Как Москва сидела на карантине при царях и императорах
Сергей Собянин уже неоднократно хвалил москвичей за прилежное соблюдение режима самоизоляции. Однако в прошлом карантин не раз доводил главные города России до бунтов. Отражать эпидемии у нас умели с царских времен, изобретая ограничения для подданных в режиме реального времени. Но иногда от этих мер становилось только хуже. В истории Москвы особенно сильный след оставили три эпидемии и, соответственно, три карантина – при чуме времен царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, при ней же в 1771 году (то есть на десятый год правления Екатерины II) и при холере, пробравшейся в Первопрестольную через пять лет после восстания декабристов. Меж тем гений Луи Пастера взошел уже во второй половине XIX века, а антибиотик пенициллин и вовсе появился только в 1928-м. До того единственным эффективным средством противодействия инфекциям оставались административные карантины. Реальная роль медиков сводилась к «мозговым центрам» при чиновниках, а население могло уповать только на силы своего организма. Как говорил гоголевский смотритель богоугодных заведений Земляника, «человек простой: если умрет, так и умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет». То, что современникам писателя казалось сатирой, в случае с опасными инфекциями было констатацией истины – никаких лекарств попросту не существовало. Например, чуму в «век золотой Екатерины» лечили через «выгонку пота», которая ее возбудителя, разумеется, не убивает. С древних времен и вплоть до падения империи применяли и окуривание как метод дезинфекции – сжигали в кострах можжевельник, полынь, ромашку. Но если можжевеловое масло действительно обладает антибактериальными свойствами, то расхваленная еще римлянами полынь в этом смысле абсолютно бесполезна. В конечном счете все, что могли сделать властители, это попытаться сдержать распространение эпидемии, вверив Богу судьбы подданных. Перекрыть очаг – и ждать, что будет. Российское государство весьма в этом преуспело. Некоторые историки считают, что именно Русское царство первым поставило на широкую ногу практику карантинных застав. А ряд мер, внедряемых тогда властями по интуиции, с точки зрения современной эпидемиологии представляются вполне разумными. То, что они не сработали в случае трех великих эпидемий, другой вопрос. Но не сработали – это факт. «Моровое поветрие» 1654-1657 При Алексее Михайловиче подвела неспешность бюрократии: указы об ограничительных мерах должны были идти непосредственно от первого лица через воевод-губернаторов. В итоге чума пришла в Москву раньше, чем успели ввести строгий карантин, а сами карантинные меры тут же перестали работать. Пограничники-стрельцы, столкнувшись с болезнью, попросту разбегались, перенося заразу дальше. Однако сеть таких карантинных пунктов, особенно сильно развитая на смоленском направлении, сыграла свою роль – от чумы удалось отгородить царя и русское войско, которые тогда воевали с Речью Посполитой. Администратором процесса выступил лично патриарх Никон. Меры были достаточно строгие – с жесткими санкциями для тех, кто избегал досмотров, укрывал у себя путников или обкрадывал чумные дома. А корреспонденцию правителю передавали так: гонец с одной стороны пограничного костра по буквам зачитывает текст, второй записывает и везет дальше. Что же касается товаров, они окуривались или вымораживались. Вещи, принадлежавшие зараженным, сжигались. Среди вполне разумных мер, внедряемых тогда властями, запрет священникам, отпевающим покойников, контактировать с другими группами прихожан. Также существовал запрет на похороны в черте города, но он, к сожалению, не сработал – предписание массово игнорировалось, так как, по вере того времени, упокоенные не возле церкви не имели шансов на царствие небесное. Как следствие, продолжали хоронить даже на территории Кремля. Другие ограничения на «массовые мероприятия» не вводились, в то время как набиравшие популярность коллективные молебны и крестные ходы сопутствовали распространению чумы. В конечном итоге Москва потеряла до половины жителей. «Чумной бунт» 1771 Ограничения со стороны властей сильно запоздали и в случае с эпидемией чумы 1770-1772 годов – последней крупной «жатве» этой болезни в Европе. По той причине, что ранний карантин был тогда не выгоден слишком многим влиятельным людям. Например, против него протестовали военные – армия вела кампанию против турок и была заинтересована в беспрерывном снабжении. Поэтому штаб-доктору Шафонскому, первым выявившему вспышку «моровой язвы» в военном госпитале (сейчас там находится госпиталь Бурденко), запретили разжигать панику. Также карантина боялись промышленники. Следующая вспышка случилась на суконном предприятии, крупнейшем в столице – и первоначально скрывалась. Генерал-губернатор Салтыков в письмах к императрице сообщал, что в городе все благодатно и слухи беспочвенны. Когда правда вскрылась, рабочие уже успели разнести инфекцию по всему городу. Переписываясь со своими контактами в Европе (с тем же Вольтером), императрица тоже высмеивала сплетни о «моровой язве» в России и в русской армии, так как это могло навредить имиджу ее правления, а в пиаре она знала толк. По той же причине была установлена особая цензура корреспонденции – сообщения о пришедшей с юга чуме не должны были просочиться на Запад. Параллельно Екатерина перевела Москву в ручное управление и слала депеши Салтыкову, чуть ли не ежедневно расширяя свой список мер и советов. Все, что касается лечебной части, внимания не достойно из-за заведомой неэффективности (например, по требованию императрицы опытную группу пытались вылечить через натирание льдом). Зато из мер административного карантина многие дублируются до сих пор. Например, была ограничена рыночная торговля, закрыты питейные заведения и бани, приостановлены почти все предприятия. Обозы с продуктами для Москвы останавливались за несколько верст от нее. Сделки заключались под присмотром полиции, а деньги и документы обеззараживались санитайзером того времени – уксусом. Больных и подозрительных изолировали в лазаретах и карантинных домах. Всюду, где можно, выставлялась охрана. Опустевшие дома забивались досками (что, впрочем, не спасало от мародерств и дальнейшего распространения эпидемии). Бродяг и нищих заблокировали в ночлежках. Запретили и массовые собрания в помещениях. Правда, Екатерина рекомендовала Салтыкову заменить их массовыми гуляниями на свежем воздухе. Однако шансов выйти из карантинного дома живым было немного – и все это прекрасно понимали. Как следствие, люди не только пытались скрыть свое заражение, но и наделили лазареты устойчивой славой душегубок. Чума продолжала свирепствовать, и настал тот день, когда «старый хрыч» (выражение императрицы) Салтыков и прочее руководство в буквальном смысле бежали из Москвы – и город, жители которого были массово недовольны карантином и «врачами-вредителями», погрузился в анархию. Убийство архиепископа Амвросия. Гравюра Шарля Мишеля Жоффруа Фитиль знаменитого чумного бунта оказался подожжен, когда архиепископ Амвросий запретил проводить молебны у Боголюбской иконы Божьей Матери на воротах Китай-города, саму икону велел спрятать, а ящик для народных пожертвований опечатать. До того со ссылкой на «вещие сны» по городу пустили слух, будто бы мор стал наказанием за забвение иконы – и она быстро стала точкой народного притяжения. Архиепископ был образованным человеком и наверняка знал о том, что поднимать иконы на пики подальше от целовальников придумали еще при Константине Великом. Как бы там ни было, в его глазах ажиотаж вокруг святыни мог подстегнуть эпидемию – и иерарх решил рискнуть. Амвросия в ходе бунта растерзала толпа за «ограбление Богородицы». То же произошло с некоторыми медиками, а госпитали и лазареты оказались разгромлены. Бунтовщики требовали открыть бани, избавить их от обязанности карантина и хоронить умерших у церквей. Вакханалию удалось унять ценой боев за оградами Кремля с сотней трупов. В Москву был срочно направлен граф Григорий Орлов. Считается, что он спас Первопрестольную от чумы и тем самым обеспечил себе славу в веках. Но он должен делить эту славу с «генералом Морозом» (кишечная палочка не любит низких температур, что страховало Москву он нее в первой половине тысячелетия) и с самой императрицей, поскольку применяемые им карантинные меры были теми же, что при Салтыкове. Однако двух очевидных достижений у него отнять невозможно. Во-первых, вместе с Орловым в город вернулась власть, причем власть деятельная. Граф лично инспектировал стройки, больницы и лазареты, завел регулярные консультации с учеными мужами, а о предпринимаемых мерах и предписаниях людям стали сообщать священники. Это вернуло народу доверие и уважение к начальству. Во-вторых, Орлов привлек в город огромные ресурсы не только лишь военной силы, но и по части денежных средств. А именно: возродил экономику города за счет инфраструктурных работ и начал выплачивать деньги за соблюдение карантина в лазарете, из-за чего количество избегавших изоляции резко сократилось. Но, с точки зрения Екатерины II, главным было то, что эпидемия не ушла дальше на север – в Петербург. В случае с холерой веком позднее этот успех повторить не удалось, хотя карантинно-блокадные меры были приняты беспрецедентные. Первая эпидемия холеры 1830-1831 Министр внутренних дел Арсений Закревский – человек упрямый, деятельный, подозрительный до паранойи и, согласно отзывам современников, не слишком умный – поставил на пути холеры такое количество заслонов, что в ряде мест попросту заморозил всю хозяйственную деятельность и прервал жизнеобеспечение. У застав образовывались огромные толпы, провизию держали на карантине, народ ждал голода и громко роптал. Провал был признан на высочайшем уровне – Закревский ушел в отставку (что не помешало ему впоследствии стать московским генерал-губернатором, одним из самых ненавидимых в истории города), а спасать положение пришлось лично императору. Чтобы не допустить повторения «чумного бунта», он немедленно отбыл в пораженную эпидемией Москву и оставался там десять дней. Пушкин, которого карантин запер в Болдино дописывать «Евгения Онегина», посвятит этому стихотворение «Герой». Однако бунт впоследствии все-таки вспыхнул в самом Петербурге. Народ роптал на то же, на что и сто лет назад: на карантин, на врачей, на «отравителей» (особенно часто, на фоне польского восстания, обвиняли поляков). То тут, то там доходило до уличных самосудов, под которые попадали люди с санитайзерами – все тем же уксусом и известью (их носили с собой, чтобы обеззараживать руки и протирать виски). Когда разгромили больницу на Сенной площади, убив нескольких полицейских и медиков, Николай I пошел ва-банк – въехал в толпу на своей коляске, поднялся и рявкнул: «На колени!». Народ повиновался, а после речи монарха разошелся замаливать грехи. В сухом остатке, меры, предпринимаемые российскими и европейскими властями для борьбы с эпидемиями, во многом остаются теми же, что и столетия назад. Это изоляция заболевших, блокировка передвижения между городами, санитарная обработка зданий и грузов, закрытие мест массового скопления людей, ограничения в деятельности религиозных организаций, борьба с паникой и фейками (разве что Орлов использовал для этого священников, а при Николае I издавалась специальная карантинная газета). А вот медицина, к счастью, с тех пор шагнула далеко вперед.
