Персональный коммунизм: можно ли уйти из экономики и от власти?

Н. Срничек, А. Уильямс. Изобретая будущее: Посткапитализм и мир без труда. М: Strelka Press, 2019 Русская культура неоднозначно относилась к индивидуализму: она порицала эгоизм, эгоцентризм, но одновременно боялась растворения личности (её сложности и уникальности) в чуждом ей «всеобщем». Если общее не поддерживает твои интересы, а подавляет их, заменяет чем-то иным — действительно ли оно «общее»? Или же это просто чей-то замаскированный могущественный эгоизм? С другой стороны, может ли человек забыть о связях, которые соединяют его с другими людьми и миром в целом? Разве индивидуализм отменяет твоё влияние на других — или же он просто позволяет тебе использовать, эксплуатировать окружающих, не испытывая угрызений совести? Насколько индивид может изменить себя, не меняя окружающий мир, частью которого он является?.. Ещё со времён революционной интеллигенции эти вопросы вышли за пределы философии и нашли воплощение в представлениях об идеальной власти, о справедливости и об участии народа в политике и управлении. Сегодня же их пытается решить весь мир: и теоретически, и в практике низовых протестов, общественных организаций и правительств, выстраивающих отношения с «гражданским обществом». Ведь стало очевидно, что объединяющие нас экономические, политические и идеологические системы служат частным интересам — элитам, чиновничеству, сросшемуся с крупным бизнесом. Доходы богатейшего меньшинства растут, а социальные гарантии ужимаются; избранные политики выступают против свобод и «лишнего» населения, технологические прорывы применяются для тайной слежки… Наивное решение — «отдалиться» от государства и экономики, замкнуться в частной жизни, попытаться обезопасить себя, близких, может быть, даже соседей или коллег по работе. Или, как популярно теперь на Западе — свой этнос, свою расу, свой пол. Эти усилия необходимы, но недостаточны; частные проблемы порождаются общей системой — капитализмом, структурой экономики, власти и социума. Но как перейти от личного уровня к изменению таких необъятных систем, как капитализм? Над этим вопросом рассуждают британские политические теоретики Ник Срничек и Алекс Уильямс в книге-манифесте «Изобретая будущее: Посткапитализм и мир без труда». Авторы отмечают, что по всему миру протестные группы стремятся создать новую демократию, новую политическую систему, основанную на равенстве, открытости, непосредственном и активном участии каждого человека, позволяющую реализоваться наибольшему количеству частных интересов, противостоящую бюрократизации и узурпации власти элитой или вождём. На подобных настроениях сегодня играют не только разнообразные левые силы, но даже и правые политики, выставляющие себя врагами «истеблишмента» и обещающие вернуть власть народу. Однако эти благие намерения лишаются всякой силы и остроты, объединяясь с другой современной тенденцией: местечковостью, стремлением ограничиться небольшими, локальными, близкими тебе лично проблемами, недоверием к любой «общей» политике или идее. Авторы нащупывают здесь парадокс социолога Сола Алинского, занимавшегося организацией самоуправляемых сообществ в США: он верил, что его последователи должны создать нечто вроде маленьких независимых островков счастья посреди капитализма, не «лезущих» в большую политику и надеющихся, что большая политика не будет «лезть» к ним. Алинскому удалось создать такие островки. Однако ещё при его жизни оказалось, что сообщества, не имеющие своей политики, просто становятся частью политики других, более сознательных сил — в данном случае Демократической партии. И дело не только в том, что эти островки «обманули» или «использовали»: через множество экономических, социальных и политических связей большой мир воздействовал, вторгался в сообщества Алинского. Тут и там им приходилось вступать в борьбу, чтобы сохранить своё существование. Алинский наивно полагал, что его ученики смогут просто остаться «вне политики»; в результате они оказались к ней не готовы. Но гораздо чаще местные попытки обороняться изначально обречены на провал: вы можете потратить годы на то, чтобы отменить закон, а парламент за неделю примет десять ещё более разрушительных законов; вы можете защитить одну социальную гарантию, а правительство отменит десять других. С другой стороны, по собственному опыту участия в движениях вроде «Occupy» («Захвати Уолл-стрит» и др.) авторы утверждают, что массовые, но стихийные, не обладающие внятной программой и стабильной организацией протесты (лучше сказать — демонстрации возмущения) могут дать эмоциональную разрядку участникам или придать им уверенности, даже вдохновить какие-то локальные проекты, однако стратегически они ничего не меняют. Ни идея, что множество локальных улучшений сложатся в некую альтернативу системе, ни надежда на разовые массовые яркие акции (помимо прочего, зависящие от СМИ), которые должны «просветить» окружающих и заставить их действовать по-другому, не оказываются продуктивными. В лучшем случае они дают участникам недолгое чувство общности, занимают их попытками промоделировать «новый мир» (демократическое обсуждение, отсутствие иерархии и пр.), но они остаются местными и недолговечными, не воздействуя на большой мир, на государство или капитализм. Когда перед миром стоит проблема «лишних» людей — не нужных капиталистической экономике, входящих в угнетаемые и маргинализуемые группы, — такая зацикленность на себе особенно бесперспективна и может даже обернуться новой ксенофобией, ненавистью к беднякам, мигрантам или «бюджетникам», «перетягивающим на себя одеяло». Соответственно, авторы предлагают достроить низовой протест до «гегемонии» в духе Грамши: создать сеть интеллектуальных центров и создать подробную стратегию, соединить её с сетью же общественных движений, организаций и партий, подключить к ним «низовой» протест. Схема кажется очевидной — так почему же её ещё не реализовали? Чем ближе авторы подходят к этому вопросу, тем слабее становится их позиция. Книга вдохновлена даже не социал-демократией начала ХХ века, а каким-то интеллигентским мифом о ней. Авторы рисуют историю как борьбу интеллектуалов и созданных ими религиозных систем: так, современный капитализм якобы создан неолиберальными интеллектуальными центрами, в момент экономического кризиса убедивших в своей правоте политиков, бизнесменов, учёных и даже рядовых граждан (!), рабочих, студентов. После этого государства бросили все силы на создание свободных рынков (а поскольку они не работают — на их поддержание) и конкуренции. Иными словами, неолибералы внушили всем невозможную утопию, и только их идеологическая «гегемония» заставляет нации продолжать кушать кактус. Кажется, что авторы наткнулись на парадоксы финансового капитала Рудольфа Гильфердинга, однако в отличие от австрийского экономиста не поняли их смысл — и решили, что это просто вредные наветы каких-то идеологов. Их удивляет, что государство может срастаться с бизнесом, что оно может поддерживать идеологии, в которые само не верит, что рынок и конкуренция могут более или менее активно продвигаться в зависимости от силы и интересов конкретной нации или группы («коммунизм для богатых, капитализм для бедных»). Постепенно оказывается, что неолиберализм — идея, содержание которой менялось каждые два года и прямо противоположно от идеолога к идеологу, на практике никогда не реализуемая. В итоге совершенно непонятно, о какой гегемонии и какого субъекта идёт речь. Читайте также: Иллюзорная экономика: как финансисты обманули мир Естественно, авторы проговариваются, что неолиберализм и его вариации пришлись ко двору господствующему классу и реализовывались ровно постольку, поскольку они позволяли наращивать неравенство и давить организованное сопротивление рабочих. Идеал конкуренции и свободного рынка, впрочем, почти всегда был оправданием капитализма для масс: каждый может разбогатеть, если он талантлив и трудолюбив. Сложно сказать, впрочем, насколько эта идея действительно была доминирующей. Её носителем скорее был средний слой — мелкий бизнес и прибыльные профессии, действительно чего-то выигравшие в контролируемой крупными игроками конкуренции. Всё, что выше — занято спекуляциями, монополиями и коррупцией; большинство народа — выживанием и социалкой. Среди интеллектуалов, как упоминается в книге, всегда были сильны антилиберальные настроения. Даже в России, где «неолиберализм» нужен был для передела имущества, он продержался исторически не долго. Авторы шлют самые неприличные проклятия в адрес самоорганизации и прямой демократии — настолько, что в послесловии нового издания им приходится оправдываться, мол, мы совсем не то имели ввиду. Надеясь на силу идеологии, они, по сути, предлагают выстроить идейную гегемонию интеллектуальных центров, к которой подключится широкая коалиция политических сил самой разной направленности. Массам же прописан «популизм», обещающий им всё что угодно, лишь бы они присоединились к оппозиции. Неудивительно, что задачей этой коалиции становится не построение будущего (что так пафосно провозглашается в начале книги), а разрушение капитализма всеми средствами. Впрочем, буквально авторы говорят и вовсе лишь о «нарушении текущего политического баланса», которое не сломает капитализм, но «выведет нас из неолиберализма» — которого, к слову, не существует… Все опасения по поводу этой схемы списываются в книге на травматический опыт СССР, в котором что-то (что?) пошло не так. Элитарность и вождизм «гегемонов» должны уравновеситься… горизонтальностью, прямой демократией и децентрализованностью, которые авторы так долго критиковали. Противоречивые интересы пёстрой коалиции перекроются красивой утопией, она же пробудит осознанность в «местечковых» движениях… Даже Грамши, более близкий классическому марксизму, рисовал более сложные схемы соотношения классовых интересов в партии и в революции: авангард, «органически» связанный с передовым классом, частный интерес которого является выгодным для коалиционных классов-«попутчиков». Авторы отмахиваются от проблемы частного и общего, уверенно заявляя, что любая общность является мнимой (в терминах Эвальда Ильенкова), то есть интересом отдельной группы, выдающим себя за всеобщий. Все вытекающие отсюда трения решаются либо красивой идеологией, либо неисповедимыми путями истории. Интересно, что в Перестройку схожую схему, хотя и более скромную, у нас нащупывала газета «День» («Завтра»): объединение всех интеллигентских и политических сил для борьбы с либералами. Созданная вокруг неё коалиция сыграла определённую роль в постперестроечной политической борьбе. Однако стратегически (на что надеются авторы) она не создала «гегемонии» (слишком разные позиции участников), не объединила общественные организации или массы (по большей части занимаясь элитными конфликтами), и уж тем более не пошатнула капитализм. Она стала противовесом «неолибералам» — но те всё равно осуществили большую часть задуманного. Члены коалиции позднее создавали собственные организации, элитные или массовые, однако большинство из них решило поддерживать (в надежде повлиять) российскую власть, пришедшую на замену первому поколению «камикадзе» (со слов Ельцина), но продолжившую сокращать «социалку». Этот вариант далёк от грёз Срничека и Уильямса. Вероятно, он был ближе к реальности и имевшимся тогда возможностям. Остаётся ли он актуальным? Перспективным? Для России или для всего мира? Авторы отказываются от анализа реальной ситуации, подменяя её теорией заговора неолиберальной интеллигенции, верой в силу утопии и общими фразами про близкую «роботизацию» экономики (приводится лишь цифра в 1,6 млн уже используемых «роботов»; даже при умышленной неоднозначности термина — это же мало!) и т.п. В книге подмечается ряд слабых мест левого и массового протестов, но их разбор совершенно неудовлетворителен. Без понимания проблем и ситуации предложения авторов повисают в воздухе. И классика марксизма, и левая критика последних 50 лет, кажется, прошла мимо них. Авторы стремятся создать красивый манифест. Вероятно, левому движению требуется прямо противоположное: более классически-марксистское внимание к деталям, к конкретике, сомнение в кажущихся очевидными (но не подкреплённых данными) тенденциях; и, особенно, в дополнение к критике политического опыта последних 10−20 лет — внимательное изучение его сильных сторон и заложенного в нём потенциала.