Граф Арсений Закревский и другие жители страны «Р»

190 лет назад, в 1830 году на Россию надвинулась эпидемия холеры. Болезнь шла с юга долго, останавливалась, изгибалась и, казалось, обошла Белокаменную. Но по осени вдруг разнеслась грозная весть: «Холера в Москве!». Москва притихла, насурмилась. Черные кареты, запряженные вороными, и подводы с гробами потянулись к городским погостам… В том далеком времени мы, переживающие сегодня нашествие другой опасной болезни, можем найти немало схожего. Это касается обстановки, поведении людей, действиях чиновников. Впору изумиться, как тесно сплелись прошлое и настоящее. Впрочем, тогда людям пришлось много тяжелее. Что же до власти, то она и вчера, и сегодня измывалась над людьми, выкидывала опасные кренделя… Всеобщая паника «Из шумной, веселой столицы Москва внезапно превратилась в пустынный, безлюдный город, - вспоминал писатель Павел Вистенгоф. - Полиция силой вытаскивала из лавок и лабазов арбузы, дыни, ягоды, фрукты и валила их в нарочно вырытые (за городом) глубокие наполненные известью ямы. Оставшиеся жители заперлись в своих домах. Никто без крайней необходимости не выходил на улицу, избегая сообщения между собой… В Москве закрылись фабрики, мастерские, магазины, рынки и учебные заведения. Горожане перестали ходить в храмы и собираться для молитвы. Дворы и мостовые покрылись слоем хлорки, и опустевший город погрузился в зловещий, смрадный туман от горящей листвы. Паника была всеобщая. К тому же, «толки ходили, что по улицам разъезжают огромные фуры, которые увозят из города мертвых, куда попадаются иногда и живые, если они не откупятся от служителей холеры». Каждый день в казенном доме московского генерал-губернатора Москвы Дмитрия Голицына заседала специальная комиссия по борьбе с эпидемией. Он велел организовать подобие народного ополчения. Сотни молодых людей, среди которых были студенты закрытого на карантин Московского университета, презрев опасность, пришли в больницы и госпитали на помощь докторам. Кстати, жалованье для тех, кто согласился работать с холерными больными, было положено весьма солидное. Доктору с дипломом полагалось 250 рублей в месяц. Это было настоящее богатство! Рядовой персонал инфекционных больниц получал два целковых в сутки, не считая пайка и ежедневной чарки водки. Известные и уважаемые москвичи, становились подвижниками, они брали под свое попечение разные районы Белокаменной. Каждый из них получил право открывать больничные и карантинные бараки, бани, пункты питания, караульные помещения, принимать пожертвования. Среди попечителей были и те, кто воевал вместе с Голицыным в Отечественную войну 1812 года. Например, отчаянный рубака, генерал и бывший партизан Денис Давыдов, принявший на себя должность надзирателя над двадцатью участками в Московском уезде. С него Голицын призывал брать пример. Удачная женитьба Некоторые москвичи успели покинуть родной дом, устроившись в загородных усадьбах. Но куда больше было тех, кто сидели в своих жилищах, не высовывая носа. Вот она, самоизоляция, образца 1830 года! «К Аксаковым я езжу только под окошки, - писал историк Михаил Погодин. - Все заперлись: Загоскин, Верстовский, как зайцы. Елагины все здоровы; не езжу к ним, чтобы не принесть случайно заразы». Погодин стал редактором специального приложения к «Московским ведомостям» – ежедневной «Ведомости о состоянии города Москвы». Дабы сообщать «обывателям верных сведений о состоянии города, столь необходимых в настоящее время, и для пресечения ложных и неосновательных слухов, кои производят безвременный страх и уныние…» Но вот какая странность. Были и те, кто, наоборот, приехал город во время эпидемии! Зачем? На этот вопрос отвечал современник: «В Москве тогда в первый раз появилась холера, все перепугались, принимая ее за что-то вроде чумы. Страх заразителен, вот и мы, и соседи наши побоялись оставаться долее в деревне и всем караваном перебрались в город, следуя, вероятно, пословице: на людях смерть красна»… Оставим на время холерную Москву, ее бедствующих жителей и энергичного градоначальника. Обратим взор на другого важного господина, министра внутренних дел Российской империи Арсения Закревского. Император Николай I поручил ему бороться с эпидемией на всероссийском уровне и поставил во главу «Центральной комиссии для прекращения холеры». Граф Закревский был сыном тверского помещика, человек осанистый и гордый на вид. Был женат на богатой красавице, ветренице и хохотушке Аграфене Толстой. Она была хозяйкой подмосковной усадьбы Ивановское, куда съезжалась танцевать и пировать вся знать Белокаменной. Благосклонности Толстого добивались поэты Баратынский, Вяземский, Пушкин. Александр Сергеевич, судя по стихам, истомился изрядно: «Твоих признаний, жалоб нежных / Ловлю я жадно каждый крик: / Страстей безумных и мятежных / Как упоителен язык!..» Денис Давыдов писал Закревскому: «Ты не из того класса, который в колыбели валяется на розовых листах и в зрелые годы не сходит с атласного дивана, а из наших братьев, перешедших на диван (и то кожаный, и по милости царя и верной службы) с пука соломы». Было это так и не так. Жена славно Закревскому подсобила – и солидным приданым, и влиятельными приятелями. Но познакомился с ней Закревский уже в зрелом возрасте (сам Александр I способствовал выгодной женитьбе, зная его стесненность в средствах). До генеральского чина наш герой добрался сам, без особой протекции. Приказано отринуть страх Закревский изрядно понюхал пороха, участвуя во многих сражениях, в том числе, при Бородино. Был дважды ранен, контужен, увенчан многими наградами. За спасение фельдмаршала Николая Каменского во время битвы при Аустерлице удостоился ордены Святой Анны. Граф занимал многие высокие должности – в частности, был генерал-губернатором Финляндии, министром внутренних дел. В своем ведомстве он установил железную дисциплину, но, по словам историка и философа Бориса Чичерина «пользовался репутацией разумного, дельного и обходительного человека». Ему были посвящены шутливые стихи: Какой же учредить ты думаешь закон? Какие новые установить порядки? Уж не мечтаешь ли, гордыней ослеплен, Воров перевести и посягнуть на взятки?..» Нет уж, увольте. По словам того же Чичерина, «всего менее Закревский думал истреблять взятки. Как истинно русский практичный человек и чиновник, он сам был от этого не прочь. Тут все брали: и он, и жена, и дочь, и подчиненные. Нравственные примеры, явно подаваемые его домашними, были и того хуже; цинизм доходил до высочайшей степени. В Москве водворились необузданный произвол, взяточничество и грязь...» Итак, Закревский был поставлен на передний край борьбы с эпидемией. Он решил взять ее лихим напором, как прежде брал неприятельские крепости. Перво-наперво приказал: «Запрещается предаваться гневу, страху, утомлению, унынию и безпокойству духа». Совет дельный, как и следующий: «Если болезнь появится в одном каком-либо доме, то немедленно оцепить оный; ежели откроется она в нескольких домах одного квартала, то оцепить весь квартал, а буде язва покажется в разных местах города или уезда, то оцепить весь город или селение…» Генерал также велел отвергнуть «воду нечистую, пиво и квас молодой…» Кроме того, не рекомендовал «жить в жилищах тесных, нечистых, сырых». Все замечательно и в высшей степени гуманно. Но куда было деваться тем, кто не имел иных мест для обитания, кроме убогих лачуг, а таких людей было множество? Ответ прост. Власть не ведала, как и чем живет народ. Как прежде, так и сейчас. Да и не волновало это чиновников – в прошлом и настоящем… Позже, основательно ознакомившись с эпидемиологической обстановкой, Закревский прозрел: «Но ничто так не располагало к страху, к унынию и к беспокойству духа, как беспрерывно издаваемые правительством предостережения, наставления, распоряжения (кои тут же отменялись), попечительские посещения, ежедневные разнородные требования полиции, тревожившие и наводившие страх на жителей столицы…» К тому же, газеты постоянно нагнетали, будоражили: «В течение суток заболело 212, выздоровело 8, умерло 100…» «В ближайшее время ожидать хороших новостей нет оснований…» Правды никто не ведал, и слухи клубились – один тревожнее другого. Ну, разве это не похоже на сегодняшний день? Отважный монарх Надо отдать должное Закревскому – он был смел, презирал опасность. Всем интересовался, на все имел собственное мнение. Он не только оцеплял города, но и на больших дорогах между губерниями и уездами учреждал караулы, заставы и карантины. Те, кто пытались пробраться тайком, рисковали, ибо Закревский приказывал солдатам палить из ружей. Все это привело к обратному эффекту. Сосредоточение в карантинах большого количества людей и животных приводило не к прекращению холеры, а к еще большему ее распространению. Зараза стала появляться там, где ее совсем не ждали. Народ трепетал… «Я приеду делить с Вами опасности и труды, - писал Николай I московскому генерал-губернатору Голицыну в сентябре 1831 года. - Преданность в волю Божию! Я одобряю все Ваши меры. Поблагодарите от меня тех, кои помогают Вам своими трудами. Я надеюсь всего более теперь на их усердие…» Царь не побоялся приехать в город, охваченный холерой. Произошло это 29 сентября 1831 года. Первым делом он посетил Голицына, от него отправился в Иверскую часовню, где долго молился, стоя на коленях перед иконой Богородицы. В тот же день Николай I прибыл на молебен в Успенский собор Кремля. Московский митрополит Филарет встретил его словами: «Благословен грядый на спасение града сего!» Приезд императора в Москву вызвал небывалое воодушевление горожан. Николай I был в гуще событий: отдавал необходимые указания, собирал деньги, устраивал приюты для детей, потерявших родителей. Целых десять дней он провел в городе, в котором каждый день заболевали и умирали десятки людей. Царь бесстрашно входил в холерные палаты, беседовал с докторами, участливо склонялся к больным. При этом монарх не предпринимал никаких мер предосторожности, надеясь лишь на благосклонность судьбы. Смерть ходила за Николаем I по пятам, однако, лишь погрозила. Умер его придворный лакей, скончалось несколько приближенных. Однажды за обедом царь почувствовал себя худо и вышел из-за стола. О дальнейшем поведал шеф жандармов, генерал Александр Бенкендорф: «Вслед за ним поспешил доктор, столько же испуганный, как и мы все, и хотя через несколько минут он вернулся к нам с приказанием от имени государя не останавливать обеда, однако никто в смертельной нашей тревоге уже больше не прикасался к кушанью. Вскоре показался в дверях сам государь, чтобы нас успокоить; однако его тошнило, трясла лихорадка, и открылись все первые симптомы болезни. К счастью, сильная испарина и данные вовремя лекарства скоро ему пособили, и не далее как на другой день все наше беспокойство миновалось» «Уволили, как будочника» В декабре 1830-го года эпидемия в Москве пошла на убыль. Весной следующего года о холере заговорили снова, однако это были лишь одиночные вспышки болезни. Недугу словно надоело в Белокаменной, и он умчался собирать свой кровавый урожай в Санкт-Петербург… Вернемся к Закревскому. Борьба с эпидемией холеры в России, не принесла ему лавров. Слишком много за это время случилось волнений, потрясений, холерных бунтов. По отзывам современников, деятельность генерала «совершенно парализовали хозяйственную жизнь страны, а эпидемии не остановили. Тысячи людей и лошадей с товарными обозами задерживались у застав, высиживая карантин». Да и царь стал холоден с генералом. Пришла пора покидать должность, что Закревский и сделал в октябре 1831 года… Отставка его растянулась на долгие годы. Но все это время генерал терпеливо ждал своего часа. И он пробил в 1848 году, когда Николай I назначал его московским генерал-губернатором. Современники отмечали, что Закревский управлял городом, как помещик своей деревней – своенравно, безоглядно и жестоко. Как бывало при эпидемии холеры, только карантинов он уже не создавал. Зато опутал Москву системой доносов и шпионства. В ту пору ходил анекдот: «Чем отличаются жандармы Закревского от беременной женщины?» «Женщина может недоносить, а жандарм обязательно донесет». Закревский не терпел, когда с ним спорили, ссылаясь на законы. «Я здесь закон!» - кричал он. Его любимыми репликами были: «Не позволю!» и «Упеку!» Горожане боялись Закревского, как огня. Упорно ходили слухи - и сам генерал-губернатор подтвердил сие позже, - что царь вручил ему стопу бланков со своей личной подписью. Достаточно было вписать туда любое имя, и несчастный без суда и следствия отправлялся в острог или в Сибирь Генерал-губернатор разругался и с дворянством, и с купечеством. К последнему он усердно применял систему принудительной благотворительности. Патриархальная Москва была смущена проявлением столь дикого произвола и неуемного служебного рвения. Горожане молили Бога, чтобы Закревского удалили из города. Но он ушел в отставку только в апреле 1859 года после одиннадцатилетнего управления Белокаменной. Возможно, граф просидел бы в своем кресле дольше, однако случился скандал с его дочерью. После отставки он, обиженный, уехал за границу. Вспоминая былое, не единожды вздыхал: «Уволили, как будочника». Потом вернулся в Москву – жил сначала в Газетном переулке, потом - в собственном особняке в Леонтьевском переулке. И последнее. Говорили, что дома и среди друзей Закревский слыл добрым и милейшим человеком. Что ж, у тиранов такое случается. Наденут на лицо маску, словно при эпидемии. И выглядят вполне благообразно. Только недобрые глаза выдают характер…