Какой конец ждет общество «комфорта»?

Чего мы сегодня хотим? Как мы живем? Что с нами происходит? Обычно, в ответ на вопросы подобного рода, говорится о пресловутом «обществе потребления». Безусловно, гипертрофированная центрированность на потреблении является одной из важнейших черт нашего общества. Однако, эта черта далеко не единственная. Кроме того, даже если попытаться рассмотреть только ее одну, то все равно придется говорить о чем-то более глубоком. Ведь потреблением человек «заедает» отсутствие смысла. То есть, «нить» от потребления ведет в более широкие и глубокие сферы, — метафизические в том числе. И именно в этих более глубоких сферах скрывается от нас сокровенная суть нашей эпохи. Свойство же подобной «сути» — интеграция, вмещение в себя всего множества видимых черт. Интересно, что в этом смысле примерно такой же путь от одной из черт эпохи к чему-то более сутевому и всеохватывающему, проделал в своих рассуждениях знаменитый социолог Зигмунт Бауман. Заговорив о «текучем обществе», он в одном из своих интервью заявил: «Сегодня мы продолжаем менять мир, ни на что уже не надеясь». То есть рассмотрение обеих черт эпохи: гипертрофированного потребления и «текучего общества» приводит к одному и тому же — отсутствию смысла. Эта-то пустота и порождает все остальные аспекты. Такая эпоха пустоты и потери смысла обсуждалась давно и имеет свое вполне признанное название — эпоха «смерти бога». Считается, что этот термин ввел Ницше в своей книге «Веселая наука», которая вышла в 1881—1882 годах. Далее, принято считать (и не безосновательно), что эта «смерть бога» проложила начало постмодерну. Эпоха же постмодерна, согласно самим же теоретикам постмодернизма, характеризуется смертью любой метафизики, любого смысла. И это вполне закономерно, ибо, разумеется, «смерть бога» это не только и не столько смерть какого-то конкретного бога (христианского или любого другого) сколько смерть любого смысла и любой метафизики как таковых. Поэтому тут мы имеем дело с одной линией, идущей вроде как от Ницше, а на самом деле… На самом же деле впервые о смерти бога (в вышеозначенном смысле) еще за 75 лет до Ницше, а именно в 1807 году в своей ключевой работе «Феноменология духа», заявил главный апостол конца истории — Гегель. Для него, в отличие от Ницше, эта эпоха не только приходит как нечто, абсолютно закономерное и неизбежное, но и как нечто желанное, как один из обязательных этапов пути абсолютного духа к своему окончательному самопознанию. И если Ницше по поводу «смерти бога» сходил с ума, и его философия проникнута очевидным надрывом, то Гегель — абсолютно холоден. Эта разница, если так можно выразиться, философских темпераментов, с моей точки зрения, говорит о том, что Ницше (которого не без оснований многие считают антигуманистом) был более гуманистичным, нежели Гегель. В «Феноменологии духа» последний писал: «Несчастное сознание, напротив того, есть трагическая судьба достоверности себя самого, долженствующей быть в себе и для себя. Оно есть сознание потери всей существенности в этой достоверности себя и потери именно этого знания о себе, — потери субстанции, как и самости; оно есть скорбь, которая выражается в жестоких словах, что бог умер». Человек остался наедине с самим собой лишенным смысла — вот о чем тут, грубо говоря, говорит Гегель. Кроме того, тут же выше (я уж цитировать это не буду) он касается еще одной не менее важной темы — иронии. Ирония в эту эпоху как бы поглощает все смыслы. Не то ли самое мы видим и сегодня? Но человек без смысла не может. Он к чему-то должен относиться серьезно. В итоге место серьезного смысла заменяет гибрид жратвы, чрева, пустой наличествующей данности и различных смысловых суррогатов. Среди большого числа таких оправдательных суррогатов и псевдо «идеологем», объясняющих, почему именно стоит вновь и вновь потреблять, преобладают «ценности» комфорта, безопасности и долгожительства (отсюда толпы фанатов «ЗОЖа» — здорового образа жизни, не имеющего никакого отношения к нормальному желанию быть здоровым). В более же широком плане идеалом является гомеостатический покой. Все это: комфорт, безопасность и прочее, часто впрямую на полном серьезе так и именуются — «ценностями». То, что эти замечательные вещи ценностями в принципе быть не могут — никого не волнует. Причем, в большинстве случаев стремление к этим «ценностям» реализуется в ущерб всему человеческому. Ставка на разбухание средств в сочетании со скукоживанием целей порождают кризис в человеческих взаимоотношениях как таковых (пресловутая атомизация), кризис в культуре и искусстве, отсутствие образа будущего и общее омертвение. Поэтому-то, как только не стало СССР, который как-то собой согревал мир, неогегельянец Фукуяма провозгласил «конец истории», открыв дорогу этому «концу» в респектабельную политику. После этого уже многие вполне официально и на высшем уровне стали заменять все ценностное, человеческое, историческое на то, что как минимум не может выполнять эти «функции». Так, например, из средства превратилась в «ценность» демократия. А в 2012 году в интервью «Коммерсанту» Дмитрий Анатольевич Медведев задался следующим, по определению некорректным, вопросом: «Например, приватизация. Это ценность или прозаический механизм отчуждения государственной собственности»? А потом сам же на него и ответил: «В какой-то момент я пришел к выводу, что приватизация в России — это не просто передача собственности от государства в частные руки. Это идеологема, которая задает вектор развития страны». Таким образом, средство, инструмент (приватизация) было превращено Медведевым аж в «идеологему». В итоге это средство стало нести идеологическую функцию, которую по определению нести не может, — оно стало (по Медведеву) задавать вектор движения страны. Если нормальное общество регулируется ценностями, стоит на них, так или иначе понимает свое благо, то сегодняшнее общество вместо этого всего поставило суррогат в виде комфорта и безопасности. Поэтому правильней такое общество называть не по основному, так сказать роду его занятий — потребление, а по его «ценностным» установкам, то есть — обществом комфорта. Такой взгляд позволяет лучшее многое понять, увидеть предысторию вопроса. Как мы видим, Гегель выражал своей философией очень мощную тенденцию в европейской культуре, которая, увы, в отсутствии альтернативы в виде СССР сегодня вновь вернула себе господство. Однако, несколькими десятками лет позднее Гегеля на ту же тему общества конца, но уже в художественной форме, высказался британский барон и писатель Эдуард Булвер-Литтон (1803 — 1873) в своей знаменитой книге «Грядущая раса», которую он написал буквально за год до своей смерти. Причем он написал ее под псевдонимом Лоренс Олифант, и все равно книга имела большой успех, несмотря на то, что никто долгое время не знал имя настоящего автора (Литтон к тому времени уже был знаменит). Успех этой его книги, помимо прочего, способствовал распространению и укреплению гипотезы о полой земле. Ведь в свою «грядущую расу» Литтон поместил именно под землю. Эта гипотеза удерживалась очень долго не столько потому, что никто не мог ее опровергнуть, сколько из-за того, что она прочно вошла в мозг оккультистов и фашиствующих оккультистов прежде всего. Многие из них искали вход под землю, разумеется, в Гималаях. Литтон обогатил оккультизм еще одним важнейшим понятием: энергией «Вриль». Само слово «Вриль» стало очень широко использоваться в оккультной и, опять же, фашисткой и около фашистской среде. Говорили даже, что существовало одноименное оккультное тайное общество. Так о чем же книга Литтона и почему она так взбудоражила умы? Входил Литтон в общество Раозенкрейцеров, или нет — вопрос отдельный. Но совершенно очевидно, что входя в дипломатическую британскую элиту Литтон не мог не быть причастным к того, или иного рода структурам. Кроме того, свою книгу от имени своего героя (американца, а не англичанина, как сам автор), он окончил такими словами: «Мой доктор как-то откровенно высказал мне, что я подвержен неизлечимой болезни сердца, от которой без всяких предварительных страданий я могу неожиданно умереть. Поэтому я считал своим долгом оставить моим ближним это письменное предостережение о «Грядущей расе». После этого горячие головы просто не могли не начать искать то, о чем их предостерегали по принципу: «дети не суйте пальцы в розетку! Это идея»! — подумали дети. Не последнюю роль во влиятельности «Грядущей расы» сыграло и то, что Литтон посвятил книгу знаменитому индологу и филологу Фридриху Максу Мюллеру. Его классический труд «Шесть систем индийской философии» не теряет ценности и по сию пору. Это посвящение, а так же то, что в соответствии с Мюллеровской теорией языка Литтон «сформировал» язык «новой расы», органично сочетались с тогдашней модой на восток. Но главной «струей» конца 19 века, которая определяла настроения, формирование фашистской идеологии и моду на восток в том числе, была та тенденция «конца», которую оформил Гегель и которой интеллектуально противостоял, по сути, только Маркс, а позже уже СССР. Эта-то «струя» и предопределила успех «Грядущей расы» прежде всего. Ведь в ней рассказывается именно о том, что можно назвать «общество комфорта». «Новая раса», к которой попадает главный герой книги, живет под землей. Ее общественное устройство и качество людей — воплощают определенные гомеостатические идеалы покоя. Эта раса жила когда-то до людей на земле, а потом, вследствие катастрофы, вынуждена была спуститься под землю и там уже эволюционировать. Короче говоря, Литтон описывает идеал эволюции человека и общества. Идеал же этот состоит в том, что общество «Вриль», оно же «новая раса», обрело доступ к универсальной энергии «Вриля», при помощи которой решает все свои проблемы: войны, здоровья, пропитания, комфорта и прочие. Идеалом же самого общества является мертвенный покой, который на земле (то есть под землей) должен максимально быть приближен к покою небесному, а такой идеал, разумеется, наиболее полно может быть воплощен только после смерти, приход которой для жителей «Вриля» является чуть ли не праздником. Основной чертой этого общества является не только отсутствие новизны, но даже отсутствие самого желания оной, ибо таковое является признаком низших рас, в которые, разумеется, включено и наше человечество. «Новизна, без сомнения, имеет свою привлекательность в менее развитых обществах, чающих всего лучшего впереди, но мы лишены способности находить в ней удовольствие», — говорит один из представителей «грядущей расы». В итоге, через какое-то время эта раса «Вриля» должна выйти из-под земли и уничтожить человечество. Сам Литтон (в лице своего главного героя, разумеется), понимая, что это общество одновременно и чудовищно и одновременно воплощает идеал той культуры, к которой он принадлежит (в данном случае англосаксонской), не может до конца определиться с тем, утопия это, или антиутопия: «Меня теперь постоянно преследовала мысль, что я нахожусь среди народа, который, при всей своей внешней доброте ко мне и мягкости, во всякую минуту и без малейшего колебания может подвергнуть меня смерти. Добродетельная и мирная жизнь этих людей, вначале казавшаяся мне столь привлекательною, по сравнению с бурными страстями и волнениями нашего мира, теперь удручала меня своей скукою и однообразием. Даже ясная тишина этой, вечно освещенной, атмосферы способствовала к упадку моего духа. Я жаждал какой-нибудь перемены, все равно — будь то зима, буря, мрак. Я начинал сознавать, что мы, смертные, населяющие верхний мир, как ни мечтаем мы об усовершенствовании человека, как ни стремимся мы к высшей, более справедливой и мирной жизни, не подготовлены для того, чтобы долго наслаждаться тем самым счастьем, которое составляет наш идеал». Однако, определенным остается одно, что если подобный «идеал» общества комфорта будет реализован (а Литтон в своей книге перечисляет огромное количество черт общества «Грядущей расы», которые идентичны чертам дня сегодняшнего, кроме степени совершенства их воплощения разумеется), то человечество рано или поздно будет уничтожено. О чем, собственно, Бульвер Литтон и предупреждал.