Булгаковщина всегда первой свежести
И если в Москве Михаил Афанасьевич жил на Малой и Большой Пироговых улицах, Больших Никитской и Садовой и прочих, то в Киеве есть один единственный адрес, навсегда впечатавшийся в карту почитателей Булгакова на всех континентах (сколько бы еще киевских квартирок не принимали это семейство). Именно здесь, на Андреевском спуске,13 проводятся ежегодные чтения произведений писателя, переведенных и изданных на языках народов мира. Например, последние чтения предлагали сделать это по книгам на азербайджанском, английском, белорусском, болгарском, армянском, вьетнамском, греческом, грузинском, датском, эсперанто, эстонском, иврите, исландском, испанском, итальянском, каталанском, китайском, латышском, литовском, голландском, немецком, норвежском, польском, португальском, румынском, сербском, венгерском, узбекском, украинском, фарси, финском, французском, хорватском, чешском, шведском, и японском языках. А сколько экранизаций булгаковских произведений совершено — одна Википедия знает! Даже рассказы из цикла «Записки юного врача» британцы превратили в мини-сериал «A Young Doctor's Notebook» с Дэниелом Редклиффом в главной роли. Для исполнителя роли Гарри Поттера более подошло бы сняться в массовке «Мастера и Маргариты», чем ломать комедию на темы сельской медицины в России. Но «каков поп — таков и приход». И сериал был не о морфии, если что. Конечно, все гости литературного фестиваля сиживали на знаменитой чайной веранде, на которую обычно заходят со двора. Какие же здесь подают варенья! Сотрудницы Литературно-мемориального дома-музея Михаила Булгакова устраивают иногда и за приемлемую плату чаепития с угощениями для простых смертных. И, в этом случае, приобщение к киевской истории и быту великого писателя протекает гораздо приятнее и вкуснее. Судите сами: если повезет, то за 130 гривен можно отведать чай, варенье, сушки, выпечку и послушать воспоминания первого директора музея Анатолия Кончаковского о встречах с первой женой Булгакова Татьяной Лаппой. Можно было бы упомянуть еще и другие адреса, выходящие за границы двух столиц — например, Каменец-Подольский и Черновцы, где Булгаков-медик побывал во времена военной службы в Первую мировую. Но достаточно сказать, что в последнем городе есть мемориальная доска в честь этого, на которой он назван Опанасовичем. Есть ли доски во Владикавказе, Тифлисе и Батуме, где он врачевал белогвардейцев — не суть, потому что пора вернуться в Киев. Не исключено вполне, что юный Миша 1891 года рождения присутствовал на встречах своего отца с отцом юного Игоря 1889 года рождения — будущего «Мистера Геликоптера» Игоря Ивановича Сикорского. Потому что отцы обоих юнцов приятельствовали на почве богословия, будучи в прошлом учениками Киевской духовной академии. И вот вполне могли эти подростки по дороге друг к другу в гости (с Андреевского спуска мимо Софиевского собора к Золотым воротам и на Ярославов Вал) заглядывать в окна кафе-кондитерской «Маркиза» на углу Владимирской и Прорезной — какие десерты там предлагались! Кафе располагалось в роскошном не только снаружи, но и и внутри доме: зеркала, ковры, лепные украшения, электрическое освещение, первый в городе электрический лифт фирмы «Отис» и первая система парового отопления. Именно в кафе «Маркиза», которое упоминает Михаил Булгаков в «Белой гвардии», подавали соленое и рассыпчастое печенье «Камплэтэн» и кофе самых дорогих сортов — "Ява", "Цейлон", "Мокка" — в красивых расписных фарфоровых чашках. Мог ли позволить себе такую роскошь Булгаков-младший — вопрос риторический. Уже о нем взрослом вспоминала его первая жена Татьяна Лаппа: «…не любил экономить и был человеком порыва. Если ему хотелось проехаться на такси на последние деньги, он без раздумья решался на этот шаг». Кстати, венчал молодых легендарный потомок дворянского рода киевских священников Глаголевых отец Александр, который был профессором в Киевской духовной академии — старшим коллегой отца Михаила. Он останавливал погромы в дореволюционном Киеве и защищал евреев во время "кровавого навета" дела Бейлиса. Находясь, можно сказать, по разные стороны судебной экспертизы с вышеупомянутым профессором психиатрии университета св.Владимира Иваном Алексеевичем Сикорским. А дети отца Александра в годы Великой Отечественной войны спасали в Киеве евреев от Бабьего Яра, из-за чего семья Глаголевых числится в так называемых израильским мемориальным центром Яд Вашем Праведниками народов Мира. Так вот с первой женой Татьяной и вкусил врач Михаил Афанасьевич Булгаков тягостей и лишений мировой и гражданской войн, она же выходила его после тифа и испанки и — на время — отдалила от морфия. Последнее случилось в период служения им земским врачом, что и нашло отражение в тех самых «Записках…». В этих ужасных своей правдивостью рассказах места для пиршества, кажется, не было совсем: «Я же — врач Н-ской больницы, участка, такой-то губернии, после того как отнял ногу у девушки, попавшей в мялку для льна, прославился настолько, что под тяжестью своей славы чуть не погиб. Ко мне на прием по накатанному санному пути стали ездить сто человек крестьян в день. Я перестал обедать. Арифметика — жестокая наука. Предположим, что на каждого из ста моих пациентов я тратил только по пять минут… пять! Пятьсот минут — восемь часов двадцать минут. Подряд, заметьте. И, кроме того, у меня было стационарное отделение на тридцать человек. И, кроме того, я ведь делал операции. Одним словом, возвращаясь из больницы в девять часов вечера, я не хотел ни есть, ни пить, ни спать. Ничего не хотел, кроме того, чтобы никто не приехал звать меня на роды». (Кажется, нынешние врачи тоже преисполнены долга до изнеможения.) Было бы совершенно непростительно по отношению к читателю заканчивать экскурс в историю Киева, Булгакова и его книг такой вынужденной докторской аскезой. Поэтому напоминанием о других, по-своему карантинных, киевских днях будет описание стола в том самом Доме Турбиных: «Николка из кухни тащит самовар, и тот поет зловеще и плюется. На столе чашки с нежными цветами снаружи и золотые внутри, особенные, в виде фигурных колоннок. Скатерть, несмотря на пушки и на все это томление, тревогу и чепуху, бела и крахмальна. Под тенью гортензий тарелочка с синими узорами, несколько ломтиков колбасы, масло в прозрачной масленке, в сухарнице пила-фраже и белый продолговатый хлеб». Как современно звучит, несмотря на технический прогресс, который грозится сжаться до минимума от страха перед пандемией! Вот и получается, что вся эта булгаковщина (и жизненная, и литературная) во все времена — первой свежести, настоящести. То есть, классика.
