«…Минучесть всякого исторического морока»
Весной в московском ЦДРИ прошли 24-е Лакшинские чтения. Кто такой Лакшин? Уже, видимо, придется вспомнить. Неоднократно в печати были высказывания, что вокруг Лакшина «составился заговор молчания». В самом деле, его не упомянули даже при учреждении премии критикам имени Белинского – «Неистовый Виссарион». Между тем многие называли его «вторым Белинским» и тогда и сейчас. Кроме того, выдающийся литературовед, автор известных книг «Толстой и Чехов», «А. Н. Островский», многолетними поисками найденных, неизвестных и забытых «Интервью и бесед с Львом Толстым», многочисленных работ о Пушкине, Достоевском, Чехове, Бунине, Михаиле Булгакове, Твардовском, академик РАО, создатель уникальной телевизионной библиотеки – фильмов о русских классиках, – по признанию Павла Басинского, – достойный памятника. Однако вернемся к критике. Известные авторы книги «60–е. Мир советского человека» Петр Вайль и Александр Генис считали Лакшина «лидером тогдашней критики» /М.,2001/: «как всегда в России, наиболее четко и последовательно идеал выразил литературный критик – Владимир Лакшин». Какой идеал выразил Лакшин в 1960-е годы? Как признался он сам, «дружно оплеванный ныне идеал гуманного демократического социализма, в который Твардовский и многие из нас бескорыстно верили. История в нашей стране распорядилась иначе – и «горе побежденным» /«Солженицын, Твардовский и «Новый мир». Вместо предисловия. Ноябрь 1991– в кн.: Владимир Лакшин. Солженицын и колесо истории. М.,2008. С.126/. Русский поэт Александр Твардовский был в течение многих лет главным редактором легендарного журнала «Новый мир», который являлся катализатором, организатором и создателем гражданского общества в нашей стране (1958 – 1970). Его читали, знали и ждали повсюду – от Карелии до Камчатки. «Новый мир» был интеллектуальным, общественно-литературным, эстетическим, научным центром. Заместителем Твардовского, литературным критиком – «властителем дум», соратником и другом Твардовского был Владимир Яковлевич Лакшин (1933 -1993). Теперь на Лакшинских чтениях не раз вспоминали, как начинали читать полученный номер журнала в поисках статьи Лакшина. Он работал в «Новом мире» 8 лет в 1962- 1970 годы и был изгнан как главный «злодей» вместе с другими членами редколлегии по распоряжению А. Н.Яковлева, видного деятеля ЦК партии – будущего «архитектора перестройки», предусмотрительно, заранее уничтожившего всенародно авторитетный журнал. Твардовский после этого ушел сам. Его тут же свалила смертельная болезнь. Спустя полтора года его не стало. Всего лишь через 20 лет не стало и СССР. Неужели «Новый мир» был «совком»? Нет, не был. Журнал этот, спаянный, живой, «быстро несущийся за умственной жизнью века» (Белинский), видел главное свое назначение в правдивом отражении жизни, в правде – как «постоянно движущемся процессе познания … противоречивой действительности». «Сверхзадачей было завоевание культурой – исторической, политической, правовой, художественной массового сознания», – писал Лакшин. И вместе с тем в своих статьях Владимир Яковлевич «ценил художественный дар как прозрение красоты и интуицию правды», объективную природу творчества. За это его обвиняли в «абстрактном гуманизме и эстетстве». «Новый мир» не был антисоветским и не призывал свергать советскую власть, уничтожать государство. Он был патриотичен в высшем смысле слова, потом Владимир Яковлевич назвал это «просвещенным патриотизмом» (выражение подхватили все политологи – и не только они, разумеется, не ссылаясь). «Для нас слово «социализм» не было пустым звуком. Но жажда истины была больше. Мы не раз вспоминали пророчество о Христе и Антихристе, которые вновь явятся в мир одновременно, и вся трудность в различении одного и другого окажется в том, что они будут разительно схожи ликом. Говоря о социализме, мы разумели в нем некий идеал, нераздельный с понятиями о свободе, демократии, нравственности, и не уставали критиковать «жизненные проявления» при Хрущеве и Брежневе. «Социализм был для нас не столько верой, сколько проблемой» («Четверть века спустя».1989). Воистину: «Ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (Второе соборное послание святого апостола Петра, 3:13). Но они не только ожидали – трудились для Общего Блага и Общей пользы. Ныне эти законы общества выведены из употребления и не упоминаются вовсе. В том же ноябре 1991 года, когда Владимир Яковлевич написал о «горе побежденных», спустя три месяца после Августа 1991, он опубликовал в газете «Известия» статью «Чистилище» о романе французского писателя Альбера Камю «Чума» /1947/. Отмечая день рождения давно погибшего в автомобильной катастрофе лауреата Нобелевской премии Камю, Владимир Яковлевич восхищается его «стоическим мужеством, лишенным и капли утешения». В своей Нобелевской речи Камю уподобил «бренную нашу жизнь плаванию на корабле невольников, он говорил, что галера, к которой мы прикованы, пропахла селедкой, на ней слишком много надсмотрщиков, и, возможно, мы гребем не в ту сторону, но все же нельзя бросать весла… Вопреки всему и что бы ни случилось – надо грести». Когда-то в «Новом мире» они хотели напечатать роман, но цензура не разрешила: ее испугала идея сопротивления «всем видам «зачумленности». Камю описывает, как внезапно приходит чума в город в Апжире: сначала появляются две-три крысы, они дохнут в подъездах домов; никто ничего не понимает, никто ничего не боится, но вот уже лавина крыс обрушивается на улицы, и эпидемия косит всех подряд. Люди ведут себя по-разному: одни пытаются «уклониться от общей судьбы», бежать «где тепло, там и родина». Журналист Рамбер оказался в чумном городе случайно, за морем его ждет любимая женщина, он еще может «выскользнуть за ворота карантина». Но он чувствует, что «стыдно быть счастливым одному… Эта история касается равно всех нас». Он остается, и, по мнению Владимира Яковлевича, это «модель поведения человека, которого не стыдно назвать интеллигентом…Такой выбор предполагает большой объем духовного содержания, неафишируемое мужество и порядочность». А еще он не «празднует победу… не смотрит на других со стороны». «Единственный способ объединить людей – это наслать на них чуму», – говорится в романе. Но все-таки она уходит, и это уверенность для Лакшина «в минучести всякого исторического морока, и одно это уже служит подпоркой, чтобы достойно вести себя в самые черные и смутные времена» Участник французского Сопротивления в борьбе с фашизмом, Камю ненавидит лгущих «коллаборантов», прислужников рейха, выворачивающих историю наизнанку после войны, «отряд двуногих … «интеллектуалов», «шествующих впереди прогресса». Владимиру Яковлевичу дороги в писателе «ошеломляющая искренность», «абсолютная честность», «вопреки всему моральный императив и стоицизм - тоже род веры», борьба с «самодовольной игрой» в Абсурд. Все это было свойственно и ему. Он считал себя стоиком. На Чтениях говорили, что в годы перестройки Владимир Яковлевич один из первых увидел ее «иной лик» и вступил с ним в борьбу. В его публицистике этих лет немало прозорливых открытий. В предисловии к недавно вышедшей книге Лакшина «От Тредиаковского до Твардовского» я написала, что он считал русскую литературу и культуру «государствообразующими, столпами национальной жизни» (М., 2016). Все дрались из-за убеждений, а Лакшин твердил о важности культуры. Он открыл закон сообщающихся сосудов: «Школа и общество – сообщающиеся сосуды. Нравственное одичание, национальное и групповое ненавистничество… на развалинах прежней идеологии приводят к экстремизму и яростной «нигилятине» («Зачем литература школе?» 1990). Его диагнозы точны. Он был встревожен «охлократией», «властью толпы, по Аристотелю, тем, что ее называют демократией» («Крик над площадью. Как мы понимаем и во что порою обращаем демократию». 1990). Владимир Яковлевич написал, что Сталин не запретил литературу в школе, и поэтому у нас выросло поколение «защищенное перед злом мира», «сохранилась идея, норма, понятие о здоровой душе». Это поколение выиграло войну. Он скорбит, что «разорение духовных сил ужасное», в обществе «нет осознанной цели… с социализмом ошиблись – кинемся очертя голову в капитализм. Какой? Американский? Японский?.. Новые общенародные цели не могут быть простой копией того, что существует в западном мире» («Делай, что должно, и пусть будет, что будет». 1992). Он «ненавидит» «презрение к собственной стране, к собственной культуре» нашей «полуинтеллигенции», когда выяснилось, что «серьезных духовных ценностей у части интеллигентов нет. Они испарились… Отсутствует душевное ядро…и отсутствует ощущение традиции...» («Когда открылась казарма». 1992). «Культура – это душа народа. Высшее, что он создает в своей духовной жизни. Государство не может существовать и продвигать какие бы то ни было реформы, в том числе экономические, не обращая внимания на культуру, пиная ее ногой» («Культура – не украшение на мундире государства». 1993) Многие предсказания Лакшина сбылись, например, из последних – гибель «толстых» журналов («Феномен «толстого» журнала в России как явление национальной культуры». Доклад для консультативной встречи экспертов ЮНЕСКО в Париже 16 -17 июня 1993 г.) Сбылось и все предсказанное в прогремевшей статье «Конец», «тупик», «катастрофа». Россия и русские на своих похоронах», которая была подобна взрыву бомбы в нашем обществе («Независимая газета». 1993. 17 марта. Редактор В. Т. Третьяков). Автор боролся против русофобии и ее носителей, защищал русскую культуру и русский язык. Началась бешеная травля, покруче травли «новомировских» лет. Это сейчас, по прошествии 27 лет, русских впустили обратно в Конституцию страны, и на всех телешоу с азартом обсуждали, надо ли это сделать. Лакшина читали внимательно. Возможно, что в декабрьскую конституцию 1993 года русские не попали и из-за скандала с его статьей. Но этого он уже не увидел. Он умер внезапно спустя четыре месяца после публикации, 26 июля 1993-го, за два месяца до расстрела парламента. «От чего никогда не откажешься, хоть на костер веди», – признавался он незадолго до смерти. И отвели. О значении этой статьи в нашем обществе, ее необычайной современности на Чтениях говорила Галина Ореханова, бывший завлитчастью театра МХАТ им. Горького Татьяны Дорониной. Она цитировала Лакшина, который негодовал, что «наша демократическая и либеральная печать» понятие «русский» употребляет в «сомнительном» и «одиозном» смысле: «Огромный народ, искони говорящий на русском языке, имеющий свою историю и культуру, свой «этнос», сильно влиявший на всю культуру мира, - куда он исчез?» Большое влияние на искания русского классического театра оказали и статьи Лакшина, например, статья о постановке пьесы Островского «На всякого мудреца довольно простоты», где он обозначил главного героя Глумова как человека «с выжженной совестью», «ледяной утробой». Профессор, доктор филологии Владимир Иванович Аннушкин провел блестящий стилистический и языковой анализ недавно опубликованной книги Лакшина «От Тредиаковского до Твардовского». Вторым его ярким дарованием является искусство барда – прекрасный голос и владение гитарой. Вместе со своими студентами он исполнял песни собственного сочинения на стихи поэтов XVIII века – Ломоносова, Сумарокова, Державина и таких современников, как Георгий Иванов. Первый секретарь Союза писателей Москвы критик и писатель Евгений Юрьевич Сидоров был министром культуры России в 1993 году, когда внезапно скончался Владимир Яковлевич. Он стал и председателем комиссии по его литературному наследию. Однако это было недолго, так как вскоре он был снят с должности. Сидоров дал собравшимся развернутую характеристику эпохи, когда работал Лакшин. Его статей, его позиции, влияния не хватает в современной жизни. «Новый мир» сражался за правду – это было его кредо. У нас сейчас нет утопии, нет идеи. А вот Бисмарк говорил, что нельзя сказать всю правду, но всё сказанное тобой должно быть правдой. Долго боролись за демократизм литературы, а теперь и за аристократизм решили побороться.
