«Из-за ветра ты даже не чувствуешь, как жжет кожу»

Последние несколько лет изучение Арктики и Антарктиды усиленно финансируются, а в знак уважения к работникам даже появился День полярника, который отмечается 21 мая. По такому случаю Daily Storm поговорил с Сергеем Кашиным, океанологом и младшим научным сотрудником лаборатории Южного океана ААНИИ. Совсем недавно Сергей вернулся из очередной экспедиции. Он рассказал, как спрогнозировать глобальное потепление и как Антарктида приближает нас к освоению Марса. Помимо сложного мы побеседовали и о простом, например о пингвинах, которые набирают больше лайков, чем фотки котиков. — Сергей, как долго вас не было дома? Что это была за экспедиция и по какому маршруту вы перемещались? — Я участвовал в 65-й сезонной антарктической экспедиции на борту судна «Академик Трешников». Судно вернулось в Санкт-Петербург 20 апреля, закончив свой 14-й по счету рейс. Он был кругосветный: корабль вышел из Петербурга в октябре прошлого года, обогнул Африку, подошел к Антарктиде, совершил круг вокруг нее и вернулся обратно. В среднем, чтобы добраться до Антарктиды, уходит полтора месяца. При этом в пути мы делаем несколько остановок: в Германии — здесь погружаем немецкую технику для станций «Прогресс» и «Восток». И останавливаемся для дозаправки в порту Кейптауна (ЮАР). Уже оттуда за 10-12 дней переходим до Антарктиды. В этом году мы были еще в Новой Зеландии, пополняли продовольственные запасы. — Сколько времени нужно, чтобы «отойти» после экспедиции? Кажется, что побывать на дальнем юге — все равно что вернуться из космоса. — Учитывая, что на корабле нет интернета, то ты просто выпадаешь из информационного шума. И первое время находишься в полной растерянности. Не понимаешь шутки, над чем смеются люди, когда успело произойти то или иное событие. Непривычно и то, что в городе за все нужно платить. В Антарктиде тебя посадили в вертолет, куда-то полетели; приехала техника, помогла перевезти груз; пошел в столовую, отобедал. А тут — будь добр. Зато по возвращении очень радуешься всему зеленому. Как-то раз после долгого рейса вы увидели дерево только в порту Германии. Очень долго его разглядывали. — По сути, рейс — это тоже своего рода самоизоляция. Не тяжело ли было вернуться из одной изоляции и попасть в другую? — Самоизоляция на корабле, если не обращать внимания на интернет, мне нравилась даже больше. Там была возможность выйти на палубу, подышать морским воздухом, полюбоваться видами. Когда мы пересекали тропическую зону и температура повышалась до +30°С, в это время на судне работал бассейн. К тому же на корабле я проходил по 25-30 тысяч шагов в день, составлял разные маршруты и туда-сюда перемещался. Сейчас в Петербурге я прохожу по 10-12 тысяч, и все это — дыша через маску. А так, чтобы не заскучать в пути, можно пересмотреть всю «Игру престолов» или «Санта-Барбару». За это время научные сотрудники пишут по две-три статьи или готовят кандидатскую. Можно поиграть в «Мафию», настольный теннис, бильярд. Устроить соревнования по подтягиванию и отжиманию. В общем, кто во что горазд. — Расскажите, над чем вы работаете в экспедиции? Какие исследования проводите? — Я изучаю водные массы Южного океана. Если очень грубо, то Антарктида — это такой холодной компресс на теле планеты, источник холода. Океанская вода, которая подходит к ее берегам, охлаждается, а охлаждаясь, опускается на дно и вдоль дна идет обратно от материка и распространяется по всему Мировому океану. Это один из механизмов, который запускает течения на земном шаре. Мы в свою очередь ищем места, где образуется холодная вода, то есть где идет процесс охлаждения и откуда холодная вода уходит в Мировой океан. В дальнейшем эти данные идут в глобальную климатическую модель, которая позволит предсказать, как будет меняться климат и океанические течения спустя 10, 20, а то и 30 лет. Пока мы работаем в режиме накопления данных. — Какая же ситуация сейчас: меньше или больше холодной воды по сравнению с прежними замерами? — Столько, сколько должно быть. Мы не отмечаем изменение объемов. Но есть и более прикладной интерес. В западном секторе Антарктики происходит обратный процесс. Там океанская вода доходит до самого берега, приближается к ледникам и начинает их растапливать. Мы смотрим, сколько теплой воды подходит и может ли она представлять угрозу для ледников. Например, в море Амундсена этот эффект изучают уже лет 10-15, в основном — США. Там таяние подтвердилось, что весьма печально для человечества. — То есть данные, которые вы получаете, оправдывают переживания по поводу глобального потепления? — Ну, в первую очередь все-таки смотрят на содержание СО₂ в атмосфере, это не совсем моя специальность. В Арктике, в северных широтах, наибольший интерес вызывает сокращение площади морских льдов. А в Антарктике — разрушение шельфовых ледников. Но надо сказать, что откалывание больших айсбергов — это совершенно нормальный процесс, и все эти новости — «вот, откололся гигантский айсберг и скоро будет потоп» — они слегка преувеличены. Ледник не статичен, он ведет себя как вязкая жидкость и постепенно растекается. Сверху наслаивается свежий снег, ледник растет, и рано или поздно часть его откалывается. По идее, это та же самая река, только река течет непрерывно, а айсберг — порциями. Сейчас вокруг темы глобального потепления очень много паники, а наука не терпит спешки. Тем более мы изучаем Антарктиду всего 65 лет. — Как за это время менялся интерес к освоению Антарктиды? — Первый всплеск пришелся на 1955-1957 годы. Это был Международный геофизический год (МГГ), в рамках которого начались комплексные исследования Антарктики как советскими, так и зарубежными экспедициями. За это время была развернута сеть станций, наблюдение на них, что позволило в сжатый срок узнать Антарктиду намного ближе. Далее, в 1964-1965-м, был Международный год спокойного Солнца, он был важен с точки зрения изучения солнечной активности и геофизики. Потом было десятилетие, когда упор приходился в основном на геологию. Экспедиции уменьшились в числе, и ряд иностранных станций позакрывались. Второй большой всплеск произошел ближе к 80-м, когда выявили проблему озоновых дыр, и ученые занялись изучением полярной атмосферы. Антарктида — это единственный континент, который пока не загрязнен человеком, поэтому его можно брать как эталон, как самую чистую площадку и смотреть, насколько загрязнилась остальная планета относительно него. В 90-е по финансовым соображениям советская (и сменившая ее российская) экспедиция поубавила свою активность. Следующий всплеск был связан с шумихой вокруг глобального потепления, благодаря которому появились новые исследования ледников. Сейчас российская экспедиция переживает новый расцвет, что стало возможно из-за интересов «Роскосмоса». — А что это за космические интересы? И какие работы в Антарктиде сейчас считаются наиболее перспективными? — Во-первых, с точки зрения палеоклиматологии, изучение озера Восток. Там получен уникальный керн (керн — это образец льда с разных глубин), который позволяет совершать потрясающие открытия на сотни тысяч лет вглубь. По сути, это летопись нашего климата. Также изучение Антарктиды приближает нас к освоению Марса. Условия Антарктиды отчасти близки к марсианским: жесткий ультрафиолет, низкие температуры. Поэтому любопытно посмотреть, как ведут себя бактерии в вечной мерзлоте. Или как ведет себя материал, из которого в дальнейшем будут строиться станции. — На многих ли антарктических станциях вы побывали? Чем они отличаются друг от друга? — Во время экспедиции судно обязано посетить все станции. У нас в Антарктиде действуют пять круглогодичных баз: «Мирный», «Прогресс», «Новолазаревская», «Беллинсгаузен» и «Восток». Все, кроме последней, находятся на берегу. «Восток» расположен внутри континента, и это самая суровая из точек (на «Востоке» в 1983 году была зафиксирована рекордно низкая температура на Земле — -89,2°С. — Примеч. Daily Storm). А вот станцию «Беллинсгаузен» иногда называют «курортом», намекая на ее относительную близость к цивилизации. Тут не бывает космических морозов, как на «Востоке», и ветер не задувает под 80 м/с, как на «Русской» (законсервированная станция в Западной Антарктиде. — Примеч. Daily Storm). Да и в целом климат мягче. Моей первой станцией была «Мирный». В памяти осталось, что это тихое, уютное место, в которое иногда наведывается колония императорских пингвинов. (К слову, пингвины набирают больше лайков, чем котики.) Кстати, на «Мирном» я заметил одно интересное совпадение. В коридоре моя рука автоматически тянулась к потолку, как будто я хотел найти там поручень. Присмотрелся к плафонам, а они абсолютно идентичны тем, что используются в старых вагонах ленинградского метро. Вдобавок желтый линкруст на стенах (это спрессованный картон, покрытый краской). Поэтому и срабатывал рефлекс: «держись за поручень!» Оказалось, что новые дома «Мирного» и вагоны серии Е/Ем созданы примерно в одно время, в начале 70-х. Как ни странно, но условия эксплуатации схожи: вибрация (светильники в метро и на станции очень герметичны), необходимость регулярной влажной уборки и простота повседневной эксплуатации. «Мирный» остается единственной станцией, до которой еще не добрался косметический ремонт, поэтому ей и присущ такой колорит. — А есть по-соседству кто-то из иностранных коллег? Общаетесь, зовете их в гости? — На «Беллинсгаузене» соседей больше чем достаточно: чилийцы, уругвайцы, китайцы, бразильцы, южнокорейцы. Вместе мы справляли середину зимовки, День независимости Чили, День Китайской Республики. Как-то раз даже олимпиаду устраивали в спортзале. То есть живем дружелюбно. — По праздникам, наверно, попробуете национальную кухню? — Да, как-то раз китайцы потчевали нас неким черным яйцом. Оно где-то выдерживается, ферментируется, и получается такой приятный ореховый вкус. Я только потом узнал, что оно, оказывается, стоит больших денег. Южнокорейцы в свое время организовали прекрасную трапезу из морепродуктов, аж стол ломился. У чилийцев национальная кухня вся на мясе: шикарные стейки, барбекю. Ну, мы тоже старались не отставать. Угощали гостей красной икрой, маринованными грибами домашней заготовки. — А что касается оснащенности станций? Прослеживается, что у кого-то лучше, у кого-то хуже? — Китай, например, за последние 10 лет все станции построил заново. И попадая туда, понимаешь, что это действительно станция XXI века. Чилийские и аргентинские, в принципе, такие же, как наши. У бельгийцев есть станция «Принцесса Елизавета», она построена по самым зеленым технологиям. Берет энергию от ветра и солнца, почти не потребляет дизель, единственное — не предназначена для зимовки. Но с зелеными технологиями есть свои сложности. На «Востоке» солнечные батареи просто не приживутся, потому что три месяца там длится полярная ночь. А на станции «Мирный» ветры разгоняются до 50-60 м/с, редкий ветряк выдержит такие порывы. — Не страшно работать в таких условиях? Вы попадали в какие-то рискованные ситуации? — Главное правило в Антарктиде — безопасность. Поэтому после 30 м/с мы из дома уже не выходим, это категорически запрещено. Бывают, скорее, просто трудности. Скажем, судно должно пробиться к станции, а впереди тяжелые льды. Нужно выбрать правильный маршрут и не застрять в пути. Это всегда волнительно, потому что есть вероятность выйти в тупик. К счастью, судно пока не подводило. Куда чаще можно получить солнечный ожог, и это весьма неприятно. Кругом жесткий ультрафиолет. Плюс свет отражается от снега, который у тебя справа, слева — везде. А из-за ветра ты просто не чувствуешь, как жжет кожу. — У себя в Instagram вы упоминали, что ведете дневник. Прямо как в приключенческой литературе. Это дань традиции или для моряка это действительно важная и обязательная часть? — Дневник — важная составляющая. Даже если он наполнен бытовыми деталями — появились первые пингвины или пролетел последний помор — он помогает вспомнить нужные детали. Например, 15 ноября был поставлен прибор, значит, 16 декабря его нужно достать. Так что в работе пригождается. — В соцсеть вы выкладываете просто неземные фотографии с рейсов. Фототехника не барахлит при низких температурах? Может, помните, что самое поразительное вам удавалось заснять? — Большинство фотографий сделаны на айфон. Чтобы он не замерзал, я держу его у самого сердца, в нагрудном кармане. Иногда есть возможность сделать снимки с вертолета. Коптер тоже есть, его активно используют метеополярники. Говорят, что половину всей зарплаты за год они тратят на коптер, чтобы следующей зимой получились классные кадры. Самое поразительное, что удалось заснять, наверное, «летающий» айсберг. Я первый раз видел такой штиль, чтобы вода полностью слилась с небом, и на этой зеркальной глади появился айсберг, как будто зависший в воздухе. — А какие самые неожиданные реакции на антарктические пейзажи вы встречали? Как новички переживают такую красоту? — Реакция обычно такая. Либо человек просто замирает и смотрит, и смотрит, и смотрит. Либо секунд пять смотрит, потом исчезает и уже прибегает, весь обвешанный объективами. Есть еще одна реакция, на первый айсберг. Судно плывет в Антарктиду, появляется первый айсберг, и его все тут же фотографируют! Неважно, насколько он красив и громаден, главное, что первый. — Когда вы уходите в экспедицию, вас просят привезти из нее что-то памятное, сувенирное? Например, едешь в Европу — захвати сыра; собираешься в Антарктиду… — Самое распространенное — просят привезти пингвина. Конечно, это только шутка. Есть договор об Антарктике, а к нему приложение, которое называется Мадридский протокол. Он очень строго регулирует вывоз любых предметов из Антарктиды. Категорически нельзя вывозить фауну. Для зоопарков это отдельная сложная процедура, которая проводится по всем правилам. Камушки тоже нельзя брать, но народ все равно растаскивает щебенку по карманам. Сувенир можно сделать и своими руками. Например, вырезать пингвинчика из дерева или из железки вырезать контур Антарктиды. Еще можно отправить открытки. Перед экспедицией желающие оставили мне свои адреса, и получилась пачка из 109 открыток, которые я послал из Кейптауна. Но так как до России они не дошли, я отправил еще 112 штук уже из Новой Зеландии. Также есть чилийская почтовая станция на «Беллинсгаузене». Но оттуда открытки путешествуют по полгода и дольше. — Если вернуться к сегодняшней дате, широко ли отмечается День полярника? Какие еще праздники вы справляете на станции? — Есть День Нептуна: когда новые члены впервые пересекают экватор, мы устраиваем для них посвящение. Конкурсы, переодевания… Потом на каждой базе бывает День основания станции. Еще есть такой праздник — начало зимовки. Когда судно ушло, оставило тебя в Антарктиде, погудело и исчезло на горизонте, с этого дня у тебя начинается зимовка, что тоже нужно справить. Был еще День танкиста, поскольку наша техника происходила от танка Т-55. Механики, которые ее водили, набирались опыта как раз в танковых войсках. — Как много хороших праздников. А алкоголь при этом разрешается? — Алкоголь на станциях есть, но он входит в котловое удовольствие. Это продукты, которые не входят в основной рацион, но выставляются на стол при особых мероприятиях. Алкоголь выдается именно начальникам, не так чтобы: вот тебе бутылка, делай с ней что хочешь. Напиток, как правило, легкий, ставится на стол, и все проходит очень культурно и радостно.