Царь-освободитель пытался изменить Россию. Почему его жестоко убили?

«Россией управлять несложно, но совершенно бесполезно», — эту фразу приписывают царю-освободителю Александру II, однако его Великие реформы полностью изменили облик нашей страны. Действительно ли эти либеральные преобразования невольно подготовил его консервативный предшественник Николай I и как их продвижению помешали восстание в Польше и война с Турцией? Мог ли император-реформатор отречься от престола и дать России конституцию? Корректно ли реформы Александра II сравнивать с горбачевской перестройкой? Об этом «Ленте.ру» рассказал доктор исторических наук, профессор Высшей школы экономики, старший научный сотрудник Принстонского университета (США) Игорь Христофоров. «Лента.ру»: Принято считать, что Николай I якобы был замшелым ретроградом, а сменивший его Александр II — прогрессивным либералом. Но я читал, что в молодости будущий царь-освободитель слыл еще бóльшим консерватором, нежели его отец. Неужели стать реформатором его заставила жизнь? Игорь Христофоров: Воспитание старшего сына и наследника Николай I, конечно, организовал таким образом, чтобы у него не могло появиться никаких либеральных мыслей. Впрочем, бунтарский дух был совершенно чужд характеру цесаревича Александра Николаевича, и он старался всегда следовать в фарватере политики отца. Но надо понимать, что граница между реформами и реакцией в то время вообще была довольно условна. Тот же Николай I в первые годы своего царствования искренне хотел провести в России масштабные преобразования. Другое дело, что речь шла исключительно о бюрократических методах реформирования общества — сверху, без участия самого этого общества. Теорию общественного договора, считавшуюся тогда в Европе нормой, император, разумеется, категорически отвергал и воспринимал как несуразную ересь. Хотя его сын в целом разделял это убеждение, он принадлежал уже к другому поколению и был более открыт для диалога с обществом, под которым тогда понимали достаточно узкий слой образованной элиты. Кстати, представитель этой элиты поэт Василий Жуковский был одним из воспитателей цесаревича и сыграл немалую роль в формировании его мировоззрения. Но все же резко противопоставлять взгляды Александра II убеждениям его отца я бы не стал. Получается, что Александр II воспитывался как охранитель и продолжатель политики отца. Что заставило его измениться и стать реформатором? На реформаторский регистр Александра II вынудило переключиться трезвое и прагматичное понимание того, что Россия не может сохранить свой статус великой державы без глубоких перемен в экономике и системе управления. Николаевская система полностью исчерпала свой потенциал и ко времени восшествия Александра II на престол вызывала всеобщую ненависть и безоговорочное осуждение. Правящая элита всерьез испугалась превращения Российской империи в отсталую и периферийную по развитию — а точнее, отсутствию развития по типу Османской империи, «больного человека Европы», как Николай I называл эту некогда могущественную державу. Так Александр II из продолжателя дела отца поневоле превратился в реформатора. При этом во многих отношениях он все же скорее продолжал политику «незабвенного родителя», так что на уровне риторики и способов репрезентации власти перемены были глубже, чем в реальности. То есть? Юрий Михайлович Лотман в свое время описывал российское реформаторство как стихию переименований, когда каждый последующий правитель декларативно разрушает наследие своего предшественника. Понятно, что сменить названия гораздо проще, чем менять институты и практики, а любые глубокие перемены влекут за собой реакцию. И все же столь однообразного маятникового движения от реформ к контрреформам и обратно, при сохранении всех базовых социальных структур, в других европейских странах в Новое время мы, пожалуй, не найдем. Но преобразования очень часто основываются на опыте предыдущей эпохи. Можно ли сказать, что Великие реформы, как это ни странно, были подготовлены правлением Николая I? И это тоже верно. Проводником и инструментом Великих реформ и одновременно их объектом была правящая бюрократия. Власть реформировала саму себя в условиях, когда сил, сопоставимых с бюрократией, в стране просто не существовало. Бюрократии пришлось, как барону Мюнхгаузену, тащить себя из болота за волосы. Результат был предсказуем. Либеральная бюрократия, которая осуществляла Великие реформы Александра II, возникла и сформировалась в эпоху Николая I. Ее представляли относительно молодые люди 35-45 лет, у которых имелась общая программа действий, но не было четкого понимания, как и чем реформы должны закончиться. Реформы проводились методом проб и ошибок. Пределы же перемен в конечном счете определялись одним человеком, его слабостями, страхами и капризами, что тоже не добавляло процессу осмысленности, делало хаотичную постройку Великих реформ очень неустойчивой. То есть либеральная бюрократия была продуктом николаевской эпохи? Да. Конечно, когда Николай I создавал институты для подготовки компетентных и образованных управленческих кадров, он совершенно не собирался взращивать либералов — такое ему и в страшном сне не могло присниться. Императору требовались послушные исполнители, которые будут проводить в жизнь его волю. Сейчас их назвали бы эффективными технократами. Это были люди, выросшие внутри николаевской властной машины, но мыслящие в иной системе координат. Как же так случилось, что из них вышли не безвольные чиновники, как хотел Николай I, а либеральные бюрократы? Во-первых, они получили европейское образование, которое в основе своей было прогрессистским, основанным на философии Просвещения. Другого просто не было. Тот вариант философии Просвещения, который был в ходу в Европе в середине XIX века, особо акцентировал идею свободного рынка и быстрого экономического роста как основы политической легитимности. Но очень быстро выяснилось, что освобождение экономики невозможно без послаблений в политике. Понимание этого стало общим местом в последние годы царствования Николая I, хотя вслух об этом, разумеется, не говорили. Тем не менее чиновники были глубоко погружены в европейские интеллектуальные процессы, прекрасно знали идеи европейских либералов и даже социалистов. Это наглядно показало нашумевшее дело петрашевцев — молодых людей, поплатившихся, в сущности, за чтение европейских книг. Во-вторых, поворот в сознании общества, частью которого считалась правящая бюрократия, стал результатом осмысления печального опыта «мрачного семилетия». В период 1848–1855 годов, испугавшись европейской «весны народов» — волны революций 1848 года (эта паника была похожа на страх перед «цветными революциями» в современной России), Николай I настолько закрутил в стране все гайки, что и до того плохо функционирующая система совсем перестала работать — как риторически, так и практически. Можно сказать, Николай сам направил элиту в сторону либеральных реформ. Сочетание этих двух ключевых факторов создало благоприятную почву для будущих преобразований. То есть все собственноручно подготовил создатель системы — и многочисленный класс грамотных чиновников, и систему образования для них, и системный кризис. Вы уже сказали, что Великие реформы осуществлялись методом проб и ошибок. Получается, поначалу глубину и масштаб будущих преобразований никто не осознавал, включая самого царя. Александр II еще меньше представлял последствия реформ, чем его окружение. Можно ли эту ситуацию отчасти сравнить с горбачевской перестройкой, которая от «ускорения» и хозрасчета дошла до коренных и необратимых изменений? Мне кажется, нельзя. В результате перестройки рухнул грандиозный, хотя и тупиковый коммунистический проект, экономическая и политическая система в стране полностью и необратимо изменились. Прежняя страна исчезла, хотя элита, разумеется, никуда не делась. Ничего подобного в результате Великих реформ Александра II не произошло. Они были вынужденным и, в сущности, очень осторожным и умеренным ответом верховной власти на вызовы времени. Ориентировались ли Александр II и его окружение на европейский опыт при проведении Великих реформ? У реформаторов перед глазами было два варианта модернизации: французский и английский. Английский предполагал, что рыночная свобода есть следствие политической свободы. Французская модель эпохи Наполеона III предусматривала авторитарную модернизацию, сочетание бурного развития свободного рынка (экономические советники Наполеона III были либералами) и жесткого политического режима. Вторая империя — режим цензуры, подавления оппозиции, тотальной коррупции и, как справедливо указывал Карл Маркс, популистской идеологии. Подобные авторитарные режимы постоянно тянет на внешнеполитические авантюры вроде интервенции в Мексику или контроля над Германией. В результате Вторая империя рухнула, не выдержав непомерных международных амбиций Наполеона III. Но когда в России при разработке Великих реформ изучали ее опыт, она еще была на пике своего могущества. Какая из этих моделей для авторов Великих реформ в России казалась предпочтительнее? Угадайте. Конечно, французский вариант, за исключением конституционно-парламентской системы. Наполеон III не мог полностью демонтировать это завоевание Великой французской революции, но у российской власти такого исторического наследия не было. Александру II очень нравился режим «французского самодержавия» с колоссальным ростом экономики, бурным железнодорожным строительством и даже османизацией — тотальной и лихорадочной перестройкой Парижа. Можете назвать три поворотных момента эпохи Александра II, предопределивших судьбу Великих реформ и характер его царствования? Самым важным событием я считаю Польское восстание 1863 года, резко изменившее политический климат в Российской империи. После него общественные настроения сместились в националистическое русло. Россия тогда оказалась перед угрозой войны с теми же противниками, что и в Крымской войне, и эта ситуация сплотила общество вокруг власти. На фоне Польского восстания идеи учредить институты общественного представительства, которые могли бы когда-то стать зачатком конституционного парламентаризма, надолго потеряли свою актуальность. В 1863 году Александр II отклонил проект министра внутренних дел графа Петра Валуева о реформе Государственного совета, при котором предлагалось создать выборный законосовещательный орган — съезд государственных гласных с делегатами от губерний и крупных городов. Вы писали, что Александр II отличался колебаниями от силового подавления недовольства до готовности к диалогу и компромиссу, которые граф Валуев назвал «политикой немыслимых диагоналей». Польское восстание случилось именно из-за этих метаний? Польское восстание в любом случае было неизбежным. Поляки совершенно не хотели мириться не только с тем катастрофическим положением, в котором нация оказалась после предыдущего восстания 1830 года, но и вообще с пребыванием в составе Российской империи. Другое дело, когда бы оно случилось и какие формы бы приняло. В первые годы своего царствования Александр II обещал Польше некоторые послабления, но мало что из этого выполнил. Да и самих поляков это не устраивало. А что их устраивало? Программа-минимум — предоставление независимости в границах Царства Польского, программа-максимум — восстановление Речи Посполитой в границах 1772 года. Разумеется, для России это было совершенно неприемлемо. В Петербурге речь не шла даже о возвращении Польше той автономии, что была отменена Николаем I. Все, что мог позволить себя официальный Петербург, — это попытаться использовать в общении с польской элитой метод кнута и пряника. То есть ситуация сложилась совершенно тупиковая. Итак, первый ключевой момент эпохи Александра II — Польское восстание. А два других? Второй момент — покушение Дмитрия Каракозова на Александра II в апреле 1866 года, первое из серии террористических актов против него. Это событие способствовало консолидации консерваторов в правящей бюрократии, после чего развитие реформ было фактически заблокировано. Наконец, третий момент — Русско-турецкая война 1877–1878 годов, сыгравшая в истории России двойственную роль. С одной стороны, она пробудила после долгой спячки общественное сознание. С другой — разочарование от дипломатического проигрыша фактически выигранной войны резко настроило общество против власти, в отличие от ситуации Польского восстания 1863 года. Хотя здесь следует помнить, что это было уже другое общество: за годы Великих реформ оно вышло из младенческого состояния, в котором пребывало при Николае I, оформилось и повзрослело. Многие думают, что контрреформы начались после гибели Александра II, при его сыне Александре III, хотя на самом деле отход от преобразований начался еще в 1870-х годах. Вы как-то говорили, что реформы остановились тогда, когда они имели реальный шанс увенчаться успехом. Почему так вышло? В начале 1870-х годов в русском обществе постепенно нарастало разочарование в реформах. Налицо было то, что сейчас называют ресентиментом. Относительная экономическая свобода, отдельные элементы общественной самодеятельности вроде земств и судов присяжных вместе с другими промежуточными результатами Великих реформ создали принципиально новую реальность, которая многим казалась уже чем-то само собой разумеющимся. К свободе быстро привыкаешь. В этих условиях стало популярно критиковать «лихие шестидесятые». Классический пример — Федор Михайлович Достоевский, который из бывшего петрашевца и либерального публициста за десятилетие с начала 1860-х годов стремительно эволюционировал в консервативного националиста и сторонника жесткой авторитарной власти. Теперь он яростно отрицал внедрение в России опыта «гниющего Запада», обличал «дух наживы», якобы воцарившийся в стране, и разрушение традиционных ценностей. И в этом Достоевский был не одинок. Подобные настроения сначала появились в общественной среде и только потом возобладали в правительственных кругах. Консервативные националисты во власти консолидировались вокруг сочувствующего им наследника престола цесаревича Александра Александровича, будущего Александра III. Но поначалу положение их в правительстве было скорее маргинальным, после покушения Каракозова тон задавали другие люди — космополитически настроенные аристократы вроде шефа жандармов Петра Шувалова. Лишь получив мощную поддержку со стороны националистов в общественной среде, придворные националисты смогли к началу 1880-х годов оформиться в подобие внутриправительственной партии. Теперь о тех преобразованиях, которые, увы, так и не случились. Историк Сергей Мироненко рассказывал, что незадолго до своей гибели Александр II хотел короновать свою вторую морганатическую жену княгиню Юрьевскую, а потом отречься и дать России конституцию. Насколько это было тогда осуществимо? Действительно, тогда ходили слухи, что Александр II говорил об этом в близком кругу. Русско-турецкая война и серия покушений «Народной воли», очевидно, вызвали у него состояние глубокого стресса. Надо понимать, что он был немолодым и очень уставшим человеком. Но я не думаю, что император мог решиться на подобные шаги. Коронация светлейшей княгини Юрьевской привела бы к династическому кризису, поскольку в этом случае их внебрачный сын мог бы претендовать на престол. К тому же такое скандальное решение нанесло бы непоправимый ущерб царствующему дому и окончательно рассорило императора с родственниками. Что касается возможного отречения, трудно представить, чтобы Александр II, один из самых могущественных людей мира, добровольно согласился бы превратиться в частное лицо. Существует расхожее представление, что лишь гибель от рук террористов-народовольцев 1 марта 1881 года помешала Александру II подписать так называемую «конституцию Лорис-Меликова». Это очень сильное преувеличение. План Лорис-Меликова был шагом назад даже по сравнению с проектом Валуева 1863 года. Лорис-Меликов, наделенный после теракта Степана Халтурина почти диктаторскими полномочиями, стремился преодолеть стремительно увеличивающийся разрыв между обществом и верховной властью. Но его идея созвать совещательное собрание представителей земств и городов не предусматривала ограничения самодержавия. Наоборот, таким образом Лорис-Меликов надеялся наладить диалог с обществом и сделать его союзником правительства. Конечно, предложения Лорис-Меликова мало походили на настоящую конституцию. Возможно, в будущем их реализация способствовала бы зарождению в России традиций парламентской демократии. Неслучайно Александр II, и слышать ничего не желавший об ограничении самодержавия, признавался: «Я дал согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции». Неужели Александр II не понимал необходимости ограничить самодержавие? Или в этом вопросе он не мог через себя переступить и все-таки оставался сыном своего отца? От абсолютной власти добровольно не отказываются. Кроме того, перед глазами у Александра II были многочисленные примеры того, как подобные уступки заканчиваются утратой контроля или вообще крахом старого режима. Именно так случилось с Людовиком XVIII во время Великой французской революции. Однажды дав стране конституцию, отнять ее крайне затруднительно. Во-вторых, Александр II чисто психологически не мог смириться ни с какими формами парламентаризма. Он хорошо знал английскую королеву Викторию (в молодости у них даже был недолгий роман), и его категорически не устраивала та роль, которую она играла в политической жизни: царствовала, но не правила. В-третьих, самодержавие считалось неотъемлемой частью наследия российского монарха, который он получал от отца и обязан был в неизменном виде вручить сыну. Известно, что Николай II после подписания манифеста 17 октября 1905 года и учреждения Государственной думы сильно переживал, что не сможет передать своему наследнику ту власть, которую сам получил при восшествии на престол. Вы говорили, что у российской власти «просто не оказалось элементарной оптики, чтобы понять и грамотно оценить реальный масштаб социальных перемен, произошедших в России после отмены крепостного права в 1861 году». Чему учит современную Россию опыт Великих реформ второй половины XIX века? Главный урок Великих реформ, как мне кажется, в том, что преобразования всегда выходят из-под контроля своих авторов. Их результаты, особенно в России, никогда невозможно предсказать заранее. Но глубокие преобразования — это стихия, подобная революционной. К сожалению, российская элита эпохи Александра II не смогла адекватно оценить результаты Великих реформ. Ни либералы, ни консерваторы так и не поняли, что контроль за развитием страны, к счастью, за пределами их возможностей. Почему эпоха Александра II, царя-освободителя, осталась на периферии нашей национальной исторической памяти? Потому что в России так и не сформировались социальные группы, заинтересованные в продвижении этого проекта как доминанты нашей исторической памяти. Когда в 2005 году возле храма Христа Спасителя открыли памятник Александру II, для широких слоев нашей общественности, погруженной в постсоветский имперский ресентимент, это оказалось совершенно неактуальным событием. Но почему? По многим причинам, в том числе из-за воздействия государственной пропаганды. В широких слоях общественности сложилось (и, к сожалению, искусственно поддерживается) представление, что либеральные реформы, будь то в середине XIX века или в 1990-х годах — это всегда плохо, что они приводят лишь к хаосу. Страх перед новым, стремление избежать «конца знакомого мира» психологически понятно и объяснимо. Но понятно и то, что в мире, где нужно «быстро бежать, чтобы оставаться на месте», выбор в пользу так называемой стабильности — всегда временный. Но когда-нибудь это изменится? В цикличности российского исторического процесса есть один бонус — его предсказуемость. Думаю, Великие реформы Александра II будут востребованы властью в ходе следующей тщетной попытки остановить ход истории с помощью перестройки.