«Труд не нужно превозносить»

МОСЛЕНТА публикует отрывок из манифеста ультралевых интеллектуалов Ника Срничка и Алекса Уильямса «Изобретая будущее». Эта свежайшая социальная утопия описывает мир, в котором людей сменили роботы, культурный и этический статус труда уничтожен, все человечество получает безусловный базовый доход, а возможность работать ограничена государством. Фрагмент главы «Образы посттрудового будущего» из книги «Изобретая будущее» публикуется с разрешения издательства Strelka press. Право на лень Каковы препятствия на пути к осуществлению проекта безусловного базового дохода (ББД)? Проблема его финансового обеспечения может показаться неподъемной, однако согласно большинству исследований финансировать его будет относительно несложно, если принять комплекс мер: сократить дублирующиеся программы, увеличить налоги на богатство, на наследство, на потребление и на выбросы углекислого газа, урезать военные расходы, промышленные и сельскохозяйственные субсидии, ужесточить контроль за уклонением от налогов. Наиболее сложные барьеры для ББД — и для посттрудового общества в целом — политические и культурные, а вовсе не экономические: политические, потому что против мобилизуются колоссальные силы; а культурные — потому что работа очень глубоко въелась в нашу идентичность. (...) Одной из самых сложных проблем внедрения ББД и создания посттрудового общества будет преодоление того веса, который имеет в обществе трудовая этика. В самом деле, провал первых попыток введения базового дохода в США был обязан главным образом тому, что он бросал вызов принятым взглядам о трудовой этике бедняков и безработных. Проект ББД рассматривал безработицу как структурную проблему, а не как продукт несостоятельной трудовой этики. Однако сам язык, служивший для формулировки проекта, нес в себе жесткое разделение на тех, кто работает, и тех, кто получает пособие, несмотря на то что сам проект предусматривал устранение этого различия. Работающие бедняки были вынуждены отвергать этот проект, боясь стигмы получателей пособия. Расовые предрассудки еще усиливали это сопротивление, поскольку пособие считалось проблемой черных и белые не желали с этим ассоциироваться. Отсутствие классовой общности между работающей беднотой и безработными внутри избыточного населения означало, что для осмысленного движения в пользу базового дохода не было социальной базы. Преодоление трудовой этики будет столь же важным и для любых будущих попыток построения посттрудового общества. Как мы видели в главе 3, неолиберализм ввел целый ряд установлений, которые заставляют нас определять самих себя как конкурентоспособных субъектов и действовать соответственно. Вокруг этого вращается целое созвездие образов, относящихся к самодостаточности и независимости, которые неизбежно входят в конфликт с программой посттрудового общества. Наша жизнь все сильнее структурируется вокруг самореализации в конкурентной среде, а работа становится основной магистралью для достижения этой цели. Труд, каким бы вредным, низкооплачиваемым или обременительным он ни был, все равно считается высшим благом. Это, как мантру, повторяют системные политические партии, а также большинство профсоюзов, в сочетании с риторикой о возврате людей к труду, важности работающей семьи, сокращении пособий, чтобы «работать стоило». Параллельно в культуре происходит демонизация тех, кто не работает. Газетные заголовки обвиняют получателей пособий в никчемности, телевидение раздувает сенсации, в центре которых находятся бедняки, и издевается над ними, и конечно, публике постоянно напоминают о мошенничестве с пособиями. Работа стала центральной составляющей нашего восприятия самих себя — настолько, что при мысли о том, что можно работать меньше, многие спрашивают: «Но что же я тогда буду делать?» Тот факт, что большое количество людей не может даже представить себе осмысленной жизни вне работы, показывает, до какой степени наше сознание заражено трудовой этикой. Обычно смирение перед трудом связывается с протестантской трудовой этикой, но в действительности оно присуще многим религиям. Эта этика требует преданности работе, какой бы ни была ее природа, внушает моральную установку, согласно которой тяжкий труд дол¬жен цениться. Высшая цель трудовой этики родилась из религиозных идей об обеспечении загробной жизни, но постепенно заменилась мирским стремлением к совершенствованию в этой жизни. Более современные формы этой установки приняли либерально-гуманистический характер и стали представлять работу как главный способ самовыражения. Работа прочно встроилась в нашу идентичность и стала единственным средством подлинной самореализации. Например, при приеме на работу, как известно, худшим ответом на вопрос «Почему вы хотите получить эту работу?» будет: «Из-за денег», даже если это так и есть. В современной сфере услуг это явление выражено особенно ярко. В отсутствие четких показателей продуктивности работники вместо этого устраивают спектакль — притворяются, что наслаждаются работой, или улыбаются в ответ на негодование клиентов. Работа в сверхурочные часы становится признаком самоотдачи, хотя такая работа закрепляет гендерный разрыв в размере заработка. Работа так плотно переплелась с нашей идентичностью, что преодоление трудовой этики потребует от нас преодоления самих себя. В основе идеологии трудовой этики лежит связь вознаграждения со страданием. Куда ни посмотри, людей принято заставить пострадать, прежде чем они получат вознаграждение. Эпитеты, которыми наделяют бездомных попрошаек, демонизация сидящих на пособии, запутанная бюрократическая система, выстроенная для получения льгот, неоплачиваемый «опыт работы», требуемый с без¬работных, садистское наказание тех, кто якобы получает что-то бесплатно, — все это выдает простую истину: в современном обществе вознаграждение получают ценой труда и страданий. Будь то в религиозных или мирских целях, страдание полагается необходимым элементом обряда перехода. Люди должны выдержать тяготы труда, чтобы начать зарабатывать, они должны доказать свою ценность в глазах капитала. Этот подход имеет очевидную теологическую основу, согласно которой страдание не только осмысленно, но является условием осмысленности. Жизнь без страдания считается поверхностной и бессмысленной. Этот взгляд необходимо отвергнуть как пережиток пройденного этапа человеческой истории. Во времена, когда существование человека было сопряжено с нищетой, болезнями и голодом, стремление наделить страдание смыслом могло иметь функциональное объяснение. Но сегодня от этой логики следует отказаться и признать, что мы преодолели необходимость укоренять смысл в страдании. Труд и сопровождающее его страдание не нужно превозносить. Напротив, необходим контргегемонный подход к труду: проект, который опрокинет существующие идеи о необходимости и желательности работы, а также о страдании как основании для вознаграждения. Медиа уже меняют условия возможного, представляя ББД не только как одно из вероятных решений, но все чаще как необходимое решение проблемы технологической безработицы. Следует расширять амплитуду этих трендов-гегемонов. Преобладание трудовой этики наталкивается также и на изменение материальной базы экономики. Капитализм требует, чтобы люди своим трудом зарабатывали себе на жизнь, однако все менее способен создавать рабочие места. Напряжение между той ценностью, которая приписывается трудовой этике, и этими материальными изменениями будет только повышать потенциал трансформации системы. Акции, направленные на то, чтобы проблема незащищенности рабочих и безработицы стала политической, постепенно обеспечат поддержку идеи посттрудового общества. (Так «Оккупай» повысил информированность о неравенстве, а «Неурезанная Великобритания» (UK Uncut) привлекла внимание общества к уклонению от уплаты налогов.) Вероятно, важнее всего то, что отвращение к работе уже широко распространено и его можно задействовать. Подобно тому как неолиберальная гегемония использовала реальные желания людей и заручилась их активным согласием, любая посттрудовая гегемония тоже должна обрести свою активную силу в реальных желаниях людей. Распространенное требование принятия трудовой этики другими сопоставимо только с тем отвращением, которое мы испытываем к собственной работе. Сегодня только 13% опрошенных во всем мире находят свою работу увлекательной. Ослабленные физически, истощенные душевно и социально, большинство людей испытывают на рабочем месте колоссальный стресс. Для них работа не сопряжена ни с каким смыслом, чувством самореализации или искупления — это просто то, что позволяет оплачивать счета. Те, кто потерял рабочие места, не должны бороться за то, чтобы их снова включили в общество труда, — лучше создавать условия для воспроизводства своей жизни вне работы. Чтобы изменить культурный консенсус вокруг трудовой этики, нужно будет вести регулярную деятельность, переводя эту среднесрочную цель в слоганы, мемы и кричалки. Ключевой станет сложная работа по организации и проведению кампаний на рабочих местах, чтобы про¬будить в людях сильные чувства и опрокинуть господство трудовой этики. Успех этих усилий станет ясен тогда, когда медиа в дискуссиях об автоматизации перестанут пугать потерей рабочих мест и будут, наоборот, радоваться избавлению от тяжкого труда. Царство свободы Левые XXI столетия должны поставить перед собой задачу лишить труд его первостепенного значения. В конечном итоге перед нами стоит выбор: воспевать труд и рабочий класс — или избавиться от обоих. Первая позиция характерна для народной политики, которая придает большую ценность работе, конкретному труду и ремеслу. Однако подлинно посткапиталистической позицией является вторая. От труда нужно отказаться и свести его к минимуму, обретая в процессе нашу синтетическую свободу. Как мы установили в этой главе, для этого потребуется выполнить четыре базовых требования: Полная автоматизация. Сокращение рабочей недели. Обеспечение базового дохода. Сведение на нет трудовой этики. Хотя каждое из этих положений само по себе может быть самостоятельной целью, их подлинная сила проявляется тогда, когда они выдвигаются как цельная программа. Это не обычная маргинальная реформа, а абсолютно новая гегемонная конструкция для борьбы с неолиберальной и социал-демократической повесткой. Требование полной автоматизации увеличивает вероятность сокращения рабочей недели и повышает необходимость в безусловном базовом доходе. Сокращение рабочей недели работает на устойчивость экономики и усиливает влияние трудового класса. Безусловный относительный доход усиливает потенциал к сокращению рабочей недели и наращиванию классового влияния. Он также ускоряет проект полной автоматизации: по мере роста власти трудового класса и уплотнения рынка труда, маржинальные издержки труда увеличиваются, так как компании обращаются к механизации в целях расширения. Эти цели вступают в резонанс друг с другом, увеличивая свою совокупную мощность. Новая посттрудовая гегемония будет сопротивляться возврату в исходное состояние, поскольку сама будет создавать массы, заинтересованные в продолжении начатого процесса. Наша цель — отобрать будущее у капитализма и построить себе такой мир XXI столетия, какой мы хотим. А значит, обеспечить время и деньги, без которых невозможна осмысленная свобода. Традиционный боевой клич левых, требующих полной занятости, должен смениться на боевой клич, требующий полной незанятости. Но будем точны: здесь нет технократического решения, нет и неизбежного движения в сторону посттрудового мира. Борьба за полную автоматизацию, укороченную рабочую неделю, отказ от трудовой этики и безусловный базовый доход — это прежде всего борьба политическая. Воображая мир посттруда, мы создаем образ прогресса как гиперверие — образ, который стремится сделать будущее активной исторической силой настоящего. Борьба, которая предстоит этому проекту, потребует от левых выйти за народно-политические рамки, восстановить свое влияние и взять на вооружение экспансионистскую стратегию изменений. (…)