Феликс Новиков — о самом продолжительном периоде советской архитектуры и мифах, окружающих творческие открытия
Феликс Новиков — народный архитектор СССР, автор термина «советский модернизм» и проекта Дворца пионеров на Воробьёвых горах. Strelka Mag поговорил с ним о главных датах в истории советской архитектуры, людях, защищавших отечественный модернизм, и архитектурных мифах, не позволяющих всем соскучиться. Феликс Новиков. Фото: Tatlin Феликс Новиков — доктор архитектуры, лауреат Госпремий СССР и РСФСР. Проектировал московскую станцию метро «Краснопресненская», дом-флейту, Научный центр микроэлектроники и МИЭТ в Зеленограде, занимался комплексом зданий посольства СССР в Мавритании в городе Нуакшот. Дворец пионеров, «Краснопресненская» и МИЭТ сейчас имеют статус объектов культурного наследия. Более 30 лет работал над комплексом Тургеневской площади в Москве, от авторства впоследствии отказался в связи с искажением замысла. Автор множества статей и монографий, среди которых «Московский дворец пионеров» (1964), «Зодчие и зодчество» (2002 — Нью-Йорк, 2003 — Москва), Felix Novikov (рус./англ. 2009), «Советский модернизм» (2010), Behind the Iron Curtain. Confession of a Soviet Architect (англ., 2016), «По сусекам архива и памяти» (2017), «Размышление о мастерстве архитектора» (2017), «Зеленоград — город архитектора Игоря Покровского» (2019). С 1993 года живёт в США. Как появилось словосочетание «советский модернизм» 7 сентября 2004 года я впервые взглянул в календарь предстоящего 2005-го и заметил одну отмеченную чёрным дату, которую сам бы пометил красным. Это 4 ноября — день, когда вышло Постановление ЦК КПСС и Совмина СССР «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», решительно изменившее курс дальнейшего развития советской архитектуры. В 2005 году этому документу исполнялось 50 лет. Тогда я написал письма директору музея архитектуры Давиду Саркисяну и президенту МААМ Юрию Платонову с предложением устроить выставку этой архитектуры, которую, не задумываясь, назвал «советским модернизмом», и отметил конец этого явления 1985 годом. Предложение было принято. Я приезжал в Москву во время подготовки выставки. Куратором был Андрей Гозак, и выставка открылась с некоторым опозданием — в апреле 2006-го. Название «советский модернизм», конечно, не сразу вошло в научный обиход. И тогда, и до сих пор некоторые «исследователи» данного периода называют это явление «послевоенный модернизм». Нет у них памяти о том, что целых десять лет после Победы в стране безраздельно господствовал сталинский классицизм, завершившийся парадом многонациональных павильонов ВДНХ, открывшихся 1 августа 1954-го. А спустя всего лишь пять месяцев, 7 декабря, Никита Хрущёв своей речью на Всесоюзном совещании строителей в Кремле решительно покончил с «излишествами». Что же касается вхождения в научный обиход, этому способствовал вышедший в 2010 году в издательстве TATLIN альбом «Советский модернизм: 1955–1985», в котором содержалось 100 выбранных мною объектов, мой исторический очерк об этом явлении и его оценка из ХХI века американским коллегой Владимиром Белоголовским. С этим названием согласились ведущие исследователи современной архитектуры, приславшие авторам свои отзывы на альбом: Чарльз Дженкс, Жан-Луи Коэн, Кеннет Фрэмптон и Александр Рябушин. А в ноябре 2012-го в Вене прошла выставка модернизма четырнадцати бывших республик СССР (без России), устроенная Венским центром архитектуры. Её 358-страничный каталог также назывался Soviet Modernism. Общий вид Дворца, 1962 г. Фото: Феликс Новиков Как Хрущёв защитил Дворец пионеров, его авторов и весь советский модернизм Хрущёв открывает Дворец. Справа от него: И. Покровский, Ф. Новиков, В. Кубасов. В отличие от конструктивизма и сталинской классики, развитию модернизма в СССР ничто не препятствовало. Но могло быть иначе, ведь модернизм нравился не всем. Я помню, как при утверждении проекта Дворца пионеров на заседании Исполкома Моссовета один из членов столичного ареопага сказал: «Разве это дворец? Мы что, не знаем, какие бывают дворцы?» Тогда главный архитектор Москвы Иосиф Ловейко парировал: «На этом примере мы научим вас понимать новую архитектуру!» А когда Хрущёв, «освятивший» своим присутствием церемонию открытия Дворца, осмотрел комплекс, подошёл к трибуне на главной площади и, обратившись к пионерскому параду, произнёс похвальное слово об архитектуре, для авторов это стало сюрпризом. Он сказал: «Хорошо, очень хорошо вы всё тут сделали. Мне очень понравилась выдумка архитекторов и художников. Это сооружение я считаю хорошим примером проявления мастерства и архитектурно-художественного вкуса. Думаю, что в оценке таких сооружений трудно достичь единого мнения — кому-то нравится, кому-то не нравится. Но мне нравится ваш Дворец, и я высказываю вам своё мнение». Понятно, что такое заявление первого лица государства стало поддержкой не только для этой работы, но и для всего модернистского движения. Но всё-таки почему Хрущёв сказал, что Дворец «кому-то не нравится», как до него дошло это мнение? Я задумывался над этим вопросом и знаю на него ответ. Сначала скажу об одном эпизоде нашей работы. Сейчас у входа на территорию Дворца стоит Мальчиш-Кибальчиш скульптора Фролова и архитектора Кубасова. А поначалу на этом месте предполагалось установить работу Эрнста Неизвестного «Космонавт», который мыслился авторам как символ пионерства. Руководство Союза художников этому воспрепятствовало. Каким образом? Достаточно было позвонить по «вертушке» первому секретарю ЦК Комсомола Павлову с должной рекомендацией, чтобы договор не был подписан. Слева направо: Григорий Саевич, Феликс Новиков, Эрнст Неизвестный. Кадр из фильма о Зеленограде «Мой город», 1972 г. Отрицательное отношение к архитектуре Дворца и к монументальным произведениям сложилось в руководстве Союза художников и Академии художеств. Никому не известные молодые архитекторы и художники получили такую ответственную работу и позволяют себе сомнительные новации, подражая западным образцам. Разумеется, звонить Хрущёву им по рангу не позволялось, но сообщить своему куратору, заведующему отделом культуры ЦК партии Дмитрию Поликарпову, было их долгом. Мнение ведущих мастеров изобразительного искусства было доложено руководителю партии и страны. Но Дворец ему понравился, и Хрущёв своей оценкой защитил авторов. А ровно через полгода Герасимов и Серов привели Хрущёва в Манеж на выставку 30-летия МОСХа и там столкнули его с Неизвестным, создав знаменитый скандал. Это был реванш. Но только архитектуры он уже не касался. Тот скандал пресёк новаторские тенденции в изобразительном искусстве. Спустя три месяца объектом жёсткой критики Хрущёва стали Андрей Вознесенский и Василий Аксёнов, а потом досталось Марлену Хуциеву за фильм «Мне двадцать лет» и Виктору Некрасову за его очерк о поездке в США. Архитектуре повезло, и Дворец пионеров сыграл в этом деле ключевую роль. 1 июня 1962 г. Парад открытия Дворца пионеров Закончилась ли эпоха модернизма Что касается 1985 года как конечного года модернизма, то это, разумеется, условно. В том году случились два важных события — политическое и профессиональное. И оба отразились на судьбе советской архитектуры. Пришёл к власти Михаил Горбачёв и начал свою перестройку, приведшую к серьёзным экономическим последствиям и резкому сокращению объёмов строительства. А ещё, спустя семь лет после выхода на Западе, появилась в русском переводе Рябушина книга Чарльза Дженкса «Язык архитектуры постмодернизма». Только я знаю, что грозило переводчику за эту инициативу, и могу об этом рассказать. Один из сотрудников СА СССР сообщил в КГБ, что эта книга носит диверсионный характер, подрывает устои советской архитектуры. Председатель КГБ Чебриков написал Горбачёву докладную об этой диверсии. Тот отправил её на рассмотрение в строительный отдел ЦК КПСС, где нашлись умные люди, замявшие дело. Об этом мне тогда рассказал инструктор этого отдела ЦК Олег Кошкин — сегодня учёный секретарь Российской академии художеств. А я спустя четверть века рассказал Рябушину. Тем не менее книга повлияла на дальнейшее развитие советской архитектуры, и многие модернисты изменили своим прежним идеалам. Но не я, ибо прежде, в 1956-м, предав классику, стал модернистом. Дважды сменить творческую ориентацию в архитектуре — значит предать себя. Остаётся вопрос, когда завершился модернизм. Смотря как считать. Если с момента завершения строительства последнего модернистского проекта, то, по моей информации, это случилось в 2009 году, когда в Ереване был официально открыт знаменитый «Каскад» — блестящая работа Джима Торосяна и Саркиса Гурзадяна, украсившая армянскую столицу. А если принять к сведению, что калининградский Дом Советов Юлиана Шварцбрейма, начатый в 1967 году, ещё не достроен, то модернизм продолжается по сей день. Фрагмент комплекса МИЭТ в Зеленограде, 1972 г. Да здравствуют мифы! В моей книге «Зеленоград — город архитектора Покровского» собраны рассказы о разных обстоятельствах, касающихся истории создания города. Но в интернете можно найти и множество мифов. К примеру, о том, что МИЭТ подражает университету, построенному в Финляндии Алваром Аалто, или что Эрнст Неизвестный предлагал расположить свой рельеф на фасаде. Мифы сопутствуют всей истории мировой архитектуры. Иногда они служат её украшению, если хотите, романтизации, иногда содержат в себе ложную информацию. Проходит время, уходят из жизни её герои, но более молодые свидетели остаются. Появляются новые поколения, судящие о прошедшем по слухам, и они тоже вольны фантазировать на любую тему, по-своему трактовать факты и вымысел. Но я начну вот с чего. Суждение о сходстве МИЭТ и Аалтовского университета содержалось в тексте старшего научного сотрудника НИИТИАГ, профессионального «историка» архитектуры. При этом сходство никак не было проиллюстрировано. Проектировались и строились эти объекты одновременно, но проекта великого коллеги я не видел. На самом деле, сходство только в том, что оба комплекса построены из красного кирпича. В Финляндии — из финского, в Зеленограде — из латвийского. В остальном ничего общего нет — ни в композиции, ни в деталях. Главный вестибюль МИЭТа, работа Эрнста Неизвестного. Фото: МИЭТ (виртуальный тур) Должен заметить, что среди наших исследователей модернизма есть такие, кто видит своей главной задачей поиск источников, из которых автор извлёк формы и детали своего произведения. Изыскав что-либо подобное, они сладострастно описывают эти источники. Однако архитектура испокон веков опиралась на опыт предшественников. И Парфенон не был бы Парфеноном, если бы до него не было множества более ранних периптеров. Владимир Шухов был гениальным инженером и использовал возможность построить свою башню. Если бы он этого не сделал, её непременно воздвиг бы кто-нибудь другой. Но если бы не было Райта, именно такой музей Гуггенхайма не построил бы никто. Архитекторы вправе использовать любые технические достижения и творческие открытия. Но, разумеется, собственные — превыше всего. Лучше смотрите, что автор извлёк из понимания среды, из функции, из технических средств созидания, из применяемого материала и, наконец, из своего эмоционального отношения к задаче. А Эрнст Неизвестный ничего не предлагал для фасада МИЭТа. Я пригласил его исполнить рельеф, когда определилось его место в композиции главного вестибюля и стало ясно, что без него объект не будет завершён. И всё-таки да здравствуют мифы! Без них жизнь станет много скучнее. Фотографии предоставлены Феликсом Новиковым
