нападения». Константин Гольденцвайг, RTVI: «Осажденной крепости». Никита Петров, специалист «Мемориала» по истории спецслужб: «Советский союз, осажденная крепость, да, когда вся она уже работала». Константин Гольденцвайг, RTVI: «То есть четких реперных точек нет?» Никита Петров, специалист «Мемориала» по истории спецслужб: «Нет, они есть. Мы потом, задним числом, делаем выводы и говорим: „А, вот знаете, это привело к тому-то“. Но уже сегодня мы можем сказать: голосование за поправки к Конституции и тот результат, который был представлен населению, это тоже отсчет новой эпохи в борьбе с несогласными и с людьми, которые стоят в оппозиции к Кремлю». Константин Гольденцвайг, RTVI: «Какой она будет?» Никита Петров, специалист «Мемориала» по истории спецслужб: «Я думаю, будет просто нарастать это давление: и моральное, и судебное против тех, кто высказывает свое несогласие». Специалист по истории советских спецслужб Никита Петров предостерегает от прямых параллелей: сотня с лишним, по оценкам правозащитников, политзаключенных в 2020 году и миллионы сломленных судеб в 1930-х. Александр Черкасов, коллега Петрова по историко-просветительскому обществу «Мемориал», (теперь это иностранные агенты) соглашается, но добавляет: ведь и тогда годам Ягоды, Ежова, Берии предшествовала вегетарианская пора. Александр Черкасов, председатель совета правозащитного общества «Мемориал»: «Тридцатые годы, конец тридцатых, они не сразу возникли. Во всех направлениях: и в направлениях исторической памяти — дело Юрия Дмитриева, и в направлении комментирования современной актуальной повестки дня — Прокопьева, и в любом направлении таблички „нельзя“ стали больше и пододвинулись ближе. По числу политических заключенных мы сейчас находимся примерно там же, где находится брежневская Россия. Вопрос, насколько государство соответствует времени и насколько оно свое несоответствие времени пытается компенсировать репрессиями против своих граждан?» Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Атмосферы страха в обществе нет. Во всяком случае, в том обществе, которое мне известно, с которым я имею дело. Потому что массовых репрессий нет. Понимаете, в Москве расстреливали за сутки больше тысячи и только в Москве. С того времени, как мне исполнилось семнадцать лет, я уже все время жил под страхом репрессий и был очень осторожен». Среди репрессированных в 1930-х годах был и отец историка Роя Медведева. В 1970-х диссидент Медведев требовал демократизации советского режима, публикуя на Западе бестселлеры об узурпации власти Сталиным и культе его личности. Но со временем взгляды автора эволюционировали. За минувшие годы Медведев выпустил восемь книг о личности Путина и, будучи с ним близко знаком, одобрил новую возможность для бессменного главы править дольше, чем Сталин. Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Меня эта сменяемость власти часто совершенно удивляет. Потому что возьмите Америку: одна администрация сразу начинает порочить и преуменьшать достижения прежней». Константин Гольденцвайг, RTVI: «То есть сменяемость власти — это скорее плохо?» Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Чаще всего в таких делах это плохо. Если человек способный, надо его оставить, а не менять на неспособного». Константин Гольденцвайг, RTVI: «Я правильно услышал: диктатор может быть и хорошим?» Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Может быть и хороший. Си Цзиньпин для Китая хороший диктатор, очень хороший, гораздо лучше Мао Цзэдуна». Константин Гольденцвайг, RTVI: «То есть в каком-то смысле можно перестать стесняться и сказать: „Путин – это хороший диктатор“?» Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Можно! Я бы не сказал диктатор. Он имеет монархические полномочия». Это нередкий для России парадокс, рассказывают правозащитники. Во многих семьях репрессированных тоскуют по «хорошему вождю». Так что ж о тех, кто жизни без вождя в стране и не застал? Александр Черкасов, председатель совета правозащитного общества «Мемориал»: «Что государство — это все, что государство помогает победить угрозы внешние и внутренние, что права человека — это ничего и что органы безопасности не ошибались. Ну, вот примерно такой набор. Возьмем Сандармох и дело Дмитриева — память о государственном терроре. Так ведь это и есть возрождение тех самых паттернов, которые должны, по идее, обеспечивать гражданами поддержку государства. Бездумную поддержку безумной политики государства. Это может быть даже важнее, чем полицейские и иные механизмы принуждения». Историк Юрий Дмитриев в Петрозаводском городском суде, 5 апреля 2018 годаФотография: Давид Френкель / Коммерсантъ " class="c-caption__img"> Историк Юрий Дмитриев в Петрозаводском городском суде, 5 апреля 2018 года Фотография: Давид Френкель / Коммерсантъ Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Почему ФСБ выбирает эту женщину или этого мужчину и предъявляет им уголовные обвинения? Я просто не знаю. Видимо, просто для примера, чтобы остальных как-то урезонить. Потому что поток клеветнических или даже протеррористических высказываний очень велик». Константин Гольденцвайг, RTVI: «Но вы же были диссидентом». Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Я был диссидентом». Константин Гольденцвайг, RTVI: «И вас тоже наверняка обвиняли и в измышлениях, и в клевете?» Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Конечно. И меня, когда исключали из партии, в чем только не обвиняли, какие только про меня тексты не писали. Тогда что было диссидентством? Их несколько сотен человек было. А сейчас их несколько десятков тысяч?» Константин Гольденцвайг, RTVI: «Слишком много, по-вашему?» Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Очень много. И они совершенно себя свободно чувствуют». Константин Гольденцвайг, RTVI: «Ну, как же свободно, если вот только что мы перечислили события последних пяти дней?» Рой Медведев, историк, сын репрессированных: «Вы перечислили последних пяти дней, а я говорю, что расстреливали тысячи человек в день в одной Москве». Хотя стремиться к этим цифрам сегодня, очевидно, и незачем. По итогам нового витка в борьбе с инакомыслящими, журналистами, один из них, Максим Трудолюбов, пишет о новом типе «информационной» диктатуры, при которой необязателен ни ГУЛАГ, ни расстрелы. Максим Трудолюбов, колумнист New York Times, редактор Russia File для «Медузы»: «В открытой диктатуре лидер для удержания власти прибегает к арестам и убийствам. Но в мире свободного движения капитала и глобальных медиа насилие стало для авторитарных правителей слишком затратным — прежде всего, с точки зрения реакции внешнего мира, в том числе санкций. Поэтому при информационной диктатуре глава режима выбирает покупку лояльности, цензуру, политическое давление или точечные репрессии против независимых ученых, художников, литераторов, журналистов и сотрудников НКО». Антон Антонов-Овсеенко, журналист, внук репрессированного революционера Антонова-Овсеенко: «Я вообще не исключаю ровным счетом ничего. В том числе, если нынешние вялотекущие репрессии превратятся в сталинские, я тоже в этом не отказываю ситуации. И я знаю массу людей, которые выскочат и скажут: „И так им и надо, и правильно!“ У меня здесь соседка живет на даче, за спиной, которая на смерть Немцова сказала: „Да я его и так всю жизнь ненавидела“. Я знаю, что масса народа, вот сейчас Сафронова, отправь его не то что в Сибирь, а отправь его к стенке, масса людей скажут: „Отлично!“» Это, конечно, смелые допущения. Впрочем, ведь и в двадцатых дед Антонова-Овсеенко вряд ли догадывался о том, чем все закончится.