Потому что ты какая-то советская
Арина Обух заходит в отечественную словесность по-кошачьи: на подушечках лап — кроткий образ, импрессионистский текст; с острыми коготками — крупнейшее издательство (РЕШ), положительные отзывы мэтров (Захар Прилепин, Алексей Колобродов). Коты в творчестве Обух занимают особое место. В рассказе «Короткие истории с длинным хвостом» описаны сразу трое: страстотерпец — великий грешник — кот за триста. Триптих. Три-кота-ж. Арина не только художник-график и литератор, она ещё ткачиха. Или «пряха судьбы». Книжка «Муха имени Штиглица» — как томик из собрания сочинений: одноимённая повесть соседствует с тремя циклами рассказов. Повесть — образец нескучной автобиографии, мини-роман взросления и конспект о буднях целого учебного заведения: девичий вариант «Детства Тёмы» Н. Г. Гарина-Михайловского и «Очерков бурсы» Н. Г. Помяловского (по полу-Пушкину: без слёз, но с жизнью и с любовью). Название повести имеет рациональное объяснение: Арина пишет о своей учёбе в Санкт-Петербургской академии имени А. Л. Штиглица, училище имени Веры Мухиной, «Мухе» (разные прозвища одного и того же учреждения). Однако бесцветное рацио в случае с рыжеволосым созданием использовать как-то некомильфо, поэтому я предлагаю проделать трюк с заплывом в конспирологию: Штиглиц у меня превратится в Штирлица, окликнутого обладателем благородной — исключительно через букву «г» (как у Най-Турса, шкидца Лёньки Пантелеева и В. И. Ленина) — «кагтавости», а муха вылетит из фразеологизма «котлеты отдельно, мухи отдельно», употреблённого императором на заседании правительства РФ в 2001 году и после этого ушедшего в народ. Штирлиц (он же Исаев, он же Владимиров) и Путин — два советских разведчика приветствуют друг друга в одном заглавии, как бы подчёркивая необычность автора «Мухи...»: такая юная, такая странная, такая санкт-петербурженка (окно в Европу), а современного искусства не терпит, слушает Козина и любит Гагарина. В необычности Обух нет ни миллиметра позёрства: она не эксплуатирует образ Алисы в Стране Чудес, не постулирует — «я не такая, как все». Необычность Обух заключается в её умении оставаться обычной, несмотря на свою явную инаковость. Она — критический реалист, которому есть что поведать этому миру: её бабочки и рыбы — не самоцель, не стилизация и не упражнения впечатлительной девочки в тетрадке-дневнике. Это целый выстраданный и продуманный мир, как, скажем, Виргостан у Вячеслава Бутусова, раскрытый не только в его песнях «постнаутилусовского» периода, но и в одноимённой книге, а также в книге-симфонии «Архия». Её бабочки и рыбы живут бок о бок с детскими, глубоко личными переживаниями. Её бабочки и рыбы — сёстры и братья философов, художников и богомольцев, которые её окружают. «Она это говорит не прянично. Нет в словах открытки», — пишет Обух про «прихожанку неопределённого возраста» Катерину, героиню самого, пожалуй, сильного — почвеннического, почти распутинского — рассказа «Катерина». То же можно написать про саму Обух. Три цикла рассказов идут по нарастающей: от несколько ученических, не лишённых, прости господи, «паулокоэльоизмов» (от которых, на мой взгляд, избавляться нужно в первую очередь) текстов первого цикла «Выгуливание молодого вина» мы совершаем восхождение через промежуточную ступень второго цикла «Мы когда-нибудь перестанем об этом говорить, но не сегодня» (несколько точных выстрелов) к циклу третьему — «Небесные силы слушают» (сплошное благолепие). Цикл №1: самый удачный текст: «Ты — Никто, я — Никто, никого нет ближе» — о синем цвете, сердцах на «брелке»-брелоке и «мухах в голове». Цикл №2: россыпь изумительных миниатюр: «Бабочка февраля» — что-то о.генриевское: не «Последний лист», конечно, но близко к тому. «Егорова сума» — сентиментально-поэтический извод сорокинской «Насти». «Жизнь начинала бить хвостом» — психологический пазл: немного гротескный, в духе фильмов Киры Муратовой. «Вчера» — ностальгия по настоящему. К слову, в рассказе «Мой ангел — ткач» Арина говорит про ангела-ткача: «Он любит свою Родину и пребывает в ностальгии». Я думаю, это она про себя говорит. Цикл №3: неудачной главкой можно назвать разве что самую первую: «Песня, или У меня, кроме тебя, никого нет» — и то, так сказать, на контрасте, ибо автор «Мухи...» ступает здесь на территорию мастера метафизического реализма Юрия Мамлеева. Остальные рассказы удивительно хороши: про «Катерину» я писал выше, но есть ещё, например, крохотный «Ангел» — старая библейская история на новый лад. Есть «Говорит корова» — о «высоком мужчине в костюме коровы», который изъясняется лучше короля Георга VI в исполнении Колина Фёрта, лучше Заратустры и лучше танцующей коровы из историй о Мэри Поппинс. «Муха имени Штиглица», вероятно, книжка-пионер, — я имею в виду, из числа серьёзных и при этом заметных, — о нашем поколении, поколении рождённых после расстрела Белого Дома, после 93-го. Я едва не решил, что всё наше поколение променяло литературу на видеоблогинг. Арина Обух успокоила меня. Оказалось, что можно не только обозревать на YouTube жевательную резинку младенческих 90-х—начала «нулевых» гг., но и художественно осмысливать пространство вокруг неё, прибегая к помощи, в общем, чистейшего русского языка: «В конце 90-х на углу 6-й линии Васильевского острова, возле детской площадки, стоял ларёк, где продавалась жвачка „Love is…“. Мы еле дотягивались до прилавка. И видели только руку, дающую нам „Любовь“. И было страшно интересно, какое божество там сидит? Мы росли и бегали за этой „Любовью“. И не было ничего вкуснее ее». Впрочем, у Арины Обух имеется и свой YouTube-канал. Юная, поэтичная, странная, рыжеволосая... Напрашивается сравнение со Стефанией Даниловой, тоже выпустившей недавно книгу прозы («Атлас памяти») и присутствующей на популярнейшем видеохостинге. При этом внимательное изучение выявляет абсолютную антонимичность двух рассматриваемых персонажей. Стефания Данилова работает на имидж, в результате чего ведёт себя манерно. Фальшивит. Так изображают роковых женщин неталантливые актрисы. Её «Атлас памяти» — это оскоплённые индивидуализмом «Стихотворения в прозе» И. С. Тургенева, пропущенные через мясорубку модели «псевдо-Цветаева & недо-Бродский» и приправленные служением «культу тела» по заветам Веры Полозковой: «Он овладевает мной», «Прими себя, как наркотик» (цитаты из «Атласа...»). YouTube-канал выполняет функцию саморекламы. Арина Обух совершенно естественна. Её проза бестелесна, непорочна и ласкова. Её инструментарий — инструментарий не «ночной бабочки», вообразившей себя декаденткой начала XX века, но — самой натуральной стрекозы (последняя может иметь до 30 тысяч фасеток). Александр Иличевский в эссе «Пчёлы, Самсон и пантера» пишет: «То, что получается в результате их сборов — соты, — являет собой устройство личного представления пчел о пространстве: оно у них такое кристалловидное, с шестиугольной упаковкой. Если же учесть, что свет — это „сок созревших для зренья пустот“, то, намазывая хлеб на завтрак мёдом, мы должны отдавать себе отчёт, что на деле собираемся вкусить: теплое пчелиное зренье». Читая Арину Обух, мы должны отдавать себе отчёт, что на деле собираемся познать: тёплое зренье стрекозы. YouTube-канал автора «Мухи...» — попытка зафиксировать «вчера», которое не перестало ещё быть «сегодня» (ролики а-ля «Картинки с выставки», документальное кино, собственное интервью о тканях питерскому телевидению: даётся парадоксальным образом — с уверенной стеснительностью). Важнейшее отличие «Мухи...» от «Атласа...»: это проза художницы, а не поэтессы. Два совершенно разных мироощущения. Кроме того, художница может самостоятельно проиллюстрировать свой прозаический труд. Рискуя выдать существование медведя, который, не прельстившись ушами, прошёлся по моим глазам, замечу: графические рисунки Арины Обух напоминают работы датского карикатуриста-коммуниста Херлуфа Битструпа и внутренне побелевший «чёрный» период Одилона Редона. Сложный ассоциативный ряд приводит меня к размышлению о призраке национал-большевизма. Начинается всё с рассказа Арины «Короткие истории с длинным хвостом». Цитата: «— Знаешь, я никогда не забуду его. — Ты сублимируешься. — Сублимируешься?». Продолжается воспоминанием о детективе Сергея Костина «В Париж на выходные» (из серии романов про советского/российского разведчика Пако Аррайя). Штирлиц — Путин — Пако Аррайя... Цитата: «Не найдя, к чему придраться, удовлетворённо кивает головой: „Сублимация духа!“». Заканчивается переброской мыслей во вселенную «Жизни и судьбы» Василия Гроссмана, к персонажу Лимонову. Цитата: «— Вы понимаете меня? — вкрадчиво спрашивал он [Лимонов]. — Очень просто всё. Духовный авитаминоз!» (Подразумевался, естественно, авитаминоз физический — желание женщины.) Фамилия Лимонов автоматически указывает нам путь-дорогу к национал-большевизму. Впрочем, меня интересует сейчас Михаил Агурский. Вот цитата из его «Идеологии национал-большевизма»: «Ранний национал-большевизм объединял вокруг себя нетрадиционные элементы русского общества. Традиционная же православная церковь, казалось бы, полностью исключала любое сотрудничество с большевизмом, стремясь лишь к простому выживанию в новых условиях. Но на самом деле и в ее среде уже в первые месяцы революции нашлись священники и даже епископы, готовые к сотрудничеству с советской властью, хотя их и были единицы. Так, ставленник Распутина архиепископ Тобольский Варнава (Накропин) заявил на допросе в ВЧК, что советскую власть он признает „выше и лучше всякой другой, какая была до сих пор, и готов за нее умереть“. Варнава сказал также, что нужна новая церковь, и пообещал большевикам привести к ним пол-России. „Только большевики могут спасти Россию“, — заявил Варнава». Арина Обух сочетает в себе (быть может, до конца неосознанное) уважение к Красному проекту и любовь к Богу. «...Нет, мне не нравится современное искусство. И ровесники не нравятся, батюшка. [...] — Потому что ты какая-то советская! — мстительно говорит мой ровесник», — пишет Обух. Я тоже твой ровесник, Арина. И я тоже говорю тебе: — Потому что ты какая-то советская. Совсем не мстительно. С нежностью. Это комплимент.
