Скрытая жизнь настоящих инноваций
Сегодня слово «инновации» почти исчезло из актуального политического дискурса. Ему на смену пришли «цифровизация», «производительность труда», «несырьевой экспорт» etc. Отчасти это связано со сменой политической повестки (фактор 2014), отчасти с неудачей инновационного блицкрига, заявленного на рубеже нулевых и десятых, когда созданные один за другим институты инновационного развития, получив немалые государственные средства (по разным оценкам около 200-300 млрд. рублей) не смогли предъявить чудесных результатов в краткосрочной перспективе. Как показывает отечественная статистика, в последнее десятилетие число инновационно активных организаций даже несколько уменьшилось и никогда не превышало 10%. Но в не меньшей степени это связано и с тем, что у элит, и у широкой публики сложилось несколько однобокое представление о том, что такое инновации и кто ими должен заниматься. Кого только не делали у нас ответственными за инновации: университетские стартапы, академические институты, венчурные фонды, госкорпорации, даже собственно элементы инновационной инфраструктуры вроде технопарков, инноградов и инкубаторов, в которых, по мысли наших инновационных архитекторов, должна была самозародиться инновационная жизнь. При этом странным образом не учитывалось одно простое обстоятельство, хорошо изученное еще в середине прошлого столетия Йозефом Шумпетером и коллегами из австрийской экономической школы – инновации не отдельная сущность, самоцель и священный Грааль национального экономического чуда. Инновации – это «всего лишь» одна из функций предпринимательской фирмы, ведущей бескомпромиссную борьбу на рынке, один из видов ее конкурентного оружия, действенного в определенной боевой ситуации. При этом технологическая конкуренция – один из самых затратных и рискованных способов рыночной борьбы, ведь помимо экономических рисков он предполагает, что вы готовы взять на себя риски научно-технические. И даже под угрозой смерти бизнеса не всякий CEO будет сразу делать ставку на технологические инновации, обычно таким бесстрашным поведением отличаются фирмы, возглавляемые не менеджерами, а предпринимателями. Следовательно, ваша экономика может быть инновационной, если в ее рамках действует достаточное число предпринимательских фирм, избравших инновационную стратегию в конкурентной борьбе. То, что госкорпорация ни при каких условиях не может стать предпринимательской фирмой, можно не объяснять. Теоретически в нее может превратиться стартап. Действительно, все предпринимательские фирмы были когда-то стартапами, но процент выживших и перешедших от режима грантоедения и венчурной подпитки к режиму устойчивого самостоятельного существования на рынке весьма невелик даже в главной инновационной стране мира США, что уж говорить о других. Но, пристально вглядываясь в две крайние точки инновационного спектра – стартапы и корпорации (в нашем случае зачастую еще и государственные), инновационные политики часто упускают из виду самое главное – предпринимательскую середину, малые, средние и даже достаточно крупные компании, демонстрирующие предпринимательский, инновационный modus vivendi. Если большинство стартапов и малых фирм, работающих в условиях, когда технологическая конкуренция не нужна, просто не становятся предпринимательскими компаниями, то корпорации перестают ими быть, достигнув определенных размеров, создав корпоративную систему управления и заполучив внушительную рыночную власть. К слову сказать, интерес к зрелым предпринимательским компаниям средних размеров, избирающим тернистый путь технологической конкуренции, в мире стал возникать только в последние пару десятилетий. В девяностые, да и в нулевые исследователи и эксперты инновационной сферы, завороженные прежде всего успехами Силиконовой долины, видели яркие звездочки отдельных стартапов, сказочно превращающихся в корпоративные сверхновые, они сливались в их ослепленной оптике, не давая заметить сложную, многообразную, срединную жизнь инновационного бизнеса. Были, конечно, ученые, посвятившие себя исследованию «инновационной середины» и особенностей ее обитателей (можно вспомнить американца Дэвида Берча, обратившего внимание на быстрорастущие инновационные компании, которые он назвал «газелями», или немца Германа Симона, автора концепции «скрытых чемпионов») еще в восьмидесятые, но их результаты стали привлекать внимание политиков много позже. Разработка специальных «политик» в отношении инновационных фирм средних размеров в разных странах мира началась незадолго до того, как мы приступили к строительству своей инновационной системы, учесть мы их просто не успели, да и средних инновационных фирм у нас было так мало, что с высоты политического Олимпа их было трудно разглядеть. Начавшие со стартапа в начале девяностых, предпринимательские технологические компании в отсутствие мощной инновационной системы (развитого венчурного рынка, как в США, зрелой банковской системы, как в Европе, емкого спроса со стороны технологического крупного бизнеса, как во всех развитых экономиках) рассчитывали только на себя, и смогли вырасти до средних размеров только в последние годы. Кстати, по мировым меркам они росли достаточно быстро, по-газельному, на 10-15 % в год, причем рост этот происходил как раз за счет инноваций. И сегодня слой этого подросшего бизнеса насчитывает уже сотни компаний с оборотами в миллиарды рублей, т.е. представляет собой макроэкономически значимую и политически различимую величину. Именно здесь живет настоящий инновационный процесс, обусловленный конкурентной борьбой, а не бюрократическими заклинаниями. И, чем бы ни собралось заниматься наше государство и общество в ближайшее время – цифровизацией, ростом производительности труда, увеличением несырьевого экспорта – все эти намерения превратятся в реальный результат, только если будут опираться на средние предпринимательские компании, сделавшие немодные сегодня инновации краеугольным камнем своей стратегии.
