Почему Запад вдруг озаботился религиозной политикой Китая

Нет, все-таки уникального совершенства достигло на Западе мастерство политических манипуляций. Любой «секрет Полишинеля», никакого секрета не представляющий, тамошние профессионалы от спецпропаганды обыграют так, что в миг сделают мировой сенсацией, вокруг которой будут выстраиваться спекулятивные сюжеты, которым позавидует кто угодно из мэтров детективного жанра. Вот очередной пример: «Си Цзиньпин хочет переписать Библию, чтобы адаптировать ее к линии Коммунистической партии». Это заголовок от Себастьяна Фалетти, пекинского спецкора французской Le Figaro. «Китайские власти настоятельно призвали представителей основных культов внести поправки в переводы исходных религиозных текстов, дабы привести их в соответствие с «требованиями новой эпохи», — взрывает «бомбу» журналист. Ссылаясь на некий «симпозиум от 6 ноября», прошедший под председательством Ван Яна, одного из членов Посткома Политбюро ЦК КПК, Фалетти стращает читателей планами властей Поднебесной «провести всестороннюю оценку существующих переводов религиозной классики». И добиться внесения в эти тексты «правок» там, где их содержание не соответствует интересам партии и правительства. Разумеется, новость многократно перепечатана и распространена сетевыми и не только СМИ, ей придан статус сенсации, а комментариям гарантирован обвинительный уклон в адрес «притесняющих религиозную свободу» властей КНР. Что на самом деле? Прежде всего о «симпозиуме от 6 ноября». Вот то самое сообщение «официального агентства Синьхуа», на которое ссылается корреспондент Le Figaro. «Сегодня (6 ноября — В.П.) во второй половине дня в китайской столице состоялось пленарное заседание 9-й сессии Бюро Всекитайского комитета Народного политического консультативного совета Китая (ВК НПКСК) 13-го созыва. На пленарном заседании присутствовал член Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК, председатель ВК НПКСК Ван Ян. В общей сложности 16 членов ВК НПКСК и его Бюро выступили на заседании, выразив полное согласие и решительную поддержку решению, принятому на 4-м пленуме ЦК КПК 19-го созыва. Они призвали тщательно изучать и претворять в жизнь дух прошедшего пленума. Пленарное заседание также настоятельно призвало членов комитетов НПКСК на всех уровнях принимать участие, вводить в практику и продвигать модернизацию системы и потенциала государственного управления». НПКСК — высший консультативный орган КНР, похожий на российскую Общественную палату, но с расширенным представительством и возможностями, ибо в нем представлены и политические партии — спутники КПК, и представители китайских зарубежных диаспор (хуацяо). Всекитайский комитет — постоянный орган НПКСК, действующий в промежутках между сессиями; Бюро — руководящий орган комитета. При чем здесь некий «симпозиум», о котором пишет Фалетти, непонятно. Как говорится, слышал звон, да не знает, где он. Содержание рассматриваемых вопросов, касающихся обсуждения решений октябрьского пленума ЦК КПК — да, может предусматривать затрагивание и религиозных вопросов, ибо речь идет о модернизации системы государственного управления. Но ясно, что данный вопрос как минимум не был главным, а рассматривался в общем контексте куда более масштабных мероприятий, ибо численность верующих всех религиозных конфессий в Китае на 2017 год оценивалась в 100 млн человек или менее чем 7,5% населения, хотя и с тенденцией к росту. Разумеется, и по китайским меркам это очень немало. Но и отнюдь не эксклюзив по влиянию на общественную жизнь. Откуда у французского корреспондента такой алармизм? Ответ простой: от некоего китайского, видимо, диссидента по имени Рен Яньли, работающего, заметим, в одном из государственных исследовательских центров Китайской академии социальных наук. Фалетти приводит три ссылки на его высказывания. Первое: «Это собрание свидетельствует о том, что контроль над религиями станет еще более жестким». Второе: «…Предписание видоизменить доктрину знаменует собой новый порог в стремлении президента Си Цзиньпина подавить любые взгляды, представляющие собой альтернативу точке зрения партии». И третье: «Власть существует для управления страной, экономикой, обществом, но не вероубеждениями. Похоже, некоторые лидеры этого не понимают». Можно долго спорить о том, являются ли эти высказывания примером демократизма или, напротив, авторитаризма. Но главный вопрос, точнее, оговорка «по Фрейду» — в упоминании «президентства» Си Цзиньпина. Коренной китаец, для которого Си — председатель, никогда так не скажет, поэтому, если Фалетти не приврал, то речь скорее всего идет об этническом китайце с другим гражданством, прикомандированном к соответствующему центру в КНР в рамках научного обмена. Иначе говоря, ни симпозиума никакого не было, а было заседание общественного органа, созданного государством в целях взаимодействия с общественностью и учета ее позиции и интересов. Ни религиозный вопрос в центре внимания не находился, и был искусственно извлечен из контекста и раздут с помощью определенных, явно недружественных к КНР, целей с помощью информационных технологий. Ни — и это, как сейчас убедимся, главное — сенсацией эта тема не является, ибо давно и последовательно реализуется в качестве государственной политики, начало которой было положено отнюдь не при Си Цзиньпине. Да и с западными гуманитарными мерками к продвижению этой темы в обществе восточного типа, которым является Китай, подходить можно или от незнания, или в глубоко провокационных целях, чтобы раздуть международный скандал на ровном месте. Словом, статья Фалетти — ни что иное, как образчик технологии информационной войны, которая ведется против Китая западными элитами, и французский журналист — никакой не «светоч правды», а манипулятор, выполняющий в этой войне вполне определенную функцию. А теперь факты из недавней истории данного вопроса. Впервые идеи поддержки религиозными кругами социалистического строя и преобразования религиозной догматики, противоречащей теории социализма, родились по мере отхода КПК от программного атеизма, правившего бал во времена Культурной революции. Произошло это при правлении Цзян Цзэминя, в рамках концепции «взаимного соответствия религии социалистическому обществу», во второй половине 1990-х годов. За этим, уже при Ху Цзиньтао, последовала привычная для Китая трансформация руководящей концепции, преобразованной в «гармоничный мир и гармоничное общество». Государство сделало новые шаги в сторону религии: прекратило преследования адептов учения Фалуньгун (которое в их интерпретации именовалось «движением», а в интерпретации властей — «сектой»). И в борьбе за превращение традиционных религий в союзника открыло каналы финансирования Всемирного буддистского форума, расчет на который состоял в его использовании в качестве китайской мягкой силы. При Си Цзиньпине, эта политика, осуществляемая уже третьим подряд поколением руководителей КПК и КНР, как видим, не зародилась, а лишь приобрела системный характер. В 2013 году появился знаменитый Документ (циркуляр) ЦК КПК №9, провозглашавший недоверие к западным потребительским «ценностям» и курс на поддержку традиции. В 2014 году вышла важнейшая директива о национальном имидже, в которой ставилось целью распространение китайской культуры, основой которого провозглашалась концепция «триединства великих учений» — конфуцианства, даосизма, ханьского буддизма, противопоставленному радикалистским проявления буддизма тибетского в рамках концепции противодействия «трем силам зла» — терроризму, экстремизму, сепаратизму. Соединив с этой концепцией идею Цзян Цзэминя о «духовном единстве нации», идеологический аппарат Си Цзиньпина во главе с нынешним членом Посткома Политбюро Ван Хунином, автором базовых концепций правлений Цзяна, Ху и Си, предложил нынешнему лидеру Поднебесной «китайскую мечту о великом возрождении китайской нации». В 2016 году Си Цзиньпин инициировал проведение Национальной конференции по вопросам религии, по итогам которой были выпущены в свет руководящие «Правила регулирования религиозной деятельности». И именно здесь, на фоне сохраняющейся сложности положения в двух наиболее проблемных автономиях — Синьцзяне и Тибете — был жестко поставлен вопрос о предупреждении внешнего подрывного проникновения по религиозным каналам. Экскурс в историю вопроса будет неполным без упоминания о тезисе «адаптации различных религиозных конфессий к социалистическим нормам в увязке с обеспечением национального единства в гармонии», который мы в 2015 году отыскиваем в материалах 3-й сессии Посткома ВСНП и ВК НПКСК. Да и сам Си Цзиньпин, как и председатели ВСНП и НПКСК предыдущего и нынешнего созывов — соответственно Чжан Дэцзян и Юй Чжэншэн, а также Ли Чжаньшу и упомянутый Ван Ян, неоднократно напоминали о незыблемости 36-й статьи Конституции КНР, гарантирующей религиозную свободу. Но не как «свободу ОТ» ответственности, а «свободу ДЛЯ» полноценной гармонии, в соответствии с которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех, но при этом права любого индивида заканчиваются там, где начинаются права другого индивида и, в целом, коллективные права общества. Понятно, что западным интеллектуалам, воспитанным на идеях либерализма, с этим согласиться трудно, но такова та самая китайская специфика, которая представляет собой идеологический фундамент политической и общественной организации КНР. В чем подоплека китайской позиции? В двух вещах. Одна из них геополитика, тесно связанная с определенной суммой угроз, с которыми Китай сталкивается на западных рубежах, пограничных с нестабильными в политическом отношении регионами АТР — Афганистаном и линией индийско-пакистанской границы, сохраняющей неурегулированный территориальный спор в Кашмире. Здесь и исламистский фактор: в афганском конфликте переплетены интересы как традиционного ислама, так и противостоящих друг другу экстремистских группировок — «Талибана» (организация, деятельность которой запрещена в РФ) и ИГИЛ (организация, деятельность которой запрещена в РФ). И этническое разнообразие Афганистана, где пуштунскому большинству противостоят компактно проживающие на севере страны таджики и узбеки, а есть еще хазарейцы и ряд других крупных этнических групп. Исламизм, опрокидываясь на территорию Китая в Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР), трансформируется в сепаратизм; именно в этом заключены корни китайской практики религиозного перевоспитания, которую, наполняя небылицами «зверств режима», эксплуатируют сторонники оранжевого подрыва и отрыва региона от КНР. Другой конфессиональный фактор — уже буддистский — «играет» в соседнем Тибете (Тибетском автономном районе). И здесь он тоже связан с сепаратизмом, инспирированным уже не из Афганистана, а из Индии, где находится в изгнании далай-лама XIV, считающий себя «духовным лидером» отнюдь не эмиграции, а всего тибетского народа. Именно поэтому в религиозном смысле Китай вынужден, как уже отмечалось, противопоставлять тибетскому буддизму ханьский. Не от хорошей жизни. Другая группа вызовов, вынуждающая Пекин уделять внимание религиозному фактору — вопрос цивилизационной идентичности. Бум религиозности в КНР тесно связан не только и не столько с исламом, который давно укоренен в духовной жизни и быту уйгуров Синьцзяна, и не столько с буддизмом, сколько с конфессиональными особенностями христианского влияния в Поднебесной, которое для нее явление относительно новое. До определенного момента это влияния даже не замечалось, пока некоторые из соседей Китая, в том числе российские, не обратили внимания его властей на мощную экспансию протестантизма, которая идет через Южную Корею, превращенную протестантскими центрами в азиатский форпост. Не реагировать было нельзя — это вопрос национальной безопасности, а один из ключевых принципов распространения наиболее агрессивных форм протестантизма — кальвинизма и евангелизма — так называемая доктрина «оправдания верой». Оправдания всего, чего угодно, включая нелояльность государству, за которым встает перспектива утраты контроля над принявшими его китайскими гражданами самой ханьской национальности. Мы прекрасно знаем, какие бурные эмоции в верхах нашей Русской православной церкви вызывает католическая политика прозелитизма, сколько проблем создается влиянием Ватикана, скажем, на Украине; а разве в Китае происходит что-то другое? Только занимаются этим протестанты, а не католики, хотя последние, однако, тоже занимаются, но по-своему. Ватикан ведет с Пекином спор за право назначения епископов, а также за признание/непризнание Святым престолом тех из них, кто был рукоположен без его участия. Противостояние имеет место и на уровне институтов: единственной, официально признанной в стране, Китайской патриотической ассоциации католиков (КПАК), которая основана в 1957 году Государственным управлением КНР по делам религий, по сути противостоит Конференция католического епископата Китая. Площадкой для диалога между ними служит Конгресс католических представителей, в полномочия которого входят выборы руководства обеих католических структур, но проблем, систематически нарушающих его работу, хватает и там. В сентябре 2018 года между Пекином и Ватиканом было заключено предварительное соглашение, по которому ряд епископов, появившихся без влияния Ватикана, последним были признаны, но дальше этого дело пока не пошло. Словом, проблем множество, и можно понять китайские власти, которые, столкнувшись с угрозой внешней атаки на идентичность с помощью религии, противостоят этому, как могут. Ибо не противостоять нельзя, а опыта противостояния в Китае, веками, отделенном от мира авраамистических религий, к которым принадлежат христианство и ислам, не накоплено: ему просто неоткуда было взяться. Нельзя не понимать и другого: религиозный бум в современной КНР лишь отчасти связан со снятием запретов, распространенных в этой деликатной сфере во времена Культурной революции. В куда большей мере это, во-первых, побочный продукт политики реформ и открытости, которая расширила масштабы культурных обменов, а во-вторых, результат сознательной и последовательной политики внешних сил, которые брались за эту политику по мере выхода страны на мировую авансцену. Попытаться обрести рычаги внутреннего влияния на ситуацию в КНР и с его помощью управлять процессами в стране в своих интересах — мы, в России, разве не знаем, что это традиционная линия поведения Запада, ядро которого представлено альянсом экспансионистской, атлантической геополитики с цивилизационной экспансией экуменизма и синкретизма? Еще один фактор: историческое недопонимание обращающимся в чужую веру китайским населением не только догматических, но и бытовых основ авраамистической традиции, тесно связанной с понятием греха, которое в традициях, близких Китаю, попросту отсутствует. И это создает широчайшее поле для внешних манипуляций внутренним поведением новообращенных, которые могут служить, а точнее не могут не служить внешним интересам и подрывным целям. С позиций и с учетом всего этого и следует подходить к религиозным процессам и оценкам политики властей в Китае. И это особенно важно для нашей страны, которая весьма заинтересована в сохранении стабильности российско-китайских отношений, условием которой является стабильность и управляемость в обеих наших странах. Симпатизировать внешнему проникновению в Китай, игнорируя естественную и законную озабоченность этим властей КНР — не только не в китайских, но и не в российских национальных интересах.