The American Interest (США): путинизм без Путина?

Российская традиция вертикальной власти имеет глубокие исторические корни, но никто не принуждал Владимира Владимировича Путина следовать ей в последние пару десятилетий. Именно Путин принял ключевое решение еще больше усилить ее после возвращения в Кремль в 2012 году, избрав путь репрессий вместо осторожных экономических реформ, обсуждавшихся при Медведеве. Именно Путин захватил Крым в 2014 году и вторгся на Восточную Украину. Под его руководством происходил распад российской экономики с 2008 года и росла сопутствовавшая ему коррупция. Он несет ответственность за низкопоклонничество Думы и судов перед диктатом исполнительной власти, а также за агрессивное поведение ряда российских силовых ведомств. Перед Россией теперь стоят следующие вопросы: как существующие политические структуры, когда придет время, смогут существовать без Путина и возможно ли это будет в принципе. «Путинизм» стал удобным емким термином, характеризующим власть в России, но он является результатом персонализированного процесса, направленного на укрепление российского государства и принуждение граждан подчиняться его требованиям, а не заранее сформулированным во всех деталях конструктом. Главным его достижением стало то, что он одновременно защищал и расширял роль центра. Переизбрание Путина на пост президента в 2018 году стало подтверждением развития авторитаризма, главная задача которого — сохранить власть в интересах тех, кто уже находится у руля и лоялен центральной фигуре действующей системы, то есть в данный момент Путину. Путин, разумеется, не управляет страной буквально один. В силу природы он не может вещей принимать все решения в России самостоятельно. Он не мог бы, даже если бы хотел, помешать власть имущим на любом уровне использовать эту власть в своих совокупных интересах, не принимая во внимание закон или то, что большинство обычных людей расценивает как простую порядочность, если уж на то пошло. Самым непосредственным образом Путин зависит от поддержки сужающегося круга своих давних коллег, будь то в сфере политики, службы безопасности или бизнеса, интересы которого также зависят от существующей обстановки, а также от взаимного подельнического доверия этих коллег, что служит основой для его сохранения. Путин — скрепляющий все эти факторы элемент. В английском языке есть поговорка: нужно держаться друг друга, не то поплатимся порознь (hang together or hang separately). Наверняка нечто подобное есть и в русском. Стабильность? Нынешний срок Путина заканчивается в мае 2024 года. В соответствии с российской Конституцией он не сможет снова выдвинуть свою кандидатуру. Однако персонализированная и репрессивная логика путинизма подсказывает, что должен быть найден способ, чтобы он остался у власти. Недавно в новой редакции и новом переводе было опубликовано исследование Григория Явлинского. Как он верно отметил в этой работе, посвященной феномену «периферийного авторитаризма» в России и в других государствах с аналогично устроенной властью: «Все четче проявляются признаки того, что авторитарная власть в России развивается как долгосрочная узурпация власти очень тесным кругом лиц, воспринимающих политику исключительно в ключе личной борьбы за власть, а не как механизм для обеспечения жизнеспособности российского государства». Явлинский делает вывод, что спектр возможностей перемен сузился — по крайней мере на следующее десятилетие. Если это подтвердится, то продолжение притязаний на сохранение легитимности без решения внешних и внутренних проблем России на самом деле — в случае успеха — приведет к замораживанию этих проблем. Возможность неизвестных и пока что непредсказуемых перемен в 2024 году пока привела к изменению общественных настроений после переизбрания Путина в 2018 году. Сам Путин как будто потускнел, утратив в процессе свой имидж человека, выходящего за рамки политики, и спасителя России. Теперь население считает, что президент несет личную ответственность за проблемы в стране, которые раньше он мог скинуть на плечи своего премьер-министра. Аргумент, что Кремль — защитник «традиционных ценностей» в интересах российского народа, отчасти утратил силу. Нормой становится понимание, что российских лидеров волнуют лишь собственные интересы и интересы их высокопоставленных служащих, а не обычных граждан страны. Результаты опросов показывают, что 27-30% населения теперь готовы — или по крайней мере говорят, что готовы — участвовать в уличных протестах. Последние происходят чаще, в том числе за пределами Москвы, и причинами тому, как правило, служат местные проблемы и нарушения со стороны местных или региональных властей. Но все они тем не менее в той или иной степени сказываются на позиции Кремля. Ничто из вышесказанного при этом не подразумевает неминуемости общественных беспорядков. В любом обществе запускающие их причины всегда бывают непредсказуемы. Более того, нет ни общепризнанного представления о лучшем правительстве, ни достаточно влиятельных публичных личностей — по крайней мере сейчас — вокруг которых подобные волнения могли бы обрести национальные масштабы. Однако существующий и потенциально развивающийся сдвиг в общественных настроениях действительно демонстрирует, что, если Путин решит сохранить полномочия после 2024 года, то несменяемость власти в Кремле будет зависеть скорее от пассивности, чем от энтузиазма масс. Экономические перспективы России до 2024 года и далее безрадостны, и ни Путин, ни его авторитарно настроенные сторонники не могут предложить никаких действенных рецептов, чтобы это исправить. Его «Национальные проекты» в принципе похожи на все, что он уже предлагал ранее, но что оказалось бесполезным. Заявления, что инновационные инвестиции в оборонный сектор принесут дивиденды, подстегнув разнообразие в экономике в целом, оказались ошибочными. Средний доход на душу населения в последние пять лет сократился, и поднять его, возможно, будет не так просто. Путин с коллегами уже не могут, как было в Кремле лет десять, если не больше, назад, полагаться на рост прибылей от природных ресурсов, что, несмотря на плохое управление, подогревало популярность власти и позволяло проплачивать политических союзников. Около ¾ ВВП России теперь принадлежат государству, то есть ими управляют бенефициары-ставленники Путина. Значительный отток капитала продолжается и является явным маркером недоверия к властям — так же как и с 2000 года эмиграция хорошо образованных и предприимчивых россиян в западные демократические страны, причем ее темпы значительно выросли после возвращения Путина в Кремль в 2012 году. Общее количество уехавших за последние 19 лет оценивается в 1,6-2 миллиона человек. Внутренняя поддержка В результате экономических трудностей, ощущения, что путинизм истощил свой политический капитал, и негодования из-за вертикально осуществляемой власти существует вероятность, что попытка Путина снова занять президентский пост после 2024 года невозможна без какого-то события в России или за границей, которое бы оправдывало ее необходимость. Множеству россиян, однако, могут быть выгодны нынешние проблемы. А многие испытывают некоторый дискомфорт при мысли, что у Путина нет явного и заслуживающего доверия преемника, в связи с чем вариант, что он фактически останется у власти, кажется одновременно неизбежным и приемлемым. С другой стороны, продолжающаяся стагнация и неопределенные отношения с внешним миром, скорее, все больше будут подпитывать недовольство граждан. Сейчас нет признаков того, что стареющий Путин или его соратники способны предложить что-то новое на внутреннем фронте — ни до, ни после 2024 года. Однако у него есть существенный запас сил, чтобы обеспечить жизнеспособность режима в случае насилия в стране. Росгвардия количественно сопоставима с российскими вооруженными силами. Заявленная цель ведомства — обеспечивать общественный порядок, что на деле означает силовое принуждение российских граждан к порядку, пусть и насильственными методами. Существуют и другие ведомства внутренней безопасности с аналогичными полномочиями. Масштаб этой сети — проявление беспощадности, но он также служит и признаком страхов самого режима, касающихся лояльности российского народа в целом. То же самое верно и в отношении постоянных попыток сторонников Кремля ограничить общественные дискуссии лишь одобренной повесткой о том, как Россия должна развиваться в политическом и экономическом отношении, а также в контексте всего остального мира. Как следствие, положение Россия шатко, а ее правящие власти не способны найти решение наиболее насущных проблем своих граждан, то есть внутренних проблем страны. Этому мешает то, что обширная часть российского бюджета тратится на внутреннюю и международную безопасность, а также на интересы привилегированных государственных подрядчиков, готовых ухватиться за любой шанс заработать на проектах, задуманных скорее с целью набить карманы, чем принести выгоду народу в целом. Великая держава? Стивен Коткин (Stephen Kotkin) в своем глобальном труде, посвященном истории сталинской эпохи, пишет, что к 1937 году «выявленные требования безопасности и стремление к абсолютному единству снова превратили попытку построить сильное государство в России в личное правление». При Путине Сталина снова стали воспринимать в России как выдающуюся личность, а на самого Путина повлияло мировоззрение Сталина, не говоря уже о том, что президент периодически использует сталинский язык. Однако я цитирую Коткина не для того, чтобы показать, что Путин является клоном Сталина, а лишь для того, чтобы указать на факт, что цель Путина — как и в случае Сталина и его предшественников — изначально заключалась в том, чтобы построить сильное государство в России посредством «вертикали власти», а конечным итогом оказалось личное правление. Требования безопасности, с точки зрения Путина, были движущей силой, а стремление к абсолютному единству при их выполнении — неизбежным следствием. Как и Сталин до него, Путин не проводит грани между тем, что он расценивает как угрозу внутри страны или за рубежом. Эти две угрозы сливаются в одну. Так, например, бесланская трагедия в сентябре 2004 года по любым нормальным критериям была внутренним делом: школу захватили чеченские террористы, и угроза была упразднена жестокой убийственной операцией российских сил. Путин же видел здесь попытку неустановленных иностранных сил захватить «лакомый кусок» российской территории, а также причину для отмены автономного положения российских губернаторов. Путин и его коллеги расценивали Оранжевую революцию 2004-2005 годов на Украине не как внутренний кризис государства, а как результат иностранного вмешательства, направленного против России. У себя в стране Путин ответил на это, ужесточив меры в отношении неправительственных организаций в России, начав с тех, которые получали в какой-либо форме внешнюю финансовую поддержку, а также расширив меры в отношении «экстремизма». Он утверждал, что уличные протесты 2011-2012 годов были спровоцированы и спланированы Хиллари Клинтон (Hillary Clinton). И так далее — вплоть до необходимости сегодня защищать «крепость Россию» от действующей изнутри пятой колонны и враждебных иностранных держав, вознамерившихся ее уничтожить. Разумеется, в процессе ужесточения отношения официальной России при Путине к собственному народу, к постсоветским соседям, к бывшим участникам Варшавского договора и к Западу в целом возникают сложности, но есть одна константа: Россия никогда и ни в чем не может быть виновата. Против Москвы всегда грешат. Историческая миссия Путина состоит в том, чтобы восстановить статус страны как великой державы с правом устанавливать и отстаивать свою гегемонию над соседями. У этих соседей нет права на возражение, не говоря уже о том, чтобы искать поддержки у внешних держав для отстаивания своей независимости. Путин и его коллеги пользуются общественной поддержкой в этом вопросе, как и их предшественники в период царского правления в аналогичных обстоятельствах. Но в то же время российская общественность предпочла бы, чтобы отношения с остальной Европой, а также с Соединенными Штатами были менее напряженными. Эйфория, вызванная некровопролитным захватом Крыма Кремлем в 2014 году, утихла. Представление о том, что Россия имеет особое предназначение и должна защищать себя, и о том, что это может осуществляться путем запугивания соседей вплоть до их фактического подчинения, до сих пор существует, но как общая пресуппозиция, а не как непосредственное стремление. В любой стране возникла бы тревога, если бы ее лидер или лидеры определяющим фактором своей власти и влияния считали военную мощь. Особенно это касается тех случаев, когда лидер государства знает, что его традиционных военных сил недостаточно для завоевания и удержания значительных участков внешней и спорной территории. Реформы, навязанные российским вооруженным силам при ныне опальном и ненавидимом в министерстве обороны Анатолии Сердюкове (министре обороны с 2007 по 2012 год), были действенны, но их не довели до конца. Поэтому, по мнению Путина, а также российских генералов, стране требуется значительный ядерный арсенал и готовность его использовать, чтобы в некотором роде быть на равных с Соединенными Штатами. Вооруженные силы и Министерство обороны занимают особое место в управленческой иерархии путинской России, а также отличаются особым складом ума. Военное влияние на политику страны может еще возрасти, так как лидерство Путина продлится до 2024 года, а может, и дольше. Некоторые на Западе отмечают, какие возможности модернизированные вооруженные силы открыли для Путина в отношениях с Китаем, Ближним Востоком и даже с Украиной, причем это расценивается как успех. В недавней публикации Анджелы Стент (Angela Stent) под названием «Россия против Запада и заодно с остальными» можно найти компетентное обсуждение этого вопроса. Другие недоумевают, что получит от этого российский народ в долгосрочной перспективе. Никто не сомневается, что Россия при Путине продолжит гнаться за славой, при случае — за счет Соединенных Штатов. В конце концов нынешний глава генерального штаба России Валерий Герасимов заявил, что «мы уже воюем». Его определение войны, разумеется, предметно и масштабно. Если бы страны Запада воевали с Россией, мы, помимо прочего, конфисковали бы капитал, экспортируемый на Запад для сохранности, в том числе в Великобританию и в Соединенные Штаты. Это богатство является столпом путинского правления. Мы относимся к нему благосклонно. Возможно, даже слишком благосклонно. Зарубежным державам приходится всерьез воспринимать милитаризм России, в том числе его потенциальное развитие в будущем. Меры предосторожности, предпринимаемые зарубежными странами, однако, нужны, чтобы подпитывать убежденность Кремля в собственной правоте и необходимости укрепления своей обороны, как внутренней, так и внешней. Тем не менее совсем не очевидно, при каких обстоятельствах и когда Кремль сочтет себя в безопасности или при каких обстоятельствах он сможет быть доволен, что достиг должного признания своего статуса Великой державы. Сам Путин утверждал на открытии 70-й Генеральной ассамблеи ООН 28 сентября 2015 года, что ялтинская система спасла мир от масштабных восстаний — эмоциональное заявление, противоречащее историческим фактам. Некоторые считают, что сосредоточенность Кремля на истории российских военных побед и исступленное празднование победы Советского Союза над нацистской Германией в 1945 году лежат в основе выживания путинизма. Однако в агрессивном стремлении России к региональному доминированию и ее антагонизме в отношении Запада в целом и Соединенных Штатов в частности проще увидеть эмоции, чем понять, какие практические, конструктивные и долгосрочные цели ставит перед собой Кремль. Путинизм без Путина Организовать приход Путина на место Ельцина в 2000 году было относительно просто. Стремление современной России найти убедительный механизм продления путинского правления после 2024 года указывает на наличие проблем в самом сердце власти в стране. Любому авторитарному лидеру трудно окончательно покинуть свой пост, сохраняя при этом полную уверенность в своем будущем. Люди из ближайшего окружения Путина признательны ему за богатство и власть. Вдобавок они не молоды, в связи с чем и сами размышляют о проблеме преемника. Реальная управленческая система в России построена на «понимании», поддерживаемом общей коррупцией и агрессией. Ни один из представителей власти не знает, что произойдет лично с ним, если кто-то придет на смену Путину. Лучше оставаться при нем, пока есть такая возможность, а потом, когда появится такая необходимость, перебежать к следующему, если он будет. Стремление найти способ существования с Путиным после 2024 года при отсутствии изменений в политике лишь еще более обострит проблемы, неразрывно связанные с поиском его преемника — возможно, обострит их «критически». Кто бы ни стал преемником Путина и что бы ни произошло далее, это неизбежно оставит отпечаток на России будущего, какой бы она ни была. Это может оказаться совсем не так просто, если путинизм в известном нам виде останется правящей системой. Есть вероятность, что Путин будет придерживаться жесткого контроля, предпочитая его любым послаблениям, пусть и управляемым. Склонность к репрессиям — внутренним и внешним, организованным и публичным или скрытым и отрицаемым — обеспечивает их значимость в диалектике путинизма. Репрессии и сопутствующая им враждебность к Западу также отвечают за максимальную стерильность путинизма. Попытка избежать репрессий в принципе могла бы склонить возможного преемника или группу преемников к рассмотрению вопроса об уместности более сговорчивой политики по отношению к Западу и, в частности, европейским соседям России, а также о применимости тех же принципов и к отношениям между представителями властей и народом в России. Любые подготовительные сдвиги в этом направлении в данный момент будут идти вразрез с интересами и глубоко укоренившимися убеждениями ближайшего окружения Путина, как в пределах «вертикали власти», так и на крупных государственных предприятиях. Кроме того, остается открытым вопрос — причем и для сторонников путинизма — насколько подобные сдвиги можно сдерживать или контролировать. Выстраивание более продуктивных отношений с остальной Европой может быть одним фактором. Вероятно, России придется поступиться своей гордостью и способностью Кремля убеждать россиян в своем неотъемлемом праве защищать их, но пересмотр реалий управления в России в том виде, в котором они сформировались при путинизме, будет происходить совершенно иначе. Существующая сейчас в России персонифицированная авторитарная система не может быть разделена на управляемые единицы без ущерба для ее основной цели — обеспечения позиций у власти. Если Россия хочет освободиться от пут минимального роста экономики и обнищания населения, что на данный момент представляется вполне вероятной ее судьбой, необходимо найти решение целого спектра взаимосвязанных вопросов. Не исключено, что после 2024 года это будет труднее, чем сейчас. Показательный и уже вполне знакомый список этих задач включает в себя: верховенство четко сформулированного и принятого права, обеспечиваемого независимыми судебными структурами, публичную подотчетность, обеспечиваемую свободными выборами и свободными СМИ, коммерческую конкуренцию вместо монополий и картелей, установленные и гарантируемые права на собственность и так далее. Ни один из этих вопросов не может решаться постепенно и без общественного, а также политического конфликта. Рыночная конкуренция, например, повлечет за собой разрушение значительного количества предприятий. Творческое разрушение интеллектуально привлекательно, но тяжело воспринимается теми, кого оно непосредственно касается. Здесь будет вполне уместна точка зрения Андерса Ослунда (Anders Åslund), изложенная в заключении к его последней книге «Российский клановый капитализм»: путинская система «настолько окаменела, что скорее рухнет, чем реформируется». Возможно, он подразумевал, что она «окаменела от ужаса» или «застыла как камень», — и то, и другое значение мне представляется вполне уместным. Россия на коротком поводке? Базовая проблема России — хроническое плохое управление. Россия пока ни в коей мере не является полностью сформированным государством с действенной конституцией. Есть мнение, что авторитарные правители столь же эффективны, если не более эффективны, чем лидеры либеральных демократий. Насколько я понимаю, в основании этой гипотезы лежит способность авторитарных лидеров быстро принимать меры. Но они могут быстро сделать неверный шаг. К тому же в России, как и в странах с аналогичной формой правления, происходит процесс, в рамках которого структуры, предназначенные для укрепления вертикальной власти малочисленной самопровозглашенной элиты, начинают гнить изнутри. Неслучайно угроза «цветных революций», где бы они ни происходили, — основное опасение сегодняшнего Кремля. Сейчас невозможно оценить, в каких масштабах, если это вообще случится, нынешние признаки недовольства путинским правлением перерастут в последовательное оппозиционное движение до или после 2024 года. Однако можно с уверенностью заявлять, что при возникновении подобной тенденции Кремль переложит вину на Запад с его интригами. Но на деле даже Соединенные Штаты, этот любимый «бабай», не имеют ни желания, ни возможности изменить режим власти в России. А расширение границ России не решит внутренние проблемы Москвы. Время от времени западным странам предлагается, либо по отдельности, либо всем вместе, «перезагрузить» отношения с Россией. Эти устремления могут быть вполне благонамеренными, но неясно, на каких основаниях такие попытки могут увенчаться успехом в отсутствие каких-либо перемен в позиции путинской России. Мы должны оптимальным образом соотносить отношения с развитием самой России, а значит, и ее руководства и ее народа. Путинизм замкнулся в своем нынешнем панцире. Возможно, российскому народу повезет больше, когда Путин уйдет и появится возможность мирного движения к более грамотному управлению. Возможно, с другой стороны, российский народ смирится с ролью слуги Кремля и не будет настаивать, что сам должен взять страну под свой контроль. Однако жесткие рамки путинизма позволяют предположить, что «кошмар» цветной революции однажды может случиться и в самой России. Эндрю Вуд — научный сотрудник аналитического центра «Чатем Хаус» и бывший посол Великобритании в Белграде, а потом в Москве (1995-2000).