Гений авангардной музыки оставался в тени 30 лет. Теперь его слушает весь мир

На этих выходных в Москве пройдет Fields — фестиваль, посвященный авангардной музыке, которая проходит мимо радаров мейнстрима, но которая способна не испугать неопытного слушателя, как можно подумать, — а, наоборот, расположить его к себе. Одним из гостей Fields станет Карл Стоун — американский композитор, работающий с 70-х годов прошлого века. Обозреватель «Ленты.ру» Олег Соболев разбирается, почему Стоун достоин отдельного внимания. Музыкальный критик нью-йоркского журнала Village Voice Кайл Гэнн в 80-х предложил систему разделения американских композиторов того времени на две группы. По классификации Гэнна, одной из них были так называемые «аптаун»-композиторы (от «uptown», букв. престижный жилой район) — те, кому перепадали комиссии от известных оркестров или ансамблей; те, кто помимо композиции занимался серьезной академической карьерой; те, кто был вхож в круги музыкального истеблишмента. Антитезой служили «даунтаун»-композиторы (от «downtown», букв. пригород) — те, кто занимался музыкой без всяких комиссий; те, кто давал концерты в специальных сквотах силами заинтересованных музыкантов; те, кто сочинял музыку, которая находилась на стыке принятой академической и условной экспериментальной. К «аптаун»-композиторам относились Стив Райх, Филип Гласс или, скажем, многолетний декан Джульярдской школы Уильям Шуман. К «даунтаун»-композиторам относились, например, Гленн Бранка и Рис Чэтем — два человека, которые в 80-х переосмыслили электрогитару в контексте академ-авангарда. Но большинство из тех, на кого Гэнн навесил ярлык «даунтаун», до сих пор остаются малоизвестными. Последние десятилетия, впрочем, все больше и больше тех, кого Гэнн имел в виду под «даунтаун»-композиторами, становятся известными как в мире академической музыки, так и за его пределами. Полтора десятилетия назад, например, случилось возрождение музыки Артура Расселла — умершего в начале 90-х от СПИДа виолончелиста, чьи оставшиеся сочинения варьируются от сопровождения к спектаклю «Медея» Роберта Уилсона до многочисленных синглов в стиле мутировавшего диско. Несколько лет назад похожий «ривайвал» пережила музыка Джулиуса Истмана — чернокожего минималиста-экспериментатора, тоже рано умершего от СПИДа и оставившего после себя огромное наследие, которое мир пока еще только начинает полноценно осмысливать. Карл Стоун — это тоже «даунтаун»-композитор, сочинениям которого, кажется, наконец пришло время стать известными хотя бы в кругах любителей академической музыки. В отличие от Расселла с Истманом, он, слава Богу, жив — и еще вовсю творит, не оставаясь исключительно автором вещей, написанных тридцать-сорок лет назад. Стоун, впрочем, долго был крайне малоизвестным персонажем — пока в 2016 году нью-йоркский лейбл Unseen Worlds не издал его ретроспективу Electronic Music from the Seventies and Eighties («Электронная музыка семидесятых и восьмидесятых»), за которой двумя годами позже последовала еще одна, Electronic Music from the Eighties and Nineties («Электронная музыка восьмидесятых и девяностых»). Два этих диска — оба из которых, как сейчас полагается, вышли и в виниловых изданиях, — не сделали Стоуна повсеместно известным композитором, но открыли его многим из тех, кто интересуется авангардной и экспериментальной музыкой. Его последний на данный момент альбом Baroo вышел весной этого года — тоже на Unseen Worlds. Карл Стоун учился в Калифорнийском институте искусств у Мортона Суботника — одного из пионеров синтезаторной музыки, но всерьез композицией начал заниматься не во время обучения, а уже после, работая на лос-анджелесской радиостанции KPFK в конце 70-х. Оборудование, на котором Стоун конструировал свою музыку, менялось с течением времени: если, создавая самые ранние свои произведения, композитор был вооружен лишь бобинным магнитофоном, то со временем он расширил арсенал, став одним из первопроходцев применения в звукозаписи сэмплера, а в последние годы перешел на Max/MSP — визуализированный язык программирования, предназначенный специально для занятий музыкой. При этом эстетика и язык композиций Стоуна всегда оставались неизменными. В основе музыки композитора — деконструкция небольших отрывков музыки. Стоун то растягивает их во времени, то накладывает один отрывок на другой, то определенными образами меняет их звукосодержимое, — в итоге получая призрачную и грустную музыку, в которой от использованных аудиофрагментов остаются лишь отзвуки. Убедиться, что музыка Стоуна — это не авангардные бредни, а действительно эмоциональное и красочное искусство, можно, ознакомившись с буквально любым его сочинением. Его первую ретроспективу, Electronic Music from the Seventies and Eighties, открывает вещь 1977 года Sukothai, в которой одна и та же запись клавесина, играющего хрестоматийное рондо Генри Перселла из спектакля «Абделазар», накладывается на саму себя бесчисленное количество раз, — образовывая в результате хрупкий мир звука, в котором потеряны сами категории начала и конца. Следующая за ним Shing Kee фактически состоит из двух сменяющих друг друга по ходу сочинения повторяющихся фрагментов с пластинки японской певицы Акико Яно — и при этом производит оглушительно болезненное впечатление. Эффект болезненности — красоты через болезненность, красочности через болезненность — это вообще очень распространенная для музыки Стоуна вещь. В его феноменальной композиции Sonali именно так — болезненно — прорывается в самом конце, после практически двух десятков минут переливающихся друг в друга электронных длиннот, сэмпл какого-то оркестрового произведения, заставляя музыку заканчиваться на заданном вопросе, к которому не предполагается ответ. Последние два десятилетия Карл Стоун живет в Токио. Перед своей поездкой в Москву он согласился ответить на несколько вопросов «Ленты.ру». «Лента.ру»: Вы, помимо творческой деятельности еще и преподаете в Токийском университете. Вас увлекает преподавание как процесс? Карл Стоун: На самом деле, преподавание — это в первую очередь способ заработать денег. Можно сказать — профинансировать мои занятия композицией. Мне нравится преподавать отчасти потому, что у меня есть возможность заниматься этим в Японии — стране, которая мне очень и очень нравится. Я стал приезжать сюда еще в 80-х, а вот в начале 00-х подвернулся шанс занять позицию в университете. Что вас привлекает в Японии? Необычное сочетание традиций и современности. В Японии, ее обществе, ее ритме жизни так много противоречий, что разгадывать их можно бесконечно. Даже если я до конца своих дней буду жить в Японии, то к пониманию некоторых из них не подойду даже близко. Японцы очень по-разному относятся к тем, кто живет внутри их страны, и к тем, кто ее посещает. Это очень сложная система отношений. Но я уже усвоил, что мне так и не постичь истину. Вы чувствуете, что вашу музыку в последнее время открывают заново? Открывают заново или открывают вообще? (смеется) Ну вообще есть ощущение, что про меня толком узнали в последние несколько лет. Спасибо Unseen Worlds, которые вышли на меня еще в 2007-м, захотев переиздать мою пластинку начала 80-х Woo Lae Oak. Меня привлекло их предложение издать ее на компакт-диске — поскольку сама по себе пластинка состояла из одного большого произведения, которое шло около часа, в виниловом варианте ее слушать было неудобно. Ну а дальше мы очень долго обсуждали возможность выпуска моей ретроспективы, и видите, чем все это закончилось. У вас только что вышел новый альбом Baroo, и в конце года выходит еще один. Что привлекает в вашей новой музыке — так это некое ощущение импровизации. Кажется, что вы меньше стали в буквальном смысле сочинять и больше стали полагаться на случай. Это обманчивое впечатление. Все композиции на Baroo — это, безусловно, композиции, то есть вещи с законченной и осмысленной формой. Другое дело, что на Baroo можно услышать куда более короткие сочинения, чем те, которыми я был известен до этого. В них больше деталей, куда скоротечней монтаж — и поэтому многие, как и вы, слушая их, предполагают, что я много импровизирую. Но на самом деле это не так. Как вы относитесь к терминам «даунтаун»- и «аптаун»-композитор? Кайл Гэнн еще предлагал называть музыку «даунтаун»-композиторов «постклассической», имея в виду, что она раздвигает грани привычных академических форматов. Как вы относитесь к такому термину? «Аптаун» и «даунтаун» — это, безусловно, реальное разделение. Unseen Worlds, скажем, занимаются исключительно «даунтаун»-композиторами, да я и сам вхожу в их число. Что до «постклассической» музыки… Мне нравится этот термин, хотя он, — как и вообще все термины, которые можно применить к любой музыке в принципе, — никогда не бывают на 100% самодостаточным. История, думаю, покажет, кто я — «постклассический» композитор или, скажем, «постминималист». Или, может, вообще «премаксималист» — кто знает. Известно, что вы часто даете названия вашим композициям в честь ресторанов. Откуда эта привычка? Это просто своеобразная система, которой я пользуюсь для того, чтобы назвать свои сочинения. У меня просто не очень хорошо с воображением, когда дело касается названий. А есть я очень люблю — как и, соответственно, посещать рестораны. Не назвал бы себя «фуди» или экспертом в ресторанном мире, но я люблю хорошо и необычно поесть. Надеюсь, в Москве будет такая возможность! Несколько лет назад вы отвлеклись от электронной музыки и написали произведение для пианистки Сары Кейхилл, которое она, в свою очередь, записала на своем альбоме A Sweeter Music. Что это было? Хотя она записала лишь одну композицию, я вообще-то сочинил для Сары три вещи, в двух из которых пианист должен исполнять музыку одновременно с аккомпанементом дисклавира — такого, можно сказать, электрического фортепиано. Это все очень подробные партитуры, полностью в нотах. Не самое привычное для меня занятие: пришлось вспомнить различные университетские курсы по ходу сочинения. В 2014 году вы продали коллекцию своих виниловых пластинок магазину Amoeba Music в Лос-Анджелесе. Не жалеете? Для вас много значит коллекционирование музыки? Ужасно жалею. Знаете, я часто вспоминаю свою маму, у которой была большая коллекция патефонных пластинок и которая перед смертью мне сказала, что ей больше всего в жизни обидно за то, что она эти пластинки продала. Я повторил ее ошибку. И нет, я никогда не был коллекционером — просто за годы и годы работы у меня собралось очень много винила, который негде стало хранить. Увы, среди проданных пластинок было довольно много уникальных, с которыми я мог еще поработать. Вы сотрудничаете с сайтом dublab.com, куда выкладываете свои старые интервью с известными музыкантами — например, с Фрэнком Заппой. Что это за история? Ничего необычного: когда я работал на радио, то мне часто везло брать интервью у самых разных композиторов, которыми я восхищаюсь. Не только с Заппой — а, скажем, еще и с Брайаном Ино или Стивом Райхом. Вот только что я закончил монтаж интервью с Тору Такемицу — надеюсь, скоро выйдет. В своем твиттере вы часто высказываетесь на внутриполитические американские темы, главным образом — против Трампа. За кого болеете в демократических праймериз? Я такого рода человек, что проголосую хоть за шимпанзе, если шимпанзе будет кандидатом от демократов. Вообще, я бы так, пожалуй, не сделал бы, но Трамп — это реальная напасть. Нужно поскорей от него избавляться. 9 августа в 19.00 Карл Стоун прочитает лекцию об изменении подхода к музыкальному времени в цифровую эпоху в Moscow Music School в рамках образовательной программы фестиваля Fields. Зарегистрироваться на его лекцию можно здесь 10 августа в 20.00 Карл Стоун выступит на фестивале Fields в клубе Mutabor. Билеты на фестиваль можно приобрести здесь, а посмотреть полный лайнап и расписание выступлений — здесь