Археологи раскрыли секреты раскопок и подъема сокровищ с кораблей
МОСКВА, 15 авг — РИА Новости, Мария Семенова. Они ныряют на глубину больше пятидесяти метров, чтобы проникнуть в трюм трехсотлетнего судна или едут за тысячи километров на поиски доисторического могильника, проводят весь день, очищая каменную кладку от земли или деревянную палубу от ила. Их находки меняют представления о древних цивилизациях и становятся музейными экспонатами. Ко Дню археолога РИА Новости подготовило материал о тех, кто каждое лето проводит в экспедиции. Роман Прохоров, археолог Центра подводных исследований Русского географического общества По образованию я горный инженер-геофизик, но мне всегда было интересно нырять. Я стал профессиональным водолазом, потом ушел в археологию, а позже занялся еще и реставрацией. Я работаю в основном в Финском заливе, за все время исследовал примерно сорок кораблей. Мы базируемся на берегу в палатках, обследуем места, где есть скалы и мели, также смотрим архивные документы. Точные координаты корабля получаем с помощью гидроакустического оборудования. Потом бросаем вниз буй с грузилом и поплавком наверху, по нему опускаются водолазы. Сначала нужно осмотреться — это может быть просто голый пустой корпус, который нужно отметить и примерно датировать по конструкции. Но если корабль интересный, мы планируем следующее погружение. Раньше на судах не было названий, поэтому нам приходится по косвенным признакам определять, к какому периоду относится корабль, какого был типа, откуда и куда шел. Помогает, например, посуда, что использовалась экипажем: на ней есть клейма, тип якоря, талей (подъемных устройств. — Прим. ред.), брашпилей (лебедок для подъема якоря. — Прим. ред.). Сама форма корпуса тоже менялась со временем. Прекрасно, если есть монеты, они помогают более точно датировать корабль, но найти их — большая удача. Есть физические методы анализа, к примеру, радиоуглеродный. По образцу древесины можно приблизительно понять, когда судно было изготовлено, но здесь тоже не исключена ошибка в несколько десятков лет. Если корабль деревянный, часто он представляет собой голую палубу со сломанным парусным вооружением: многое разрушается со временем или из-за сетей — рыболовные тралы все сносят. Погружение в среднем занимает от часа до полутора. Мы работаем на глубине до семидесяти метров, это достаточно много. Ценность предмета определяем на месте — стараемся не поднимать ничего лишнего, поскольку если ты что-то взял на поверхность, то надо сохранять, а это долгий и сложный процесс. Нужно выбирать то, что несет какую-то информацию. На корабле множество деревянных деталей, однако нет никакого смысла их поднимать, другое дело — посуда, личные вещи, фрагменты одежды. В теплых морях все обрастает кораллами, но здесь такого нет: корабль покрыт слоем ила. Чем глубже он находится, тем лучше сохраняется — меньше волновое воздействие. Иногда на верхней палубе лежат человеческие останки: это те, кто запутался в такелаже — на верхней палубе много веревочных лесенок, канатов. Мы к этому нормально относимся, что тут такого? Никаких эмоций не вызывает. Погружение опасно, но я бы сказал, что риск не больше, чем при вождении автомобиля. Мысли о том, что я могу не вернуться, есть, однако далеко, на заднем плане. Как в самолете: думаешь, что можешь и не приземлиться, но ведь все равно летишь . Есть целый ряд специфических болезней водолаза. Мы погружаемся на 60 метров, работаем 25 минут (они очень быстро пролетают под водой), а после этого всплываем целый час — если подняться быстрее, в крови образуются пузырьки газа. Это так называемся кессонная болезнь, от которой можно или погибнуть, или остаться инвалидом на всю жизнь. Чем глубже опускаешься, тем больше опасность. Вода холодная, даже летом на глубине не больше четырех-пяти градусов. Если за что-то зацепился и порвал костюм, могут быть проблемы из-за переохлаждения, при этом нельзя быстро выскочить на поверхность, нужно медленно-медленно всплывать. Есть опасности естественного характера — сети. Если трал за что-то зацепился, рыбаки его обрезают и бросают, он остается на корабле. В нем легко запутаться, такие случаи бывали. Здесь важно, чтобы рядом был напарник. Однажды я попал в сети, зацепился на большой глубине, а напарника рядом не оказалось. Я довольно долго "вырезался", много нехороших чувств испытал. Есть определенные водолазные правила, например, не погружаться в одиночку, они выработаны зачастую человеческими трагедиями. Но в тот раз мой напарник болел, а нужно было нырнуть. Это было неправильно. Недавнее исследование — корабль "Архангел Рафаил", который погиб в 1724 году. С него поднята и отреставрирована целая коллекция, я ею горжусь, там есть уникальные вещи из личного имущества: одежда, обувь, трехсотлетняя Библия. Тимур Садыков, научный руководитель экспедиции "Туннуг" Мы сейчас находимся в Республике Тыве и раскапываем курган Туннуг, это экспедиция Русского географического общества и Института истории материальной культуры РАН. Мы нашли это место в 2017 году, в ходе археологической разведки. Самые сильные эмоции были, когда узнали, что курган Туннуг был создан в девятом веке до нашей эры, при этом он уже относится к скифской культуре. Это то, что может войти в учебники. В моей работе это самый интересный объект, были более древние, но не такие яркие. А здесь огромный курган царского уровня, древний и, судя по всему, не разграбленный. Очень сложный случай. В простом варианте погребение в центре кургана просто засыпают. Так это место отмечается на поверхности, потом рядом происходят ритуалы, поминки. Но курганы в Центральной Азии — это скорее архитектура, чем насыпь. Здесь, по сути, построено сооружение из камня, глины и дерева. У кургана огромная площадь, диаметр — более 100 метров. Нам предстоят многолетние раскопки, однако уже есть находки, которые свидетельствуют о важности Туннуга, — это элементы конского снаряжения. Поскольку скифы — кочевническое общество, и в ритуальной области, и в бытовой это одни из самых важных вещей для них. В нынешнем году собралась большая экспедиция — около тридцати профессиональных археологов, много волонтеров. Мы вручную убираем дерн, находим и зачищаем каменные конструкции, документируем, создаем 3D-модели. Копаем очень аккуратно. Лопатами сносим только верхний слой дерна, что нарос за последнее время, дальше работаем мастерками, если открывается само погребение, используем скальпели, кисточки. Весьма кропотливый процесс. Все проверяем металлодетектором — перестраховываемся. За два года где-то треть кургана освоили. Для меня это любимая работа. Невозможно это делать, если тебе не нравится — занятие только для энтузиастов. Я не знаю людей, которые вынуждены работать археологами. Или ты любишь это дело, или им не занимаешься. Но профессия археолога состоит не только из раскопок: три-четыре месяца ты находишься в поле, а весь остальной год сидишь в камералке (помещение для обработки материалов полевых изысканий. — Прим. ред.), обрабатываешь полученную информацию. Нужно провести много вычислений, подготовить отчет. Если не описать полностью, что происходило в экспедиции, в следующем году не будет разрешения на новые раскопки. Со временем становится все интереснее: чем больше знаешь, тем больше можешь узнать. Больше всего я горжусь тем, что сейчас мы исследуем настолько уникальный памятник, надеюсь, лучшие находки будут в ближайшем будущем — в этом полевом сезоне или в следующем. Сергей Ольховский, сотрудник Института археологии РАН Я около двадцати лет в профессии, работал в Черном, Азовском, Балтийском морях. Перед исследованиями мы внимательно изучаем тот или иной участок дна, в экспедиции участвуют геофизики, геологи, палеоморфологи. Раньше при выборе места экспедиции ориентировались на свидетельства местных жителей или рыбаков, которые случайно находили в воде или поднимали сетями какие-то интересные вещи — к примеру, амфоры. Сейчас это уже редкий случай. Большинство судов, которые можно было таким образом найти, либо уже разрушили, либо уже исследовали. Никто не тыкает наобум пальцем в карту со словами "А не покопать ли мне здесь?" Последняя моя экспедиция — раскопки Фанагории, древнегреческой колонии на Таманском полуострове. Экспедиция идет уже на протяжении 20 лет без перерыва, конца этой работе нет. Море затопило порядка 20 гектаров городской территории. Мы нашли портовые сооружения, затонувшие суда, огромное количество керамических сосудов разного времени. Частично они попали в море в результате того, что пострадали в процессе перевозки: при разгрузке судна битую посуду не отвозили на берег, а просто выбрасывали за борт. Так происходило несколько сотен лет подряд, поэтому сейчас куда ни копни, угодишь в керамическую тару разного времени и происхождения. Море быстро заметает все песком и донными отложениями, поэтому используем грунторазмывное оборудование, которое позволяет достаточно удобно копать под водой. Так нам удалось расчистить большие объекты, служившие древними причалами, они явно специально сооружены, это был большой трудоемкий проект в свое время. Некоторые из них достигают 150 метров в длину, десятка метров в ширину — предки постарались в свое время соорудить себе достойные порты, и, судя по количеству находок, лежащих рядом с ними, причалы функционировали на протяжении многих веков. Мы поднимали на поверхность керамику, монеты, рыболовные крючки и грузила, ювелирные украшения — практически все, чем пользовались люди. Но не все подряд: почти целые амфоры, которые будет уместно выставить в музее, а не набор кусочков, или предметы, связанные с судостроением и морскими промыслами, которые невозможно найти в земле. Самая интересная находка — корабль I века до нашей эры с бронзовым тараном с эмблемой царя Митридата. Мы фиксируем его внешний вид с помощью фото, видео, тахеометрической съемки, чтобы воссоздать облик судна в 3D-модели.
